В книге Филипа Риффа о Фрейде, которая несет подзаголовок «Душа моралиста», содержится интересный пассаж о том способе, каким психоаналитики используют выражение «наука» – в отличие от «твердых» (занимающихся естественными науками) ученых. При этом автор хоть и признает, что психоанализ не придерживается строгих критериев научного теоретического подхода, все же, он выражает свои сомнения в отношении того,
«...что этот ярлык «ненаучный» используется, чтобы осуждать Фрейда, или хуже того, чтобы со снисходительным жестом хвалить его именно за те редкие качества, которые мы в нас самих (т.е. как естествоиспытатели) обычно не поощряем, за его очень широкие интересы, его тонкую изощренность, его непревзойденный блеск как толкователя универсального языка боли и страдания, его готовность сообщать о своих взглядах и доказывать их на своем собственном примере или с помощью клинического материала. Его научные мотивы неразрывно соединены с этическими предпосылками его учения, основные понятия которого через беседы образованных людей проникли в общее сознание целого столетия. Было бы неуместно – и это также нельзя оправдать распространенным мнением о границе между наукой и этикой – одно из лиц Фрейда считать подлинным, а другое игнорировать. Для гуманистов в науке, так же, как для занимающихся гуманитарными науками ученых, Фрейд должен был быть образцом интереса к гуманному как таковому; однако, это в то же время поистине научно».2
Стивенс, наконец, подводит итог дискуссии следующими словами: «Если наш решающий критерий – это создание фальсифицируемых тезисов для науки, то психоанализ, конечно, – не наука. Но если понимать под «наукой» систематическое формулирование понятий и гипотез, которые основываются на тщательном и подробном наблюдении, тогда – я думаю – ответ должен звучать: психоанализ – это наука. Также можно сомневаться и в том, существует ли какой-то подход, который предлагает большую вероятность правильного прогноза индивидуальных поступков, чем приобщение реальных жизненных ситуаций. Так как Фрейд берет на себя – хотя и неохотно – неудобное, но важное задание смело предстать перед головой Януса, которая слишком свойственна человеку – как биологическому и экзистенциальному существу».
Это снова возвращает нас к вопросу о Фрейде как человеке – создателе всеобщей теории, основой которой был исключительно анализ его собственных невротических расстройств, и этот факт не удержал его от того, чтобы он экстраполировал эти расстройства на все человечество. Как мы уже видели, нет вообще каких-либо оснований для предположения, что его «постижение», «инсайт» в его собственные личные страдания могло иметь какое-то значение для поведения других людей, ведь нет даже причин предполагать, что его «постижение» вообще было правильным. Чтобы установить это, нужно было иметь настоящие доказательства, и как раз их-то у нас и нет. Твердо установлено, что Фрейд ошибался в столь многих различных случаях и соответственно отношениях, что трудно понять, как можно было поверить ему во всех этих утверждаемых «постижениях» без доказательств.
К этому добавляется и то, что многое из всего этого он просто позаимствовал у других мыслителей, начиная от Платона до Шопенгауэра, Кьеркегора и Ницше; и оставлять за это славу Фрейду, однако, было бы так же ошибочно, как и предполагать, что перенятые им идеи правильны. И если для правильного уточнения приоритетов требуются исторические исследования, то для проверки их истинной ценности нужен естественнонаучный подход. В принципе, это принимают даже апологеты Фрейда, только относительно правильного метода мнения расходятся.
