– Это что такое? – спрашивает он, разворачивая добычу.
Мои глаза бешено скачут. Сосредоточься, Коллинз. Дыши. Итак, вот, я ее вижу: скомканную долларовую бумажку. Папа забыл оставить мне утром денег на обед, так что пришлось самому стащить доллар из комка банкнот, лежавших на его тумбочке среди изысканной отцовской амуниции: свернутых газет, пустой бутылки из-под пива… или двух, или двадцати семи, я сбился со счета… бокала из-под виски с парой сигаретных бычков, плавающих в грязной жиже. В общем, все как обычно.
То, чего я не заметил в темноте, теперь вижу при свете: номер телефона, нацарапанный поперек лица Джорджа Вашингтона с именем Хизер, выведенным жирным курсивом. И сердечко. «Позвони мне».
О нет!
Это значит, вчера вечером папа познакомился с какой-то цыпочкой, а значит, данный конкретный доллар – все равно что Золотой Билет на Фабрику Сладких Девушек, и, если не вернуть его, отец меня уроет.
– Скотти, мне нужен этот…
– Я Скотт, ты, долбаный фрик! Мы не в начальной школе… Это что? Чей-то телефончик?
– Отдай. Пожалуйста.
Дьявольщина, ненавижу свой голос. Как у тупого птенца.
– О-о-о… бедненький маленький Джонни сказал «поза-а-алуйста»…
Обезьяны одобрительно порыкивают.
– Кто такая Хизер? – Он расправляет купюру, выставляя ее на общее обозрение.
– У-у-у-у!
– Приятель, бьюсь об заклад, Старла будет рада узнать о Хизер. Верно, парни?
– Ладно тебе, хорош играться, Скотт.
Я пытаюсь выхватить доллар, но он поднимает руку выше. Да. Это не сон. Все происходит на самом деле. И теперь я застрял посреди толпы вонючих Обезьян. Если они не прикончат меня сами, то наверняка добьет их смрад.
Думай, Коллинз, соображай. Я меньше и вертлявее, смогу проскользнуть между ними одним броском. Нет. Они сгрудились, как одна большая волосатая стена.
Доктор Эвелин научила меня разным хитростям на случай, если придется столкнуться с тупоголовыми варварами.
Правило номер один – сделай комплимент врагу.
– Слушай, Скотт, это всего лишь доллар, чувак. У тебя их полно. Ты – самый богатый парень в этом городе.
Кстати, правда. Он – единственный из моих знакомых, у кого есть электронные часы.
– Ага, знаю, – кивает он. – Но я хочу этот.
Не сработало.
Ладно. Правило номер два – закрой глаза. Представь, как из твоих ладоней бьют молнии. Сожги всех дотла. Это я сам придумал. Подсмотрел в «Звездном пути».
– Киску Хизер я, пожалуй, оставлю себе, – говорит он. Скатывает купюру в шарик, начинает играть им в сокс с Обезьянами.
Я: мечусь, пытаясь схватить его, – туда-сюда, туда-сюда. Каждый раз ладонь едва касается шарика. А потом я спотыкаюсь. И со всей дури врезаюсь в Скотти. И мы теряем равновесие. И падаем на тротуар с таким громким БДЫЩ, что земля перестает вращаться вокруг своей оси.
Обезьяны ошалело умолкают.
Я: распростерт на нем.
Скотти: сопит и пыхтит, вот-вот размажет меня по земле.
У меня одна секунда, чтобы:
1) разглядеть толстую вену, надувшуюся у него на лбу;
2) увидеть, как ореховые глаза вспыхивают белизной Хиросимы, и
3) втянуть в себя еще порцию фруктового дыхания,
прежде чем хватаю рюкзак, вскакиваю на Стингреймобиль и несусь прочь, оставляя всемогущий папин доллар смятым в кулаке Скотти.
