Хэл сокращает расстояние на те сантиметры, которые я отыграл, и снова шепчет:
– Эй, не волнуйся. Я твой секрет не выдам.
Сглатываю сухим горлом.
– Ты же знаешь, о чем я? Типа, живи и дай жить другим. Мне только не мешай. – Его рука пожимает мою. – В смысле, не кипишуй, приятель. У нас семидесятые на дворе, верно? Сексуальное раскрепощение и все такое, да?
Мир вокруг снимается с места; Мадам Бернадетт описывает пируэты в замедленном движении. У меня кружится голова. Позарез надо убраться отсюда. Думай, Коллинз. Управляй негативом и думай.
– Я серьезно, приятель, – продолжает Хэл, крепче сжимая обе мои кисти. – Тебе не стоит беспокоиться. Эй, посмотри на меня!
Я поворачиваюсь. Его медные глаза маслено поблескивают. На лице улыбочка, от которой шрам натягивается до самого уха.
– Доверяй мне, ладно? – Только киваю. – Просто будь поосторожнее. Тут на озере повсюду есть глаза.
– Мне бы другую сосиску взять, – говорю я. – Эта сгорела.
– Конечно. Вон там они, – машет в сторону фанерного стола. – Рад, что мы друг друга поняли. Беги, я пока местечко тебе погрею.
Вскакиваю, зигзагами бегу сквозь пляшущее месиво комбинезонов и бикини, ввинчиваюсь в толпу, исчезаю в тенях. Хэл встает с места. Делает пару шагов в мою сторону. Может, закатиться под трейлер и спрятаться? Но тут…
ШШШУХХХ! Подлетает Тэмми, оборачивает вокруг его шеи когтистые лапы и спасает ситуацию! Я и не думал, что буду так счастлив ее видеть. Хэл пытается высвободиться, но мне уже знакома эта хватка. Как гребаный медвежий капкан. Никуда он не уйдет.
Не задумываясь, пока никто не заметил, убегаю. Нужно предупредить Уэба и его семью.
На этот раз, пока я крадусь вверх по лестнице с задней стороны дома, никакой свет сквозь дверные щели не просачивается. Москитная дверь кухни открыта, но и только – ни движения, ни смеха, ни души. Если не считать далекого визга скрипок и смеха и гулкого бас-барабана моего сердца, никаких звуков…
Нет. Кто-то издает стон, и – ТРАХБАХБУМС! – что-то с грохотом валится на пол, похоже, битое стекло, книги и бог знает что еще. Распластываюсь по стене. Кто-то что-то тащит волоком по полу. Может, до них уже добрались? Может, кто-то пытается спрятать труп, и…
Вытянув шею, заглядываю внутрь. Это Уэб. От маленькой настольной лампы падает тень – его темное «я», которое тащит какую-то коробку. Что он делает? Может, голос подать? А то и впрямь преследование получается…
– Это поможет. Всегда помогает… – бормочет он. С ним еще кто-то? Кто? Я не вижу в доме ни другого человека, ни другого источника света.
Когда Уэб добирается до своей комнаты, я отпрыгиваю, чтобы не попасть в поле зрения, сползая по стене. Так, все. Это уже настоящий сталкинг. И все равно поднимаю голову и снова заглядываю в дом.
Он сидит на полу возле кровати. На нем пинкфлойдовская футболка – та самая! – и шорты-боксеры в клетку. Плачет?
Уэб откидывает крышку проигрывателя, того, что стоял под книжным стеллажом. Держит в руке один из моих альбомов, тыльной стороной руки вытирает глаза. Действительно, плачет.
– Да, всегда помогает, – говорит он непонятно кому. Смотрит на конверт пластинки. Я просовываюсь чуть дальше, чтобы увидеть, которой из них… и тут он резко поднимает голову.
Я ПОПАЛ.
– Кто там?
Потихоньку просовываю голову в дверной проем. Машу рукой.
– Джонатан?
– Прости. Да, это я.
– Ты вернулся. – Снова вытирает лицо. – И давно ты там стоишь?
– Недавно. Я только что пришел, я…
– Заходи.
– А где все?
Когда Уэб встает, свободная резинка его боксеров сползает ниже талии, демонстрируя идеально вылепленные группы мышц на животе. Я стараюсь на них не смотреть.
– Пошли в город, кое-что прикупить. У тебя все в порядке? – Он идет ко мне. Медленно.
– Ага. В смысле, нет. Послушай, я просто… пришел, чтобы… сказать…
Господи! Я репетировал эту речь во время забега с препятствиями вокруг озера, но теперь, когда снова стою перед ним, вся она превратилась в абракадабру. Закрываю глаза. Давай сбежим не оглядываясь и будем вместе скрываться на Луне до конца жизни и глядеть на звезды, там никто не сможет и пальцем нас тронуть, никто не сможет причинить нам боль, и… Открываю глаза. Он уже в считаных миллимерах от меня. Блестит от пота. Прочищаю вмиг охрипшее горло.
– Я пришел, потому что ты должен знать: те люди с другой стороны озера… я точно знаю, они планируют… что-то сделать… Не знаю, что… но думаю, собираются навредить вам всем… может… в общем, поэтому я и пришел… чтобы… сказать об этом…
За все это время Уэб ни разу не моргнул. Стоит так близко, что темноты меж нами больше нет, и пахнет по-прежнему, будто весь день играл в лесу: сладким мальчишечьим потом.
– Ты… меня слышал? – шепчу я.
– Ага, слышал, – шепчет в ответ.
– Ладно… ну… это… хорошо…
– Ты только из-за этого пришел?
