Резко свернув к спуску на платформу, молодой человек, перескакивая через несколько лестничных ступенек разом, приземлился на ноги и хищно осмотрелся вокруг. Выглядел он словно рыщущий в поисках жертвы зверь. Побежав за странным молодым человеком, Зигмунд резво спустился по лестнице и взволнованно оглядел толпу, выискивая его силуэт глазами. Он нашел его затаившимся посередине платформы, недалеко от стоящей у края девушки. Ничего не подозревая, она что-то быстро строчила в телефоне и не замечала, как кто-то все ближе подбирался к ней. Нервно косясь на подъезжающий поезд, он пристроился за ее спиной и вытащил руку из кармана, предвкушая завершение своего чудовищного плана. Доли секунды, отделявшие девушку от ее неминуемой гибели, показались Зигмунду спасительной нитью, безвозвратно ускользающей сквозь пальцы. Бросившись в их сторону, он громко закричал:
– Не смей! Отойди от нее!
Девушка испуганно обернулась на крик и, увидев летящую на нее раскрытую, как когтистая лапа, ладонь, в ужасе отпрянула в сторону. Рука убийцы провалилась вперед, по инерции затягивая за собой в черную пропасть тело маньяка. С истошным писклявым визгом тело полетело вниз и, глухо ударившись о поезд, было отброшено на рельсы. Жутко скрипя тормозами, поезд остановился примерно на середине платформы. Оцепеневшие очевидцы замерли, и лишь спасшаяся благодаря неимоверной случайности девушка, вся дрожа, рухнула наземь и обеими руками зажала себе рот, глуша истерический вопль. Как в сумрачном сне, Зигмунд медленно зашагал к краю платформы и с опаской посмотрел вниз. Изуродованное тело виднелось из-под колес, а окровавленные, скорченные, словно в последней схватке, руки вцепились в воздух, не в силах остановить поезд. Размозженная от удара голова была вывернута набок, а на разорванном лице с запекающейся кровью застыл хищный оскал. В уцелевшем открытом глазу, как в остывающем угольке, угасал огонь безумия. Зигмунд отвернулся, почувствовав приступ тошноты. Из кабины поезда выскочил машинист. Привычный к тому, что в Лондоне чуть ли не каждую неделю люди бросаются под поезд, он, подавляя шок, пошел вдоль поезда, насвистывая под нос бессмысленную мелодию. Выглянувший из вагона в середине состава кондуктор растерянно смотрел на него, догадываясь о причине столь внезапной остановки. Машинист показал ему рукой, чтобы тот выпускал людей только из одной двери, и бегло объяснил ситуацию подбежавшим к нему работникам станции. Мгновенно организовавшись, те выстроились в цепочку и попросили всех без паники покинуть платформу. Двое из них подошли к спасенной девушке, взяли ее под руки и осторожно помогли подняться на ноги. Беспрерывно дрожа и всхлипывая, она повисла на их руках, как на поручнях, бессильно волочась за успокаивающими ее работниками подземки, прочь от этого кошмарного места. По громкоговорителю спокойный голос объявил, что выход к платформам временно закрыт.
– Зигмунд, пойдемте… – белый как полотно позвал Дэвид остолбеневшего старика. Тот вздрогнул и молча кивнул.
– Попробуем взять такси, – удрученно произнес Дэвид, протискиваясь вместе с Зигмундом сквозь толпу, скопившуюся у выхода со станции. Он хотел как можно скорее скрыться от этого невыносимого воя сирен, пронзающего воздух, и от этих взбудораженных лиц на улице, неустанно переспрашивающих друг у друга о произошедшем внизу. Увидев стоявшее на светофоре свободное такси, он с облегчением вздохнул.
– Это невероятно! – оторвавшись от монитора компьютера, воскликнул Дэвид и резко развернулся на стуле к Зигмунду. Тот, провалившись в кресло, задумчиво сидел, укутавшись в шерстяной плед, обняв руками кружку с горячим чаем, будто грея озябшие пальцы.
– Уже появилась информация об этом сумасшедшем маньяке! Оперативно же они работают! Его звали Норман Смит. Оказывается, он модерировал интернет-страничку под псевдонимом «Летучая Мышь», где пропагандировал ксенофобские идеи, выкладывал ссылки с информацией извращенного характера и давал советы желающим покончить жизнь самоубийством.
Его опознал один из пользователей странички… – поделился новостями Дэвид. – Чокнутый тип… – с негодованием замотал он головой и взглянул на Зигмунда. – Я даже не представляю, скольких несчастных людей вы спасли своим сегодняшним поступком!
Но тот, казалось, его не слышал, и, словно напуганный ребенок, он тихо произнес:
– Я узнал его глаза…
– Что? – опешил Дэвид.
– Его глаза… – мучительно повторил Зигмунд.
