достоинства избранной дамы возрастали. Метаясь между двумя диаметрально противоположными чувствами, он позволял себе оскорблять обоих, но затем наказывать себя за это. Поступая таким образом, он постоянно копировал старую инфантильную модель. Я предположил, что его столь интенсивная любовь к отцу и даме есть условие вытесненной ненависти. Я также обнаружил, что он словно распался на три личности: на бессознательную и на две предсознательные, между которыми могло колебаться его сознание. Его бессознательное охватывало побуждения, подавленные в раннем детстве, которые можно характеризовать как страстные и недобрые. В своем нормальном состоянии он был добрым, жизнерадостным, уверенным в себе, умным и свободомыслящим, но в своей третьей психической организации он предавался суеверию и аскетизму и поэтому мог иметь два убеждения и отстаивать двойственное мировоззрение. Эта предсознательная личность содержала преимущественно реактивные образования в ответ на свои вытесненные желания, и не трудно было предвидеть, что при дальнейшем сохранении болезни она истощила бы нормальную личность. Тема крыс привела меня к открытию садистских наклонностей пациента, что объяснило, почему рассказ жестокого капитана о пытке смог возбудить его бессознательное. Когда с помощью психоанализа я помог ему разобраться в этих внутренних противоречиях, он понял себя и вновь обрел психическое здоровье. К сожалению, в 1914 году он опять попал в австрийскую армию и, как многие другие стоящие и многообещающие молодые люди, пошел на великую войну, где его взяли в плен русские и вскоре он погиб.
Голос Зигмунда прервался. Его печальный взгляд был устремлен на дно кружки, которую он все еще сжимал в руках. Чайная пленка на остывшей поверхности задрожала. Дэвид был несколько озадачен. Ему показалось, что он что-то упустил в повествовании старика, так как не смог уловить связь между «человеком-крысой» и тем маньяком на железнодорожной станции. Он только хотел задать уточняющий вопрос, как Зигмунд сам неожиданно продолжил:
– Но был еще один молодой человек, по поводу которого у меня сложилось схожее впечатление, но который оказался гораздо более жестоким в своих фантазиях…
Его голос зазвучал таинственно, словно из глубины прошлого.
– Мне было 54 года. Я был уже достаточно признанным ученым. К тому времени вышел мой самый значимый труд «Толкование сновидений». Моя теория была официально признана, и я даже получил звание почетного гражданина Вены. Чтобы попасть ко мне на прием, нужно было записываться заранее, но пациенты готовы были ждать неделями, только бы получить мою консультацию. Жизнь мне казалось налаженной и устоявшейся, и вот тогда-то я увидел его. Однажды вечером, возвращаясь домой через нижнюю часть Берггассе, я наткнулся на неотесанного узколицего юнца с нелепыми усиками. В поношенной одежде и засаленной черной шляпе он продавал акварельные картинки, разложенные на тротуаре неподалеку от моего дома. Я помню, как он посмотрел на меня… очень странно и неприятно…, словно зыркающий из темноты недобрый зверек… Стараясь не придавать его взгляду особого значения, я вежливо улыбнулся и прошел мимо. В течение нескольких последующих дней я неоднократно видел его на нашей улице и даже поинтересовался у домочадцев, знает ли кто-нибудь, что это за молодой человек. Не скажу, что меня пугало его присутствие около дома, но что-то настораживающее и отталкивающее было во всем его обличии. На следующей день мне рассказали, что этот юноша живет в мужском общежитии в северном районе Бригиттенау, что находится в трех километрах от Берггассе, и влачит крайне жалкое существование. Я также узнал, что, приехав в Вену, он поселился в старом доме возле Западного вокзала, принадлежавшем некоей польке, и вскоре отправился на вступительный экзамен в Имперскую академию искусств. Но его работы не удовлетворили комиссию, посчитавшую, что «рисунки-образцы неадекватны и содержат слишком мало портретов», и поэтому в число поступивших он не попал. Отвергнутый Веной как студент-художник, он жил на небольшие деньги, которые получал от своей матери, но после ее смерти от рака деньги закончились, и ему пришлось искать случайные заработки, в том числе трудиться чернорабочим. По некоторым слухам, он укрывался от службы в армии, отчего постоянно менял квартиры, оказываясь порой и в ночлежках рядом с городскими бродягами. Нищета, безысходность и бродяжничество вынудили его спасаться продажей своих рисунков. Судя по тому, что изо дня в день он раскладывал у дороги одни и те же картинки, они не пользовались большим спросом у горожан. Признаться, мне стало даже жаль этого бедолагу, и я решил приобрести одно из его творений. Он был крайне смущен моей заинтересованностью и выглядел застигнутым врасплох. Пока я рассматривал его картинки, он безучастно стоял в стороне, нервно скукожившись и недоверчиво следя за мной. Мне показалось, что чем дольше я находился рядом с ним, тем больше меня охватывал необъяснимый ужас, будто бы я оказался в лапах одержимого психопата. В какой-то миг я пожалел, что остановился около его картинок. Чтобы поскорее избавиться от этого невыносимого чувства, я наспех выбрал небольшой акварельный рисунок, изображавший каменную церквушку на фоне зелени и гор. Он попросил за нее какую-то ничтожно малую цену. Я заплатил сумму в три раза превышающую ее и, забрав рисунок, пожелал ему всего хорошего. Дома, разглядывая картинку, я захотел отыскать, нет ли на ней подписи автора. В углу рисунка я нашел автограф: «Адольф Гитлер. 1910 год».
