Как бы невзначай поворачиваю к его дому. Она подвешена высоко в воздухе, эта лачуга на деревянных ходулях. На лестнице почти не осталось краски: мелкие чешуйки то и дело отлетают, планируя по ветру на песок.
Уэб думает, что я не знаю, где он живет, так что, надеюсь, увидит меня и снова выбежит из дома…
Ничего не происходит.
И я сижу, глядя на грузовичок с мороженым.
И жду.
Часы проносятся мимо: очередь из детей быстро движется, облака скользят точно парашютики одуванчика, и ярко-оранжевое солнце тускнеет за трейлерами.
По-прежнему ничего… Стоп. Может, он уехал. Может, когда он сказал, что ему пора, он имел в виду, что пора не уйти, а именно уехать. Типа обратно в резервацию. Я даже не подумал о…
Динь-дилинь, динь-дилинь, динь-дилинь…
Мистер Фарли звонит в колокол грузовичка, знаменуя окончание неофициального первого летнего дня.
У меня есть два варианта:
1) Развернуться, сесть на Стингреймобиль, поехать домой, посмотреть повторы «Бэтмена» и «Звездного пути» – и все будет шито-крыто.
2) Купить два мороженых, как и планировалось, подняться по лестнице и проверить, дома ли он.
А что, разве вообще есть какой-то выбор?
Подхожу к его дому.
Ладно, подумаешь, большое дело! Я просто пришел, чтобы вручить ему нежданное угощение, «Пушап-Поп», подарок, понимаете ли, за спасение моей жизни, и все потому, что мы друзья. А потом скажу что-нибудь вроде: «Слушай, может, как-нибудь потусуемся этим летом» – а он скажет: «Круто, чувак» – и тогда я запрыгну на Стингреймобиль и поеду домой…
Добираюсь до нижней ступени и смотрю вверх. Внезапно у меня кружится голова. Внезапно кажется, что лестница подо мной раскачивается, кренится, вырастает до четырнадцати тысяч ступеней вместо тех четырнадцати, которые я сосчитал тысячу раз. Внезапно хочется бежать.
Я не поддаюсь.
Первый скрип-шаг. Может, это не такая уж хорошая идея. Шел бы ты домой, Коллинз. Второй, третий, четвертый шаг-скрип.
Погоди-ка минутку: ты не продумал все как следует. Тебе не полагается знать, где он живет, помнишь? И вообще, наверное, его и дома-то нет. И еще, между прочим, он, возможно, даже не хочет тебя больше видеть. Уроки закончились, доклад сдан, он избил пятерых Обезьян, ЧЕГО ЕЩЕ ТЫ ХОЧЕШЬ?
Восьмой, девятый, десятый шаг-скрип. ПОЧЕМУ ТЫ ПРОДОЛЖАЕШЬ ЛЕЗТЬ ВВЕРХ?
Одна моя часть – разумная – орет благим матом, ноги превращаются в холодец под другой частью – физической, а тем временем маленькие сливочно-оранжевые капельки все капают и капают на мое бедро, точно в знаменитой китайской пытке водой. ИИСУСЕ!
Тринадцатый, четырнадцатый…
Кажется, я сейчас умру. Я где-то читал, что сразу после смерти у человека опорожняются кишечник и мочевой пузырь. Клянусь святым Зигги, если я посмотрю вниз и увижу такие дела, то брошу это клятое мороженое и сбегу.
Смотрю вниз. А, нет, ничего. Только оранжевая лужица, натекшая от мороженого, которое – по сути – уже перестало быть мороженым и делает весь этот благодарственный дар примерно таким же ценным, как лужица дерьма и мочи.
Вот тупизм! Тупизм-тупизм-тупизм. Все, ухожу. В любом случае уже темнеет, а мне нужно вернуться домой до того, как…
Дверь распахивается.
Волна жара окатывает меня, словно я только что распахнул двери солнца. Не могу даже сглотнуть.
И передо мной стоит не Уэб. Нет. Это его старшая версия. Отец, может быть? Дедушка? Длинные волосы цвета перца с солью спутаны, как мокрая швабра, и на нем нет ничего, кроме обтерханных джинсовых шортов. Может, он растает от жара? Вполне могу себе представить.
Плотно зажмуриваю глаза. Снова открываю. Нет, видение никуда не делось.
Моргаю. И снова моргаю, и еще раз моргаю.
– Отличная игра, – говорит старик. Ого. Никогда не слышал ничего похожего на этот голос: напоминает Зеленого Великана, только более глубокий, точно удары моего собственного сердца. – Я мог бы круглые сутки играть в нее.
Снова моргаю.
– Я предположил бы, что выигрываю, поскольку ты все время моргаешь, – говорит он, – но, может, твои правила игры в гляделки отличаются от моих? – И смеется.
На секунду расслабляюсь.
– Простите. Простите, пожалуйста, – опускаю взгляд. – А Уэб здесь живет?
– Джонатан? – из темноты выныривает Уэб. На нем тоже ничего, кроме свободных трусов-боксеров.
Сглатываю целое озеро слюны.
– Что ты здесь делаешь? – спрашивает он. Отчасти удивление, отчасти обвинение.
– Извини. Я не хотел… я просто проходил мимо, чтобы отдать тебе вот это. – Сую ему мороженое, как последний придурок. Оно уже превратилось в оранжевый бесформенный сгусток липкой дряни на палочке и в бумажной обертке. – И сказать спасибо.
– О… – задумчиво произносит Уэб.
Дурацкая-дурацкая-дурацкая затея.
– Мне пора. Еще раз извини. Как-нибудь увидимся.
