черепах и носах картошкой». Хотя в разлуке с Веной я тоже долго прожить не мог. У меня была другая, особая Вена, в которой молодые дамы-буржуа, подчиненные своим мужьям, поверяли мне свои сны и страхи. Вена, где под толстым слоем обмана и лицемерия я нашел почву для моих фантазий и открытий… А знаете, что было моей самой большой страстью? – устав от собственной сентиментальности, Зигмунд лукаво обратился к Дэвиду.
– Нет… – оторопел тот.
– Сбор грибов! – довольно промурлыкал старик. – Я обладал каким-то чутьем к угадыванию тех мест, где они могли расти, и даже указывал на такие места, когда ехал в вагоне поезда. На прогулке, оставив детей, я часто углублялся в лес, и дети были уверены, что вскоре услышат мой радостный крик. Увидев гриб, я молча подкрадывался и внезапно делал резкий выпад, чтобы «поймать» его своей шляпой, как если бы это была птица или бабочка.
«Сняв» с головы воображаемую шляпу, Зигмунд, словно кошачьей лапой, «накрыл» воображаемый гриб перед собой и замер. Его взгляд уперся в молодую женщину, стоявшую напротив него и державшую за руку мальчугана лет пяти. Ошарашенно уставившись на Зигмунда, она дрожащим от слез голосом едва слышно что-то проронила на немецком.
– Папа… Папа! – вырвался душераздирающий крик. Девушка бросилась Зигмунду в ноги и, судорожно обхватив его колени, бессвязно залепетала: – Почему тебя так долго не было? Мы так волновались. Ты надолго? Я все время ходила… Боже, ты здесь!
Тряхнув головой, чтобы смахнуть с лица спутанные волосы, смеялась и плакала от счастья она. Зигмунд нежно провел ладонью по ее голове, с любовью взирая на это дитя, и страдальчески прошептал:
– Все хорошо, моя милая… Все хорошо…
– Посмотри, как он вырос, – радостно всхлипывая, она подозвала сына. – Подойди к дедушке. Поздоровайся с ним.
– Доброе утро, – скованно промямлил мальчишка, исподлобья поглядывая на мать.
– Он тебя, наверное, плохо помнит, – смущенно произнесла она, нервно поправляя волосы. На ее лице появилась неловкая улыбка.
– Ты помнишь его? – умоляющим голосом спросила она Зигмунда. Тот ласково улыбнулся ей в ответ.
– Я скажу Дитфриду, что ты здесь. Он будет очень рад этому… – снова вспыхнула она.
– Дорогая…
Девушка обернулась на голос.
– Дитфрид! Он вернулся! – восторженно оповестила она, выскочившего из противоположного дома мужа. Мужчина средних лет склонился над ней и, что-то быстро, но сдержанно сказав ей на ухо, помог подняться на ноги. С натянутой улыбкой, он виновато кивнул двум незнакомым мужчинам и отвел жену с сыном в сторону. Оставив их там, он подошел к мужчинам и сконфуженно замялся, испытывая неловкость за случившееся.
– Прошу извинить мою жену… Дело в том, что она страдает шизофренией… Несколько лет назад умер ее отец, но она до сих пор верит, что он просто вышел из дома и потерялся…
Объяснив случившееся, он вернулся к жене, возбужденно рассказывающей ему о произошедшей встрече. Он терпеливо и спокойно слушал ее и также терпеливо и спокойно пытался ее переубедить.
– Она приняла вас за своего отца?!
Озадаченно переспросил Дэвид Зигмунда, поражаясь тому, чему он только что стал свидетелем – и невозмутимости старика, и странному поведению девушки, и той, вероятно, очень глубокой, личной боли ее мужа, из-за которой тот даже не заметил в Зигмунде ничего «необычного».
– Да… – подтвердил тот погрустневшим голосом и признался: – Она напомнила мне мою прекрасную дочь Софию… Мое воскресное дитя… Она умерла, когда ей было всего двадцать шесть лет, а через три года в четырехлетнем возрасте умер ее сын… Мой любимый внук… Хайнц… Его смерть стала страшным ударом для меня, я переживал ее как потерю части себя. Смерть Софии нанесла мне глубокую рану, которая так и не зажила. Утрата маленького Хайнца окончательно сломила меня.
– Мне очень жаль… – промолвил Дэвид, соболезнуя его чувствам и жалея, что вынудил снова вспомнить об этом.
– Все хорошо… – заверил его Зигмунд, печально следя за бедной девушкой.
Та была очень эмоциональна и явно хотела что-то сказать ему. В итоге ее супруг сдался, видимо решив, что так будет легче для всех, и разрешил ей сделать то, о чем она его так пронзительно и искренне просила.
– Папа! – с отчаянной мольбой посмотрела она на Зигмунда. – Сходи к нему… Он ждет тебя…
– К кому? – побледнел Зигмунд.
– К часовщику… Гансу Майеру… Он ждет тебя около церкви… Servitenkirche…
Сказав это, она прижала к себе сына и, повинуясь мужу, пошла прочь по пустующей улице.
– Что она сказала? – не понимая немецкого, спросил Дэвид.
– Она сказала, что Ганс Майер ждет меня около церкви и просила сходить к нему… – недоуменно пробормотал Зигмунд.
– Вы его знаете? – насторожился Дэвид.
Зигмунд безмолвно уставился на Дэвида, словно не понимая, о ком речь.
– Это рядом! – внезапно сорвался он с места и заторопился вдоль дома в сторону пересечения дорог.