– У меня нет слов! – сраженный концовкой, воскликнул Дэвид. – Так значит, «человек-крыса» и Гитлер между собой как-то связаны?
– Насколько мне было известно, Гитлер испытывал двойственные чувства к покойному отцу и нездоровую привязанность к матери… Но я считаю, что он был просто сумасшедшим… – не вдаваясь в подробности, уклончиво ответил Зигмунд.
Мистические концы ошеломляющей истории и драматичного случая на станции цеплялись друг за друга в воображении Дэвида и сплетались в пугающую сеть догадок, разорвать которую его логика никак не могла. Он задумался, но Зигмунд его отвлек:
– Вы позволите мне сделать один телефонный звонок? – попросил он, устав от своей болтовни и откинув плед.
– Да, конечно, – занятый своими мыслями, Дэвид автоматически достал свой телефон и протянул его старику. Зигмунд вытащил из кармана аккуратно сложенный пополам блокнотный листок и поморщился, глядя на непривычный аппарат.
– Вы не поможете набрать номер?
– Извините! – спохватился Дэвид и быстро набрал цифры с листа.
– Спасибо… Если вы не против… – поблагодарил его Зигмунд и, встав с кресла, собрался выйти за дверь для личного разговора.
– Да! Чувствуйте себя как дома! – пробормотал Дэвид, все еще размышляя. Зигмунд, улыбнувшись, приложил телефон к уху и вышел из комнаты. Через минут пять он вернулся воодушевленный и будто даже помолодевший.
– Знаете, я хотел бы прогуляться по городу – заявил он.
– По городу?! – опешил Дэвид. – Но сейчас девятый час, может, мы прогуляемся завтра? Тем более, сегодня был такой тяжелый день…
– Честно говоря… – слегка замялся Зигмунд. – Я хотел бы сам… прогуляться…
– Как сам?! То есть один?!
– Не то чтобы совсем один… С девушкой…
– С девушкой?!
– Да… С той продавщицей из магазина…
Зигмунд ощутил себя неловко из-за того, что ему приходится отчитываться, как подростку, перед человеком, годящимся ему в сыновья. Но Дэвид был так явно обескуражен столь неожиданным развитием событий, что никак не мог сообразить, как же ему реагировать. Запрещать или отговаривать старика казалось бестактным и невежливым, потакать же его сомнительной прихоти – авантюрным и безответственным. Соломоново решение оказалось где-то посередине его терзаний и убеждений.
– Честно говоря, я немного растерян, – начал он.
– Я понимаю, – снисходительно согласился Зигмунд.
– Вы уверены, что не потеряетесь в городе? – решил лишний раз удостовериться Дэвид перед тем, как поставить условия.
– Не беспокойтесь, я еще помню Лондон, – поддел того Зигмунд.
– Хорошо… – засуетился Дэвид, ощупывая карманы пиджака. – Я вызову вам такси. Прошу обратно возвращайтесь тоже только на такси. Деньги я вам дам. На вечер тоже…, в случае если вы пригласите эту девушку…, продавщицу… Боже! Зигмунд, вы с ума сошли! – воскликнул он, но, увидев абсолютное спокойствие на лице старика, взял себя в руки.
– И пожалуйста, еще кое-что! Вот, возьмите мой телефон и держите его при себе! – потребовал Дэвид, возвращая свой мобильный Зигмунду.
– Не знаю, пригодится ли он… – засомневался тот. – К тому же я не уверен, что сумею им воспользоваться.
– Все очень просто! – подбодрил его Дэвид. – Во время звонка тут появится зеленый кружок. Тыкните на него пальцем! Отвечайте только, если появится надпись «Крошка»! Это будет звонить моя жена, вернее я с ее телефона! Ни на какие другие звонки не отвечайте! Вам понятно?
– Предельно! – с иронией заверил старик.
– И прошу вас, Зигмунд! – взмолился Дэвид. – Только не вляпайтесь в какую-нибудь историю! Будьте осторожны…
– Я постараюсь, – на этот раз совершенно серьезно, без кривляний, пообещал тот.
Ночное свидание
– Сегодня был просто сумасшедший день! – полным драматизма голосом пожаловалась Салли, изящно пригубив бокал игристого шампанского Moet & Chandon.
– Правда? – посочувствовал ей Зигмунд, так естественно изобразив на лице озабоченность.
– Врагу бы не пожелала! – замученным голоском прощебетала она, хмелея от прохладного напитка и трогательной заботы в глазах Зигмунда.
– Привезли новою коллекцию нижнего белья. Полдня ушло, чтобы обновить витрины. К тому же пока все это перемерила! – кокетливо посмотрела она на него, теряя контроль над собой. Зигмунд завороженно вздернул брови.
– Между прочим, кое-что из коллекции сейчас на мне, – рассмеялась Салли, все больше умиляя его своей непосредственностью. Зигмунд держался по-джентльменски – скромно хмыкнул и понимающе выпятил губу. На нескромный вопрос он не решился.