Это мне хочется так сказать. На деле выходит «шабадебопс». Святой Зигги, да что со мной не так?! Разворачиваюсь – чтобы то ли сверзиться с лестницы, то ли проломиться сквозь дряхлые перила.
– Как я понимаю, ты, должно быть, тот самый белый, – говорит старик.
Тот самый белый? Обо мне разговаривали?
– Ага, – кивает Уэб. – Иногда он «говорит языками»[51]. Джонатан, это мой дедушка, Деннис Стоящий Медведь.
– Экий же ты проблемный, – добавляет дед.
– Я знаю, знаю, – бормочу я. – Мне следовало бы…
– Он сейчас выйдет. – И старик захлопывает дверь.
– О… ладно, – говорю дверным доскам.
Слышу приглушенный разговор на языке, которого не понимаю. Может, они ссорятся. Может, Уэб больше не хочет меня видеть. Может, у него проблемы из-за того, что он избил пятерых школьников до паралича, и теперь сядет в тюрьму, и все знают, что это моя вина. Я – долбаная ходячая проблема.
Ладно, сейчас явно не время для всего этого. Я сделал то, что хотел, сказал свое спасибо, я ухожу. Вниз по лестнице, обратно домой, в комнату, в чулан, к своим пластинкам, к своей…
– Привет!
Мгновенно разворачиваюсь. Ярко-голубые джинсы. Белая майка в рубчик, обтягивающая грудь и кубики пресса, сияющие черные волосы и мерцающие глаза – словно небо решило заночевать в них.
– Привет, – говорю я, снова суя ему растаявшее мороженое. Господи!
– Спасибо. Классная футболка.
– Спасибо… – О, круто, он заметил. – У тебя все нормально? В смысле, после того, что было?
– Да, приятель.
– Круто, – провожу пальцами по шероховатому дереву перил, чешуйки краски пристают к коже. – С глазом вроде получше…
Так и есть. За эти три дня он вылинял из фиолетового ужаса в желтую звездную туманность. Конечно, это выглядит космически круто.
– Они еще приставали?
– Нет. Уехали.
– Уехали?
– Ага, на лето. А у тебя были проблемы?
– И да, и нет, – неопределенно отвечает он. – Идем.
Уэб делает стремительный шаг и обдает меня ароматом фанел-кейка[52].
– Слушай, а как ты узнал, что я здесь живу? – Он теребит обертку мороженого.
– Э-э… – Опускаю взгляд, медленно разворачивая то, что осталось от «Бомб-Поп», которое, как до меня только что доходит, разрисовало мои руки красными, белыми и голубыми полосами. Ну, отлично… В любом случае соврать не могу. Не сейчас. – Я приезжал сюда. На прошлой неделе. Видел тебя.
Он с хлюпаньем всасывает растаявшее мороженое, как порцию текилы.
– Я знаю, – говорит он. – Я тебя тоже. – После чего смеется и срывается с места.
Он действительно видел меня – И МОЮ ПАЛАТКУ. Я так и знал. О-боже-боже-боже. Я не… Я просто… ни в коем… Какого хрена… Мой мозг кипит.
– Почему ты… ничего не сказал?..
– Идем! – кричит он вместо ответа. – Пошли на наше место!
Достигнув вершины плачущего утеса, пару раз втягиваю в легкие «питер-пол-и-мэри» и подбираюсь к Уэбу.
То ли у него в глазах встроенный прибор ночного видения, то ли еще что, но он явно расположился там лет семь тому назад и столько же ждет меня. Растянувшись на мшистом пятачке, заложив руки за голову, он блуждает взглядом где-то в небе. Луна, уже набравшая три четверти, освещает «наше место» идеальным белым сиянием.
Плюхаюсь рядом, смотрю туда же, куда и он, и – ТАДАМ.
Ничего себе!
Над нами кто-то включил «Лайт-Брайт», клянусь. Я весь вибрирую. Больше того. Я и есть этот «Лайт-Брайт». И все пластиковые колышки во мне вспыхивают жизнью.
Не могу сдержаться. Начинаю хихикать.
– Ничего себе! – повторяю вслух.
– Вот именно, приятель, – говорит он, поворачиваясь ко мне. – Ничего себе.
Мы лежим бок о бок. Единственный звук, который я слышу, – наше синхронизированное дыхание.
– Не жалеешь, что мы не можем подняться туда? – спрашиваю через некоторое время. – И оттуда смотреть на все это и смеяться?
– Мы можем – мысленно.
– Как на Луну, – говорю я.
– Как на Луну…
Подкладываю ладони под голову, улыбаюсь.
– Знаешь, Карл Саган говорит, что все мы сделаны из звездной материи. Из нее вообще все сделано. Когда звезды умирают, они падают в нашу атмосферу и превращаются во всякие химические сложные вещества, которые становятся разными вещами. Иногда людьми.
– Круто.
– Ага. Надеюсь, когда-нибудь все мы перестанем видеть друг в друге только эти дурацкие ярлыки, а будем вместо них видеть то, что мы есть на самом деле. Звездных людей.
– Ага, – отзывается он. – Когда-нибудь…
– Да…
Смотрим. Плывем. Завороженные.
– Твоя очередь, – подаю голос.
– Моя очередь – что? – уточняет он.
– Твоя очередь. Когда мы были здесь в прошлый раз, подошла моя очередь задать вопрос. Теперь твоя очередь отвечать.
– А, так это игра с продолжением, которая типа как будет длиться всю жизнь?
– Может быть.
– Тогда ладно. Жги.
Поудобнее пристраиваюсь щекой к земле, глядя на него.