Сердце отчаянно давит на грудную клетку, ноги – на педали Стингреймобиля, и он, ускоряясь, несет меня по улице. А может, наоборот. Ранец колотит по спине, вышибая остатки дыхания.
Хватаю воздух на вдохе.
Кашляю на выдохе.
Хрустально-ясная мысль: мне нужен «питер-пол-и-мэри»[16]. Куда я его сунул? Вылетаю за угол. До футбольного поля пара кварталов.
– А НУ, ВЕРНИСЬ, ГОМИК…
– ЭЙ, ДЖОННИ! МЫ ЗА ТОБОЙ…
Мои легкие буквально горят огнем.
– НЕ ДЕЛАЙ ВИД, ЧТО НЕ СЛЫШИШЬ! ТЫ НЕ СМОЖЕШЬ УБЕГАТЬ ВЕЧНО, КОЛЛИНЗ!
До раздевалки стадиона полквартала.
Пятнадцать метров… десять… пять…
– НУ ВСЕ, ПОПАЛСЯ!
Распахиваю дверь, зашвыриваю внутрь Стингреймобиль и трах-бах-тарарах – ЗАХЛОПЫВАЮ наглухо, за миг перед тем, как увидеть ухмылку Скотти, сверкающую на солнце.
Заперто. Он барабанит кулаками по двери. Обезьяны присоединяются, пытаясь сообразить, что это за новая металлическая квадратная штука оказалась у них перед носом. Оседаю мешком на пол.
– ТЫ НЕ СМОЖЕШЬ СИДЕТЬ ТАМ ВЕЧНО, МАМЕНЬКИН СЫНОК!
– МЫ ПОЙМАЛИ ТЕБЯ! ВЫХОДИ, ВЫХОДИ, ПОИГРАЕМ!
Лезу в рюкзак, перерывая содержимое: учебники, пенал с улыбающейся рожицей, магнитофон, который всегда ношу с собой, – не разбился, ффух! – и наконец нахожу «питер-пол-и-мэри», он же мой ингалятор, завалившийся на самое дно. Пуф-пуф-пуф – жадно хватаю несколько доз стероидного эликсира из пыльцы фейри… ахххххх – и оседаю.
Звенит звонок.
– Блин, опаздываем, – досадует Скотти.
– Все равно попадешься, малыш Джонни! – вопит кто-то из Обезьян.
Гул кулаков, молотящих по обезьяньим грудям, медленно стихает.
Ушли.
Вдыхаю еще две дозы. Вернулся. Немного расстроенный, зато живой. Прислоняюсь головой к двери и закрываю глаза. Проклятье. Первый период матча пройдет без меня. Ладно, пусть это биология, и снова будем препарировать лягушек, а я уже напрепарировался на семь жизней вперед, но все же…
Еще вдох: смесь запахов сосны и дезинфектанта. Аххх.
Добро пожаловать в мой второй «дом, милый дом» – стадионную раздевалку.
Секрет: именно здесь я обедаю.
О нет, не волнуйтесь. Я свой срок в столовой отсидел как миленький. Три года за решеткой. Кое-как переживая все новые сцены из «Повелителя мух» каждый день, с 12:06 до 12:46, вплоть до того дня, когда вождь Скотти встал в центре столовского острова и выставил мой гимнастический суспензорий на всеобщее обозрение, поливал его кетчупом и орал: «Давайте поздравим Джонатана Коллинза, который сегодня стал женщиной!» – а потом запустил с оттяжкой через все небеса, так что, конечно же, тот приземлился точнехонько в горку картофельного пюре на моем подносе. Я воспринял это как сигнал «покинуть сцену через левый выход», чтобы больше никогда не появляться.
Пару раз пытался обедать со Старлой, но, поскольку она сидела за столом, где было полно девчонок, казалось, что я вторгаюсь в их Женвселенную. Пробовал подсаживаться за другие столы, к гениям-шахматистам и драмазоидам из школьного театра, но они слишком разговорчивы, а торчки-хиппи – слишком… даже не знаю. А потом однажды нашел это местечко. И с тех пор обретаюсь здесь. И счастлив, как никогда.