– Ну… в смысле… нет… в смысле…
– Джонатан…
– Уэб… я…
И наши губы сталкиваются с такой силой, что все остальные слова исчезают у него во рту. А все остальное тело исчезает во всем его теле. И я кричу. По-настоящему. Словно доктор Эвелин вывернула регуляторы на максимум, а это, в сущности, за две секунды способно полностью выпотрошить нервные окончания.
Он отстраняется и шепчет:
– Что случилось?
Облачко его выдоха кажется перышком, мазнувшим меня по губам, я чувствую медовый вкус на языке, пытаюсь что-то сказать, но вместо этого снова притягиваю его к себе, чтобы больше никогда не пришлось разговаривать, потому что знаю: как только мы заговорим, все будет кончено. Мне все равно, что я весь пылаю. Еще один вскрик прыгает прямо из моего рта в его рот. О боже… как больно. Но… я … не хочу… чтобы это когда-нибудь кончилось… О-о-о! Силой заставляю себя отстраниться.
– Что такое? Что случилось? – тревожно спрашивает он.
– Извини. Мне не следовало… нам не следовало… мы не должны… – И с такой силой тру запястья друг о друга, что они начинают гореть еще сильнее. – Больно…
– Где больно? Что происходит? – Уэб все ближе к моим губам, а я все отпихиваю и отпихиваю его.
– Перестань… Что, если… вернутся твои родные? Мне нужно… вернуться, пока папа не узнал… я серьезно, ОСТАНОВИСЬ! – И он останавливается. И похож сейчас на человека, которому только что нахлестали по щекам, ошарашенный и ошеломленный. – Неужели тебе не страшно? Ты разве не слышал, что я говорил?!
– Да ничего мне, приятель, не страшно. Никуда я не побегу.
– Но эти гады придут сюда, чтобы… сделать что-то…
– И что с того? Пустые угрозы…
– Я совершенно точно не должен быть здесь, потому что, если нас поймают, я окажусь в тюрьме, или психбольнице, или… не знаю что. Боже! Да мне даже говорить об этом тошно! – Колочу себя кулаками по бедрам, пытаясь прекратить жжение. – Блин, как же больно!
Слезы внезапно начинают литься из моих глаз, как тогда, на утесе. Не могу их остановить.
– Джонатан, все нормально…
– Нет! Нет, не нормально! Может, я больше не хочу сбежать на Луну, Уэб! Может, я не хочу притворяться, ты понимаешь?! Может, я хочу остаться здесь, с тобой, потому что это самые реальные чувства, какие я когда-либо ощущал… но не могу… ты не должен оставаться здесь. Это небезопасно, и…
Он окутывает меня объятиями. Его сердце бьется напротив моего, точно бешеный барабанщик. Его дыхание обжигает шею. Оно опаляет, но я не хочу, чтобы он меня отпустил. И во мне столько гнева и растерянности, что я снова кричу в собственные ладони.
– Ну-ну-ну, Джонатан, посмотри на меня. ПОСМОТРИ на меня!
Смотрю.
– Именно этого они и хотят.
– Кто?
– Все. Заставить тебя чувствовать себя сумасшедшим. Не поддавайся.
– Ненавижу это! Это вот все. Я не хочу, чтобы тебе навредили, и…
– Никто мне не навредит.
– Но вам надо бы куда-нибудь спрятаться… Просто на какое-то время…
– Мы и так в бегах всю жизнь, Джонатан. И им это всегда сходит с рук. Всегда. – Он берет мои щеки в ладони, крепко, не вырваться. – Мы для них – не люди. Мы для них – гребаные животные, приятель. Усек? – Из его глаз катятся слезы. – В какой-то момент надо перестать прятаться и сказать: «Хватит. Это я. Я – такой». И драться за это изо всех своих сил. Понял?
Его руки дрожат, и я вместе с ними.
– Я так это все ненавижу. Так ненавижу…
– Я знаю. Я тоже… Иди сюда, – тянет меня за руку в спальню.
– Уэб, мне нужно уходить… – Вытираю лицо футболкой.
– Задержись на секунду… пора рассказать тебе…
– Рассказать что?
– Зайди же.
Приколоченные сикось-накось дощечки покрывают стены, как лоскутное одеяло. Кроме кровати и тумбочки, заваленной книгами, в комнате больше ничего нет. Такая аскетичная, что вполне могла быть моей.
Он наклоняется над проигрывателем. Я старательно не смотрю, как бóксеры постепенно сползают на поясницу. Уэб достает из бумажного конверта виниловую пластинку, ставит ее на проигрыватель – бережно, как сделал бы я, словно это экспонат из драгоценностей короны, – и включает. Кэрол Кинг играет на рояле, как ни в чем не бывало.
– Иди сюда. – Он закрывает глаза, начинает покачиваться под музыку.
– Что ты делаешь?
– Иди ко мне, приятель. Моя очередь, помнишь? В смысле, нашу игру? Я хочу рассказать тебе об этом вот так, – подзывает меня рукой, выделывая причудливые танцевальные движения. Смешной какой! Не могу удержаться и начинаю хихикать. – Почему ты не танцуешь, Боуи-бой?
Святой Зигги! Я тоже начинаю подкидывать колени как дурак.
– Нет, нет, не так! Вот как… – Притягивает меня к себе. Нас пронзает искра.
– Ай…
– Все хорошо?
– Ты… хочешь танцевать медленный танец? – спрашиваю я.
– Хочу.
– Под это?
– А почему нет?
– Может, потому, что это… странно?
– Правда?
– Не знаю…
Ой, да заткнись уже и положи голову ему на плечо. Кладу. И плавлюсь.