ии. Если даже и есть какое-то доказательство того, что лошадь в определенной мере была раньше для него объектом «сильного желания», то представление о том, что объекты фобий вообще должны были раньше быть предметами сильного желания, преимущественно опровергается результатами экспериментов.
4. Утверждение, что фобия лошадей у маленького Ганса символизирует его страх перед отцом, уже критиковалось. Предполагаемая связь между отцом и лошадью не подтверждается и, похоже, она появилась из [странного] отказа отца поверить в то, что Ганс подразумевал под чем-то черным вокруг рта лошадей их сбрую (стр. 41).
5. Пятое утверждение гласит, что целью фобии маленького Ганса было его желание оставаться рядом со своей матерью. Несмотря на сомнительное представление, что невротические расстройства возникают из-за связи с какой-то целью [появляются в связи с определенным намерением], эта интерпретация не согласуется с тем фактом, что Ганс страдал от страха также тогда, когда он гулял со своей матерью.
6. Наконец, сообщается, что фобия исчезла вследствие разрешения эдиповых конфликтов маленького Ганса. Как мы попытались показать, нет достаточных доказательств того, что эдипов комплекс вообще существовал у Ганса. Кроме того, утверждение о том, что этот предполагаемый комплекс разрешился, основывается на единственной беседе между Гансом и его отцом (см. выше). Эта беседа дает убедительное доказательство [пример] того, что сам Фрейд говорит о Гансе: «Конечно, при анализе приходилось говорить Гансу много такого, что он сам не умел сказать; внушать ему мысли, которые у него еще не успели появиться; приходилось направлять его внимание в сторону, желательную для отца». (стр. 91)
Итак, нет [также] никакого удовлетворительного доказательства того, что постижение («инсайт»), на которое беспрерывно обращают внимание мальчика, имело хоть какую-то терапевтическую ценность. Указание на факты случая показывает только случайные соответствия между интерпретациями и изменениями фобических реакций ребенка...
...Тем не менее, Фрейд основывает свои заключения целиком и полностью на дедукциях этой теории. Более позднее улучшение состояния маленького Ганса, кажется, произошло спокойно и постепенно, и абсолютно независимо от влияния этих интерпретаций. В общем, Фрейд устанавливает эти взаимосвязи совершенно недопустимым с точки зрения науки способом: если разъяснения и толкования, которые достаются Гансу, влекут за собой улучшение его поведения, то они автоматически принимаются как правильные. Если же они не влекут за собой улучшения, то нам сообщают, что пациент не принял их, а не то, что они были неправильны. По поводу неудач таких ранних разъяснений Фрейд замечает, что терапевтический аспект не является главной целью анализа, и отвлекает этим внимание от проблемы [(...и противоречит более раннему высказыванию, согласно которому психоанализ – это терапевтический процесс, а не научное исследование!)]. И далее он утверждает, что за улучшение состояния нужно благодарить толкование, даже в том случае, если оно было ошибочным, как, например, интерпретация с усами».20
Но как объяснила бы теперь современная психология фобию Ганса? Мы уже упоминали в предыдущей главе об экспериментах Дж. Б. Уотсона с маленьким Альбертом, которые показали, что фобические страхи могли производиться простым процессом кондиционирования, и они сохранялись долгое время. Поэтому также можно было предположить, что инцидент, который Фрейд рассматривал только как просто повод для возникновения фобии лошадей у маленького Ганса, а именно то мгновение, когда большая конная повозка попала в аварию, и упряжная лошадь погибла, был фактически причиной всего расстройства. Действительно Ганс вспоминал точно о той ситуации и о последовавшим за нею страхе:
«Нет, я получил ее позже. Когда лошадь в мебельном фургоне опрокинулась, я так сильно испугался! Потом уже, когда я пошел, я получил свою глупость».
И отец добавил:
«Моя жена подтверждает все это, а также и то, что непосредственно за этим появился страх». (стр. 47 и далее).
Кроме того, отец смог вспомнить еще два других неприятных события, которые Ганс испытал с лошадями, прежде чем появилась фобия. Вероятно, эти опыты в связи с лошадьми сенсибилизировали его или, другими словами, он был уже частично кондиционирован на страх перед лошадями. Вольпе и Рахман приводят следующие аргументы:
«Совсем как маленький Альберт (из классической демонстрации Уотсона, Уотсон и Рэйнер, 1920) реагировал со страхом не только на первоначально кондиционирующий [кондиционированный, условный и обусловленный] раздражитель, белую крысу, но и на другие похожие раздражители, как меха, вату и так далее, так и Ганс реагировал с боязнью на лошадей, на омнибусы и мебельные фургоны, которые тянут лошади, и на признаки, которые принадлежат к лошадям, как шоры и ремни [конская сбруя]. Он на самом деле демонстрировал страх перед рядом обобщенных раздражителей. В аварию, которая вызвала фобию, были вовлечены две лошади, которые тянули омнибус, и Ганс говорил, что он больше боится больших возов и карет, фургонов для перевозки мебели или омнибусов, чем маленьких повозок. Как и следовало ожидать, фобический раздражитель воздействовал на Ганса тем более тревожно, чем более тесно он был связан с первоначальным инцидентом и наоборот. Более того, последним признаком его фобии перед ее исчезновением был его страх перед большим мебельным фургоном или омнибусом. Существует достаточно много экспериментальных доказательств того, что, если реакции на обобщенные раздражители устранены, то реакции на другие раздражители в континууме уменьшаются тем меньше, чем больше они подобны первоначальному условному (кондиционирующему) [кондиционированному] раздражителю.
