Тихонько мычу без слов «Moonage Daydream»[62], барабаню пальцами по рулю и пытаюсь дышать, но…
– Ты счастлив? – говорит Оно. Скорее похоже на пьяный бред загадочного инопланетянина, но с годами я научился переводить на человеческий язык.
Бросаю взгляд искоса. Он свернулся в позе зародыша у дверцы, глядя в окно, не двигаясь. Я уверен, что мне показалось. Или что отец разговаривает с каким-то призраком из собственной истории. Продолжаю напевать и вести машину.
– ЭЙ! ТЫ СЧАСТЛИВ?
Нет, это все же он. Покачивается и фыркает примерно в моем направлении.
– Э-э…
– Патамушта, знаешь ли, Исусе Христе, сын-нок… – Папа смеется. Смехом безумного клоуна-убийцы, оказавшегося со мной в одной машине. – Я уж и не зн-наю, што делать. Не знаю, к-как… – И начинает плакать. Не плакать, рыдать. Боже, он еще пьянее, чем я думал.
– Я счастлив, – говорю торопливо. – Я счастлив.
– Хр-рошо, – кивает он. – Хррошо-хррошо-хррошо-хррошо… Патамушта, панимаешь, при условии, что ТЫ счастлив… При условии, что ТЫ счастлив… – Снова смех клоуна-убийцы.
Да что происходит? О чем он?
– А ты? – спрашиваю я. Хуже вопроса не придумаешь, но мой мозг сейчас больше ни на что не способен.
– Ща-астлив, – повторяет он. – Ща-а… сли-и-ив… Щаслив-щаслив-ща-ща-щасли-и-и-ив… – И хватается за волосы так, словно вот-вот выдерет последние оставшиеся пряди. – Я пытался остановить их. Я говорил: «Нет, неужели нельзя что-нибудь сделать? Мы должны спасти их обоих… мы должны…»
Размахивает руками, заблудившись в черноте. Нет, пожалуйста, только не снова! Не сейчас. Опять телепортировался в ту больничную палату, в тот день, когда я родился.
– И я думал, долго и упорно. Долго и упорно, слышишь? И никто… НИКТО не должен принимать такие решения. Никогда, – смотрит в окно. С каждым словом мой желудок завязывается узлом все туже. – Но я его принял. Мне пришлось. И я выбрал тебя. Потому что ты – мой сын. Потому что этого хотела она. Она никогда не простила бы меня, если бы очнулась и поняла…
Папа высовывает голову в окно. Я дергаюсь, машина виляет вправо, протягиваю к нему руку. Он отталкивает ее, молотит кулаком воздух между нами.
– Нет, НЕТ-НЕТ! Слушай меня, ты!
Стискиваю руль и продолжаю вести машину.
– Я молился, и молился, и молился, слышишь меня? Я был там, прямо там, когда это случилось. Я никогда не забуду… всю эту кровь. Я все время вытирал ей лоб полотенцем. Не знал, что еще сделать. И тут ты, вопишь и лягаешься. Она видит тебя и улыбается, тебя уносят, а потом… ее больше нет. А я сижу один и думаю: «Я только что убил лучшего друга». Я убил… лучшего друга… Я убил … – Смотрит в окно, снова плача.
Мои руки сжимают руль так крепко, что, кажется, вот-вот оторвут его от приборной доски. Гром потрошит тучи. Прорывается ливень. Дворники мечутся по ветровому стеклу, но толку от них…
– Не знаю… – говорит он. – Я просто не… знаю… – И его снова нет. Вырубился.
Заруливаю на подъездную дорожку и вбегаю в дом, захлопывая за собой дверь спальни. Распахиваю окно, высовываюсь далеко, насколько могу, – трещат разряды молний, гром ревет взлетающей ракетой, дождь лупит по деревьям… о-боже-о-боже, это ТАК ХОРОШО! В секунду промокаю насквозь.
Закрываю глаза, представляя нас с Уэбом на подоконнике, как мы вопим в небо, держа друг друга, и ветер кнутом обвивается вокруг нас. «Ты должен прочувствовать дождь, приятель!» – кричит он. Мы смеемся. «Да-да-да!»
А потом все прекращается. Вот так раз – и нет. Пуфф. Слепящий ливень превращается в мелкую морось, потом в тишину.
Оглядываюсь. Все плачет. Кроме меня.
Папа спит, свернувшись на переднем сиденье. Хочется крикнуть из окна: «Я знаю, что ты предпочел меня маме! В первую очередь поэтому я так старался все исправить. Я не хочу, чтобы твой выбор был напрасным!»
Вместо этого закрываю окно.
Гроза миновала.
Однако мое сердце до сих пор чувствует гром.
29 июня 1973 года, пятница
На следующее утро выглядываю из-за занавесок. Все усиленно искрится после ночного дождя. За исключением папы, который по-прежнему спит в машине. Беру со стола альбом «Aladdin Sane» и залегаю обратно в постель.
– Эй, Зиг, ты здесь?
Никакого движения.
– Зиг? Ты здесь? Мы давненько не виделись, но…
Зигги поднимает глаза, улыбается. «Привет, малыш Звездный Человечек, ты всегда хорош в моем сердце – такой, какой есть».
– Угу… Где пропадал?
«Здесь. Там. Везде помаленьку. Думал, я тебе больше не нужен…»
– Ты нужен мне, как никогда!
«Ты не одинок, Джонатан. Я всегда танцую в твоем сердце. Ты ведь это знаешь, верно?»
– Догадываюсь.
«Ой, брось, красавчик, давай потанцуем».
И весь остаток утра мы молимся. Я по-прежнему не плачу. Не могу. Может, процедуры осушили все слезы.
