– Нет.
– Что?
– В смысле… это… не она…
Статические шорохи в трубке.
– Джонатан? Алло!
– Я сказал, что тот, кто вызывает у меня улыбку, – это не она. Это…
– Джонатан?..
– …он.
– Что?
– ЭТО ОН! ЭТО УЭБ!
Галактика замолкает.
Потом сквозь статические шумы пробивается другой голос: «Ди-Ди, слезь с телефона немедленно и бегом спать!» Ее отец.
– Одну секунду! – вопит она в ответ.
– Ты слышала, что я сказал? – спрашиваю.
– Да.
– О… Ладно…
Снова молчание. Она либо молится, либо придумывает, как закончить этот разговор.
– Не важно, забудь. Тебе пора…
– Джонни, как ты можешь вот так со мной распрощаться?! Я ждала, что ты мне признаешься с прошлого года, когда мы… О, я так офигительно счастлива за тебя, что хочется влезть в телефонную трубку и обнять тебя так крепко, чтоб ты лопнул… – Голос перемежается статическими шумами.
Тоже плачет.
– Я думал… если ты узнаешь…
– А как ты думаешь, за что я молилась все это время? – «ДИ-ДИ, СЕЙЧАС ЖЕ!» – Уф. Погоди… Па, еще одну секундочку, клянусь!.. Они по-прежнему отказываются называть меня Старлой… Джонатан?
– Тебе надо идти.
– Извини, у нас рано утром поезд в Нью-Йорк, и надо… Я не ожидала, что ты расскажешь мне это, и… Ты ведь хочешь не только это рассказать, правда?
– Просто… Нет. Все нормально, Старла. Правда.
– Послушай, я позвоню еще. Скоро. Обещаю!
– Ладно.
– Теперь я абсолютно уверена, что тебе нужно приехать… О Джонни, как бы я хотела быть рядом с тобой, чтобы можно было… даже не знаю, что… Господи, ну и лето выдалось, да?
– Ага, то еще лето…
– …я так счастлива!.. – Она громко сморкается и тут же начинает смеяться. – А ты везунчик, Уэб настоящий красавчик!
– Ой… да. – Глотаю слезы. Надеюсь, когда-нибудь еще увижу его…
– Я же говорила, молись Зигги на Кресте, и все будет пучком!
Смеемся. Вроде как.
– Итак… Продолжение следует?..
– Да. Следует…
Вешаю трубку. И в этот момент мелькает воспоминание: как Старла потащила меня в город на концерт Зигги в прошлом году, как мы встретили того парня с оранжевыми волосами, который дунул блестками нам в лица и сказал, что мы яркие звездочки и на нас можно загадывать желание. Мы так и сделали. Загадали. Старла говорила, что мы, наверное, загадали одно и то же. Может, и так… Я-то как раз это и загадал: рассказать ей, кто я на самом деле.
Телефон звонит снова.
Вытираю лицо футболкой.
– Не наговорились, да? Я как раз думал о том…
– Ой! Алло? – Совсем другой женский голос.
– Алло…
– Я просто не ожидала… мы пытаемся дозвониться весь вечер.
– Кто это?
– Извините! Простите. Это Джонатан Коллинз?
– Да.
– И ваш отец – Роберт Коллинз?
– Да. Кто это?
– Извините! Я тут новенькая. Только вчера вышла на работу, и… Извините! Меня зовут Стейси Адкинс. Я медсестра из сент-луисского медицинского центра «Милосердие». Ваш отец у нас. Его привезли сегодня вечером…
– Что?! Почему? Что случилось?
– Мне не положено… вы как-нибудь сможете добраться до больницы?
– Думаю, да.
– Это очень желательно. Ой, а вы достаточно взрослый, чтобы водить машину? Не знаю, может быть, мы сможем кого-нибудь за вами прислать…
– Нет, я вожу машину. Сейчас приеду.
Он лежит на койке, спит, подключенный к тикающим механизмам и щупальцам с пластиковыми трубками. Маленькая флуоресцентная лампочка, жужжащая над его головой, делает и без того пепельно-бледное лицо еще более призрачным.
– Джонатан? – Какой-то мужчина похлопывает меня по плечу. Я вздрагиваю.
– Извините, – говорит он. – Я доктор Теннант.
Его глаза горят энергичным зеленым светом даже посреди ночи.
– Что происходит? Что с ним?
– Мы пока точно не знаем. Сейчас он отдыхает, но нужно какое-то время подержать его здесь, чтобы провести исследования. У него было много жидкости в легких и сильные боли. Мы дали ему кодеин, временно сняв симптомы.
– А… понятно…
– Он попросил нас дозвониться вам, потому что сам не смог вас найти, и еще связаться с вашей… – перелистывает страницу на планшете, – доктором Эвелин Смит, верно? – Я киваю. – Она скоро будет. Она вам поможет. У вас есть смена одежды?
– Что?
– Я подумал, в рюкзаке…
– А… нет.
– Хотите, чтобы мы отвезли вас домой или?..
– Я останусь, – перебиваю его. – Останусь здесь с ним.
– Джонатан?
Оба поворачиваем головы и видим доктора Эвелин, торопливо идущую по коридору. Ее волосы в беспорядке, откинуты назад, их придерживают на макушке только голубые очки, а на лице то самое выражение сверхзаботливой мамочки.
– Джонатан! Я так рада тебя видеть. Рада, что у тебя все хорошо, – обнимает меня. – У тебя ведь все хорошо, да?
– Хорошо.
Доктор Теннант прижимает планшет к груди.