Выздоровление маленького Ганса от его фобии можно объяснить кондиционирующими причинами [принципами выработки условных рефлексов], которые можно толковать разными способами, но фактический механизм, который возымел действие, определить нельзя, так как отец ребенка не занимался информацией, которая представляла бы для нас интерес. Известно, что особенно у детей многие фобии стихают и исчезают в течение нескольких недель или месяцев. Причина этого, кажется, состоит в том, что в нормальном течении жизни обобщенные фобические раздражители приводят к таким реакциям страха, которые достаточно слабы, чтобы их могли затормозить другие эмоциональные реакции, которые одновременно возникают [в индивидууме]. Возможно, этот процесс и привел к настоящему выздоровлению маленького Ганса. При этом толкования могли быть несущественны или даже оттянули выздоровление, так как они добавили к уже наличествующей угрозе новые угрозы и создали новые страхи помимо уже существовавших страхов. Но так как Ганс, похоже, не был особенно испуган и сбит с толку ими, то, вероятно, что эта терапия оказала эффективную помощь, потому что ребенку снова и снова демонстрировались фобические раздражители в различных эмоциональных взаимоотношениях, что тормозило страх и вследствие этого уменьшило его привычную силу. Постепенное выздоровление маленького Ганса соответствует такому объяснению (Вольпе, 1958)».21
Может, вероятно, показаться необдуманным захотеть заново интерпретировать детскую фобию, которая была так давно. Однако, факты сочетаются друг с другом удивительно хорошо, и, по меньшей мере, здесь нам предоставляется альтернативная теория, которая могла бы показаться многим людям более убедительной, чем та, которую первоначально развивал Фрейд. Что здесь нам все же определенно необходимо, это предоставление доказательств, которые позволили бы нам сделать различие между этими альтернативными объяснениями – причем не столько в отношении самой истории маленького Ганса, сколько в отношении тех случаев, которые представлены нам в настоящее время, и для лечения которых нужно выбрать методы, которые основываются либо на типе теорий Фрейда, либо на теории Вольпе. Но мы уже обсуждали этот вопрос в предыдущей главе, и поэтому здесь мы только процитируем выводы, к которым пришли Вольпе и Рахман на основании своего исследования истории случая маленького Ганса. При этом они направляют свое внимание, прежде всего, на мнимые доказательства, которые тот анализ представляет собой для теорий Фрейда:
«Самый важный вывод, который можно сделать из нашей перепроверки случая маленького Ганса, состоит в том, что ничего не говорит в пользу непосредственного доказательства психоаналитических тезисов. Мы проверили рассказ Фрейда в поисках приемлемого научного доказательства и ничего не нашли... Фрейд был полностью убежден, что в случае с маленьким Гансом ему удалось непосредственное подтверждение его теории, так как он в конце статьи говорит, что вытащил на свет (стр. 120) комплексы из раннего детства, которые скрывались за фобией [«инфантильные комплексы, которые открывались за фобией Ганса» (стр. 122)].
Кажется ясным, что Фрейд, хотя он и намеревался подходить к делу по-научному, был удивительно наивным в том, что касается необходимости научных доказательств. Комплексы из раннего детства как раз и не были вытащены на свет в случае маленького Ганса, они были только предположены гипотетически.
Примечательно, что бесчисленные психоаналитики проявляли свое особенное почтение к случаю маленького Ганса, не смущаясь при этом его очевидной непригодностью. Мы не хотим искать здесь объяснения этого, а укажем только на одну, вероятно, важную для этого причину – на негласную веру психоаналитиков в то, что Фрейд владел чем-то вроде не знавшего ошибок озарения, которое освобождало его от обязанности придерживаться правил, возложенных на простых смертных. Например, Гловер (1952) говорит о других аналитиках, которые взяли на себя смелость обращаться с материалом тем же способом, как это делал Фрейд [что значит: подвергать его лишь легкой ревизии («a touch of revision»)]: «Без сомнения, если бы кто-то формата Фрейда появился в нашей среде, за ним... эти привилегии признали бы добровольно». [И далее:] «Признавать за кем-то такую привилегию вообще, это значит оскорблять дух науки».22