Дэвид поспешил за ним, смекнув, что спрашивать о чем-либо, а уж тем более останавливать старика смысла нет. Они миновали один квартал и вышли к небольшому скверу, при входе в который возвышалась старинная, двухбашенная церквушка. Зигмунд осмотрелся по сторонам и заметил сгобленного пожилого человека, одиноко сидящего на скамье сбоку от церкви. Интуитивно поняв, что это он – часовщик, Зигмунд направился к нему. Дэвид остановился перед церковью, наблюдая на расстоянии за тем, как Зигмунд подсел к старичку и завел с ним разговор, такой легкий и непринужденный, словно они были давними приятелями. Было видно, как угрюмое, безжизненное лицо пожилого человека в какой-то миг просветлело. Выпрямившись, он с благодарностью протянул руки Зигмунду, облегченно вздохнул и что-то пообещал. Зигмунд улыбнулся ему в ответ, ладонью сжал его кисть и, попрощавшись, вернулся к Дэвиду.
– И как его зовут? – все больше пугаясь от происходящих на его глазах почти мистических событий, посмотрел на него Дэвид, надеясь, что это были всего лишь фантазии несчастной женщины.
– Ганс Майер, – произнес Зигмунд.
– Ганс Майер?.. И что вы ему сказали?..
– Сказал, что жизнь прекрасна и что он поступил правильно.
Зигмунд поднял голову вверх и зажмурился от пробивающегося сквозь облака луча солнца.
Вьетнамский капкан
Солнце у самого зенита пробилось сквозь кучевые облака и опалило лицо жгучими лучами. Всю прошедшую ночь непрерывной дробью по палаткам гарнизона Лонг Биня стучал ливень, заглушая ропот гаубиц и успокаивая нервы измотанных солдат. Только под утро дождь стих, оставив на земле липкое месиво из грязи, доходившее до щиколоток, пройти которое, не поскользнувшись и не упав, казалось невозможным. Нагрузившись автоматами и рюкзаками, взвод хмуро брел к поджидавшим их автобусам, которые должны были доставить их на военный аэродром.
– Чертовы москиты! – выругался Джейсон, потерев расчесанную до крови шею. – Зиги, у тебя не осталось оранжевой таблетки? – спросил он у идущего рядом друга.
– Боюсь, что нет, – ответил тот, обводя взглядом Лонг Бинь, напоминающий скорее лунный ландшафт, чем военный объект. Несколько миль размякшей от ливней глины, запекающейся сухой корочкой под жарким солнцем, были опутаны неимоверным количеством колючей проволоки, скрученной в спираль, с блиндажами и сторожевыми вышками через каждые тридцать метров, с которых просматривались трущобы вдоль шоссе на Бьен Хоа. За два месяца, что он провел тут, ему так и не удалось привыкнуть к этому удручающему пейзажу с невыносимым, тропическим климатом.
– Надеюсь, что на новом месте нам будут их давать. Не хотелось бы подхватить малярию, – пробубнил Джейсон.
– Эта дрянь полдивизии скосила, – поддакнул ему кто-то в строю.
– Болотная лихорадка, дизентерия, желтуха. Все прелести Вьетнама! Только успевай блевать и дристать! – подзадорил сослуживцев сосед Джейсона.
– Главное – триппер не подцепить! – отозвался голос впереди.
– Все старики уже давно подцепили! – парировал другой под дружный хохот.
– А я бы не прочь сейчас отодрать какую-нибудь косую шлюшку.
– Может, наведаемся в гости к тетушке Ко Май? У нее много девочек с узкими щелочками. Натянем на дорожку!
– Лишь бы нас сегодня не натянули!
Вдоволь покуражившись, солдаты разбрелись по автобусам защитного оливкового цвета. В день прибытия во Вьетнам Джейсон, впервые увидев такие автобусы, поинтересовался у шофера, почему на их окнах вместо стекол металлическая сетка.
– На случай, если партизаны попробуют закинуть в салон гранату, – доходчиво объяснил тот.
Автобусы затарахтели и тронулись с места, следуя привычному маршруту через Сайгон. Тусклым взорам солдат в который раз открылся один и тот же вид города с привычными уличными звуками, рикшами, старухами, несущими ведра с водой на коромыслах, с вонью, нищетой, тучей черных мух и певучими голосами вьетнамцев, кое-как проживающих очередной день. Любой из сидящих внутри автобуса прекрасно понимал, что в кажущемся внешнем спокойствии улиц их всегда поджидает ловушка. Ни сопровождавшие автобусы полицейские джипы с установленными на крышах 12,7-мм пулеметами, ни тщательные зачистки дороги из Лонг Биня не уберегали их от шанса попасть под артиллерийский огонь или наткнуться на хорошо замаскированную мину. Каждый раз этот путь был, как русская рулетка. Наперекор опасениям дорога оказалась спокойной, может, потому что приближался Тет, вьетнамский Новый год, время, когда враждующие стороны объявляли короткое перемирие, чтобы почтить своих предков в независимости от части Вьетнама, за которую они боролись. Для американских же солдат этот местный обычай был лишь одним из немногих дней, когда можно было надеяться на затишье. Прибыв в аэропорт, взвод вышел из автобусов и по команде сержанта, не задерживаясь, погрузился в допотопный транспортник С-130, взявший курс на Ан Кхе, находящийся в двухстах милях к северу от Лонг Биня, где располагалась элитная первая аэромобильная дивизия. Полет проходил скверно. Самолет постоянно трясло и болтало в воздухе. Иллюминаторы в нем отсутствовали, а сиденья из нейлоновых полос были настолько неудобными, что складывалось впечатление, будто тебя перевозят в жестяной банке.