– Вы, должно быть…
– Простите. Я доктор Эвелин, – пожимает ему руку. – Вы не против, мне нужно минутку поговорить с Джонатаном? Я найду вас потом.
– Разумеется. – Он похлопывает меня по плечу. – Все будет в полном порядке. И мы как следует позаботимся о вашем отце. Договорились?
– Спасибо, – киваю я.
Доктор Эвелин крепко берет меня за руку, ведет по коридору. Мы находим свободный ряд оранжевых пластиковых кресел рядом с торговым автоматом и садимся.
Молчим. Я столько всего хочу сказать ей в эту минуту, но слова не идут с языка. Она отбрасывает челку с моего лица, пристально всматривается. Я никогда раньше не обращал внимания на цвет ее глаз: они, оказывается, яркие, как фиалки. А может, это темные круги, словно углем нарисованные под ними, заставляют их сиять. Улыбается, показывая широкую щербинку между передними зубами.
– Джонатан… – Она гладит мои руки. – Джонатан, я знаю, тебе не терпится вернуться к отцу, но я рада, что поймала тебя, прежде чем… Мне нужно столько рассказать. Господи, даже не знаю, с чего начать, я…
– Я не болен, – перебиваю я.
Она перестает гладить мои ладони.
– Меня не надо лечить. И никогда не надо было. И я больше никогда не буду проходить эти процедуры. – Слова вылетают из моего рта одновременно со слезами, катящимися из глаз.
– Я знаю, – отвечает она тихо. – И я прошу прощения… я была неправа…
Одергиваю руки.
– Что?
– Я была неправа. – Она поднимает взгляд к потолку, качает головой, словно разговаривает сама с собой. – Я просто делала то, чему меня учили, что преподавали в медицинской школе. Но понимала, что что-то не так… мне следовало доверять своей… – Вытаскивает салфетку из кармана плаща, сморкается, откашливается. Выпутывает очки из волос и надевает их. Возвращение маски Доктора-Аналитика.
– Ты ведь помнишь, я ездила на психиатрическую конференцию на Гавайи, верно? – Киваю. – Ну… На этот раз она проходила очень бурно. Люди из Фронта освобождения геев ворвались в зал, требуя предоставить им слово. В их числе был один из наших врачей, и… ну, то, что они говорили, Джонатан, как делились своей искренностью, страстью и болью… Это изменило меня. В последнее время проводится масса исследований, опровергающих все, что нам говорили в школе насчет… гомосексуальности… и насчет того, можно ли ее исцелить, и, ну… – Рвет в клочки салфетку и смотрит на меня уже не как Доктор-Аналитик – нет скорее как заблудившаяся пятилетняя девочка. – Я была неправа. И я приношу извинения. Эти процедуры… я терпеть не могла проводить их, но думала, что так лучше… что ты хотел, я имею в виду… меня же учили… Но они не помогают. Никогда. Потому что ты прав, Джонатан. Ты не болен. И никогда не был… – Промокает салфеткой щеки под очками, продолжая лить слезы. – И я прошу прощения, что я…
– Но… вы…
– Мне следовало сказать раньше, но я этого не сделала…
– Вы… заставили меня думать, что я…
– …и всегда буду жить, сожалея об этом…
Подскакиваю.
– Вы заставляли меня все это время думать, что я сумасшедший!
– Мне так жаль…
– Но я знал! Я знал, что вы неправы, и… – Мерю шагами коридор. Так быстро, что кажется, будто вот-вот взлечу и пробью потолочные плитки. – Вы и папа убеждали меня, что я больной и останусь таким до конца жизни, но я знал, что я просто не такой, и…
– Ты имеешь полное право злиться, Джонатан…
– Я не… Я не знаю, что должен чувствовать, но это не злость, нет… Я… я даже не знаю… Так странно слышать от других то, что всегда знал… особенно от вас, но… Это еще и… не знаю… короче, это не неожиданность, это… Словно все только что встало на свои места, и… Мне надо идти. Надо поговорить с папой. Мне нужно быть с ним сейчас. – И я, не прощаясь, иду прочь.
– Конечно. Мы можем потом поговорить…
Оборачиваюсь. Она сидит, сжавшись в комок, обнимая себя за плечи. О, мне знакомо это чувство!
– Нет, доктор Эвелин. Нам больше не о чем говорить.
И ухожу от нее, чтобы наконец сказать папе правду.
Писк аппаратуры, шипение, папино хриплое дыхание плывет по палате. Над его головой жужжит лампочка. Пахнет подсохшей рвотой и мочой, а поверх примешивается запах дезинфицирующего средства. Он спит, так что я устраиваюсь в кресле и смотрю, как отец лежит, такой спокойный и мирный, каким я ни разу не видел его за всю жизнь.
Может, он наконец обрел покой…
Как я.
15 июля 1973 года, воскресенье
Как и папа, последние два дня я то в сознании, то без.
Наверное, устал сильнее, чем думал.
Я вываливался из собственных снов без сновидений, когда он вскрикивал то ли от боли, то ли от кошмаров, а может, и того и другого вместе. Веки трепетали, губы кривились. Пепельно-серый и липкий, он напоминал привидение. Бегали медсестры, возились то с этой коробочкой, то с той трубкой, вычищали озера пота и нечистот. А потом он снова уплывал в Кодеинленд.
Нынче утром, когда я просыпаюсь, в палате тихо. Свет с улицы режет глаза. Такой острый и яркий, что не вижу ни облаков, ни деревьев, ни холмов, ни какого-либо подобия жизни: мир – один большой белый холст. Догадываюсь, что медсестры отдернули занавески…