Но ни разу не приходил сюда так рано. Даже свет играет иначе. Словно в кино, когда герой видит сон…
Ладно. Есть час. Надо бы просмотреть задание по английской литературе, поскольку вчера вечером у меня на это времени не было. Вытаскиваю из рюкзака «Чайку по имени Джонатан Ливингстон», а заодно магнитофон и микрофон, чтобы начать записывать. «Запоминание помогает включать память». Так говорит доктор Эвелин, которая просила меня записывать во время лечения как можно больше моментов, чтобы ум не терял остроты. Кроме того, именно так Энди Уорхол начал создавать журнал «Interview», так что я всегда представляю себя знаменитостью, которая беседует с ним.
Щелк.
– «Чайка по имени Джонатан Ливингстон», – говорю я в микрофон. – Книга о смысле всего.
Листаю страницы и читаю вслух один из любимых пассажей:
– «Если хочешь, мы можем начать работать над временем… пока ты не научишься летать в прошлое и будущее… и тогда ты будешь подготовлен к тому, чтобы взлететь ввысь и познать смысл доброты и любви».
– О да, я согласен, Энди, – говорю туалетным кабинкам. – Думаю, он пишет о том, что добрым можно быть только сейчас. А потом уже поздно, ты потерял шанс… Ты прав, Энди, это трудно сделать, когда за тобой гонятся Обезьяны, но в том-то и заключается испытание, полагаю. Доктор Эвелин говорит: «Испытания учат душу расти» – так что, думаю, именно это она и имеет в виду… Ах да, еще одно: любовь вневременна. Единственный способ воистину найти любовь – это отправиться в жестяном космическом корабле в другое измерение и жить там. С другими звездными людьми. И с Зигги. Ага, совершенно верно…
– Может, он пытается сказать что-то другое, – доносится из кабинки чей-то голос.
– А-а-а, ш-ш-штоб тебя!
– Прости, чувак, не хотел пугать.
Полусмешок, полупривет, поехал ты кукушечкой, Коллинз.
Кое-как поднимаюсь, елозя спиной по двери.
– Извини, я… – Вот прекрасно! Я тут, как придурок, говорю в дурацкий микрофон, а какой-то парень все это время справляет большую нужду. – Я не знал, что тут еще кто-то есть. Иисусе…
– Ага. Я так и понял.
Его ступни опускаются на пол – он что же, зависал над толчком в воздухе? – и, боже, его «чаки»[17] убиты в хлам.
– Я, пожалуй, пойду, – говорю ему.
– Может, он пытается сказать что-то другое, – повторяет незнакомец.
– Кто?
– Автор.
– А… Может быть, да…
– Нужно поверить, чтобы увидеть, верно?
– А?..
– Ты веришь в путешествия во времени, приятель? В параллельные вселенные? Во все такое?
– О да, конечно. Как в «Звездном пути»?..
– Чего?
– Тот момент, когда они телепортируются сквозь ионный шторм и возвращаются к параллельным версиям самих себя, которые на самом деле плохие, и Спок… – ИИСУСЕ, ЗАЧЕМ ТЫ ГОВОРИШЬ С НИМ, ЗАТКНИСЬ, КОЛЛИНЗ! – У него эта… козлиная бородка…
– Что?
– Ничего.
– Я вот о чем: что реально и что на самом деле реально, чувак? Понимаешь?
Так, я не понял, что происходит? Этот парень, похоже, еще шизанутее меня. Я что, участвую в каком-то шоу со скрытой камерой? Здесь они стоят? Это был бы супероблом, учитывая, что мы В ТУАЛЕТЕ. Пытаюсь просветить лазерным лучом дверь кабинки, чтобы разглядеть собеседника. Не получается.