– Кого… его? – Дэвид не на шутку встревожился, но старик в задумчивости ничего не ответил. Через какое-то время он сказал:
– Как-то ко мне обратился один молодой человек с университетским образованием по поводу своего состояния, которое заключалось в том, что с детских лет он страдал от обсессий. Главной особенностью его расстройства были страхи, что что-то может случиться с двумя близкими ему людьми, которых он очень любил – с его отцом и с женщиной, которой он восхищался. Кроме того, он страдал от импульсивных порывов. Одним из которых, например, было навязчивое желание перерезать себе горло бритвой. Еще он налагал на себя запреты, иногда в связи с довольно незначительными вещами. Он напрасно потратил годы в борьбе со своими неприятными идеями и за это время пропустил многое в жизни. Он испробовал различные способы лечения, но ничто не принесло ему хоть какой-нибудь пользы или облегчения, кроме курса гидротерапии. Он полагал, что это было из-за случайного знакомства, которое позволяло вести регулярную половую жизнь. Когда он обратился ко мне, возможностей подобного рода у него не было, он редко и нерегулярно вступал в сексуальные взаимоотношения. Он также чувствовал отвращение к проституткам. В общем, по его словам, сексуальная жизнь у него остановилась… Он произвел на меня впечатление здравомыслящего и практичного человека. Когда я спросил, почему он придает такое значение именно вопросам сексуальной жизни, то он ответил, что знает о моих теориях. На самом же деле он не читал моих работ. Единственным случаем ознакомления с моим учением можно считать тот факт, что, пролистывая страницы одной из моих книг, он набрел на объяснение любопытной вербальной ассоциации, которая напомнила ему его собственное «мысленное усилие», и в связи с этим он решил прийти ко мне на прием. На следующий день после первой встречи я взял с него обещание подчиниться одному и единственному условию лечения, а именно – говорить все, что придет ему в голову, даже если это будет ему неприятно или покажется неважным, неуместным или бессмысленным. Затем я попросил его начать рассказывать, с чего он хочет. И он начал с истории о своем друге, которого исключительно высоко ценил. Он всегда приходил к нему, когда его тревожили некие криминальные мысли, и спрашивал друга, презирает ли тот его и считает ли его преступником. Друг оказывал ему моральную поддержку, заверяя в том, что считает его человеком безупречного поведения и предполагал, что, вероятно, с юных лет он обладал прогрессирующей привычкой видеть свою жизнь в черном цвете. Ранее, рассказал мне пациент, другой человек имел на него схожее влияние. Это был девятнадцатилетний студент, в то время как ему самому было лет четырнадцать. Своими разговорами тот способствовал повышению самооценки моего пациента в такой невероятной степени, что он начинал казаться себе кем-то вроде гения. Этот студент в будущем стал его куратором и внезапно изменил свое отношение, стал обходиться с ним как с идиотом. Пациент заметил, что его куратор интересовался одной из его сестер и рассудил, что тот сближался с ним только ради доступа в дом. Это был первый большой удар в его жизни… Я приступил к анализу данного случая, который продлился около года, и вскрыл основные причины формирования у него невроза навязчивости.
Зигмунд настолько погрузился в дальнейшую историю болезни, что не заметил, как его рассказ принял форму клинического анамнеза.
– В возрасте трех лет он перенес психологическую травму во время наказания его отцом. Не зная ругательств, он дал выход своему яростному гневу, обзывая отца: «Ты – лампа, ты – тарелка… ты – табуретка!» Даже его отец был настолько удивлен и шокирован таким поведением сына, что прекратил его избивать и никогда более его не наказывал. Но с того времени ребенок стал испытывать страх перед насилием над собой.
В возрасте шести лет его соблазнила молодая гувернантка, позволившая рассматривать себя и трогать ее гениталии, что вызвало у него сильную эрекцию. Он намеревался сообщить об этом матери, однако подумал: «Зачем? Они и так все про меня знают…» Так в возрасте семи лет у него развился завершенный невроз навязчивости. Он находился под доминирующим влиянием компонента сексуального влечения – скоптофилии, влечение к разглядыванию. Результатом было постоянное возобновление в нем желания, связанного с персонами женского пола, которые ему нравились – желания видеть их обнаженными. Его обсессивный страх, реставрированный в своем первичном значении, выглядел так: «Если у меня есть желание видеть женщин раздетыми, то мой отец должен будет умереть». Его аффект определенно имел оттенок суеверного страха, который послужил толчком к возникновению импульса делать что-то, чтобы предотвращать неминуемое зло. Эти импульсы были впоследствии преобразованы в защитные ритуалы, которым он следовал. Главным же результатом болезни явилась упорная неработоспособность, которая на годы задержала завершение его образования. Его состояние усугубилось после смерти отца, которая явилась главным источником интенсивности его расстройства. В частности, покойный отец стал одним из объектов его беспокойства. Сидя по ночам за книгами, он ждал появления призрака отца. Это превратилось в ритуал. Он открывал парадную дверь для того, чтобы отец мог войти, а в ожидании его доставал свой пенис и смотрел на него через зеркало. Он смог избавиться от этого ритуала, решив, что если он будет продолжать так делать, то с его отцом в загробном мире случится что-то плохое. Во взрослом возрасте его состояние ухудшилось. Будучи лейтенантом запаса, он провел месяц на военных маневрах в Галиции, где у него появилась навязчивая идея, связанная с крысами и с тем, что они могут сделать с его дамой и покойным отцом. Ужасное впечатление произвел на него рассказ капитана, явно обладающего садистскими наклонностями, который поведал ему о якобы существующей на Востоке казни, во время которой жертву привязывают к горшку, наполненному крысами, которые вгрызаются в анус, пытаясь прогрызть себе путь наружу. У него развилась фантазия, что человеком, подвергшимся этому наказанию, была дама, которой он восхищался. Позже, после интенсивного лечения он признал, что думал о том, что данный вид наказания мог быть применен и к его отцу. Я установил, что причиной, по которой наказание крысами так возбудило пациента, был его анальный эротизм, который играл большую роль в детстве и сохранился в течение многих лет. Я дал ему имя «человек-крыса», исходя из его навязчивых представлений, а также различных фантазий и символизма в анализе, касающихся крыс. В его навязчивом неврозе постоянно прослеживалась амбивалентность, борьба между любовью и ненавистью, садизмом и стремлением защитить любимый объект. В его обсессивных мыслях по поводу отца и дамы интенсификация либидо склоняла его к возобновлению былой борьбы против отцовской власти, и он даже отважился размышлять о возможности сексуальных отношений с другими женщинами. Его лояльность к отцу слабела, а его сомнения относительно