Через пару часов спускаюсь. Кофеварка закончила капать в кувшин. Наливаю чашку и сажусь за кухонный стол. Папа все еще спит на пассажирском сиденье. (Я укрыл его одной из бабушкиных шалей, но он едва шевельнулся.)
Ну и ладно. Пытаюсь читать дальше «Относительность» Эйнштейна. С мыслью, что, может быть, электрошок стимулировал какие-то новые мозговые клетки, выжег новые синапсы, которые сделают меня гением. Не тут-то было. У меня уходит десять минут, чтобы прочесть одно предложение, клянусь. Но я рвусь вперед, полный решимости понять. Что угодно, только бы убраться отсюда.
Застреваю на предложении о во́роне, летящем со скоростью абракадабра, когда…
Москитная дверь со скрипом открывается: вваливается зомби из «Ночи живых мертвецов». Футболка перекинута через плечо, большой волосатый живот имеет точно такой же бледный оттенок.
– Кофе? – спрашиваю я.
Он кивает, вытирает лицо. Словно пытается стереть свою жизнь.
Поднимаю глаза. Бабушка на портрете стоит, руки в боки. О боже, да она в ярости! Терпеть не может, когда он пьет. Когда папа поставил в гостиной барную стойку, она обозвала ее дьявольским гадюшником.
Отец откашливается, мямлит что-то.
– Что? – переспрашиваю нетерпеливо, под стать нетерпеливо топочущим бабушкиным каблукам.
Снова откашливается, заглядывает в свою кружку.
– Я постоянно скучаю по ней, ты знаешь. Единственная женщина, которую я любил. – Берет кружку так, словно снова держит ее за руки. – Она понимала, что что-то изменилось. Все время говорила… – Смотрит на меня. – Ты был не таким, как все. Особенным. Тебе суждено было менять человеческие жизни.
О. Этого я не ожидал.
Сидим в молчании.
– Она говорила, что любит тебя больше всего на свете. Говорила, что всегда будет любить, что бы ни случилось. Просила меня пообещать, что я буду делать то же самое. – Снова опускает взгляд на кружку – ее руки. – Я не представляю, что еще сделать, сынок. Твоя докторша сказала… Я сделал все, что мог, чтобы помочь…
Я рывком выхожу из транса, в который он меня каким-то образом ввел. Я так и знал! Доктор Эвелин. Вот почему он теряет разум: из-за их вчерашнего разговора. Бабушка наклоняется вперед, чтобы все расслышать.
– Что ты имеешь в виду?
Он качает головой, но ничего не говорит. Это может означать тысячу разных вещей. Мне внезапно кажется, что мы попали в ключевой момент одной из серий «Бэтмена»: «Отец Джонатана отправит его в тюрьму? Скажет, что он не настоящий его отец? Что случится с Джонатаном Коллинзом? Смотрите на следующей неделе. В то же Бэт-время. В том же Бэт-…»
– Мы едем на озеро.
– Что?
– На неделю.
– Что?! (О нет. Нет-нет. Ни в коем случае. Ой-ей!) – бросаюсь с места в карьер: – Мне не нужно никуда ехать. Ты – ты поезжай! Тебе как раз следует. Подышать свежим воздухом, сменить обстановку, ты ведь уже две недели торчишь тут со мной, тебе нужно побыть наедине с Хизер, а со мной все хорошо, все будет хорошо, я могу о себе позаботиться, я могу…
Голова идет кругом. Не могу перевести дух. Слов не хватает, чтобы заполнить пространство.
Он встает из-за стола.
– У меня нет выбора. Как и у тебя. Распоряжение врача! Как я понял, нам нужно «время вдвоем, чтобы укрепить узы между отцом и сыном».
– Зачем?
– Ты не вылечился.
Каждое слово пронзает колом мое сердце.
– Да чем это поможет-то?!
– А мне откуда знать, черт подери? Она провела какие-то там хитрые исследования. Полагаю, теперь я во всем виноват… – Папа начинает наливать себе еще кофе.
– Что? Это не…
– Сказала что-то, типа, у тебя нет мамы, а я слишком отдалился от тебя, и – БЭМС, ты стал такой, какой есть. – Ставит кувшин от кофеварки обратно на стол. – Поэтому мы должны поехать куда-то там, чтобы ты глубже погрузился в свою мужскую энергию – она так и сказала, мужскую энергию… и еще какая-то там хиппи-диппи-нью-эйджевская чушь, в которой я не разбираюсь…
– Что?.. Но я не… Почему именно на озеро?
– Это единственное место, которое пришло мне в голову!
– Я не хочу ехать.
Мне нельзя. Не поеду.
Он смеется.
– Думаешь, я хочу? Это не обсуждается. Я не собираюсь вешать на себя вину за твои дела. Только не после всего произошедшего. И я уже переговорил с Хизер.
– Что? Ты переговорил? Когда? И что она сказала?
Я сознаю, что мой тон становится все более и более истеричным. Я слышу. Но с каждым новым предложением, которое он произносит, меня словно побивают камнями до смерти.
– Она не знает, зачем мы едем. Просто думает, что ты хочешь пообщаться с ней. Понял? Едем на озеро. И точка. Мы хорошо проведем время. Если этого не сделать и эта клятая хитрость с «узами» не сработает… – Он снова качает головой. – Ну, я даже не знаю, что тогда. Просто собери вещи. Выезжаем через пару часов.
– Что? Сегодня? Сейчас?!
– А у тебя были грандиозные планы? Да, сейчас! Ты должен вылезти из своих чокнутых мыслей, а не запираться в этой чокнутой комнате. Иди наверх и собери вещи!