В дискуссии между психоанализом и бихевиоризмом последний всегда получал в прессе плохие отзывы, и происходило это по двум причинам. Во-первых, к великим ниспровергателям человечества с его трона принадлежит наряду с Коперником и Дарвином отнюдь не Фрейд, а Павлов – именно он смог показать, что многие из наших действий идут не на счет человека разумного (Homo sapiens), а являются результатом примитивного вырабатывания условного рефлекса, чему способствуют лимбическая система и другие подкорочные части мозга. Поэтому Павлов также вызвал к себе ту вражду, которую Фрейд ошибочно, как мы видели, принимал на свой счет. Во всяком случае, объяснение невротических состояний в соответствии с теорией условных рефлексов Павлова кажется многим людям унижающим, механистическим и лишающим человечности; им куда больше нравятся, ах, такие человеческие интерпретации в духе глубокомысленных значений, которые и придают, в первую очередь, фрейдовскому психоанализу его прелесть. Во-вторых, труды Фрейда или его теории может понять любой человек (или, по крайней мере, он думает, что понимает их – хотя это не одно и то же!). Так кое-кто, прочитав некоторые из книг Фрейда, верит, что он может объяснять сны, оценивать других людей и объяснять их поведение с помощью психоаналитических понятий. В отличие от этого, чтобы понять Павлова и, особенно, чтобы справиться с пониманием той обширной экспериментальной работы, за которой последовала его теория, нужно учиться несколько лет, к тому же прочесть бесчисленные книги и статьи и постоянно освежать и пополнять приобретенные однажды знания. Все это требования, с которыми не справится большинство людей (и это лежит в природе вещей). Но даже среди психиатров только немногие, если, вообще хоть кто-то, в некоторой степени знакомы с основными принципами теории выработки условных рефлексов и обучения. И в то время как преподаватели, социальные работники, общественные попечители (люди, наблюдающие за поведением условно осужденных) и другие, которые профессионально должны заботиться о людях, преимущественно имеют наготове целый ряд выражений Фрейда и иногда даже ошибочно воображают, что они могли бы «психоанализировать» своих подопечных, они обычно совсем ничего не знают о теории выработки условных рефлексов Павлова, о принципах обучения или о том огромном объеме данных, который находится в распоряжении бихевиористов.
Я лично убедился на своем опыте, что абстрактных дискуссий, в общем, совершенно недостаточно для того, чтобы убедить скептиков. Поэтому теперь нам хотелось бы рассмотреть несколько практических примеров, иллюстрирующих различие между фрейдистским и бихевиористским подходом.
Первый пример, который я выбрал, касается поведения бьющихся головой. Это дети, которые без какой-то очевидной причины бьются своими головами по стенам, столам, стульями и т.д. и которые при этом могут ослепнуть (если сетчатка глаза отделяется) или даже умереть. Что рекомендуют психоаналитики, чтобы вылечить это очень опасное расстройство поведения? Ну, они исходят из того, что ребенок поступает так, чтобы привлечь к себе внимание своей матери и побудить ее проявить к нему любовь и расположение. Поэтому рецепт звучит так, чтобы матери всегда, когда ребенок начинает биться головой, брали его к себе, целовали и ласкали, и вообще были очень добрыми и ласковыми с ним. Это все выглядит очень человечно, и, вероятно, упомянутое объяснение также правильно. Все же, к несчастью, такое обращение вызывает как раз противоположность того, чего хочет добиться мать. Ненормальное поведение ребенка еще больше усиливается, так как ему кажется, что его вознаграждают за то, что он делает. И вследствие этого он еще чаще и сильнее бьется головой, чтобы получить еще больше внимания.
В отличие от этого, бихевиорист отказывается от любых интерпретаций и значений; вместо этого он просто применяет к этой ситуации универсальный метод кондиционирования (выработки условных рефлексов). Он инструктирует мать, чтобы та каждый раз, когда ребенок начинает биться головой, подняла его, посадила в пустую комнату и закрыла дверь снаружи. Через десять минут она должна снова открыть дверь и вернуть ребенка на то место, где он находился раньше. Но все это нужно делать, не показывая никаких чувств, не ругаясь, и оставаясь по возможности спокойной.
«Закон эффекта» сработает уже скоро: ребенок узнает, что удар головой оказывает отрицательное воздействие на поведение матери, и затем, несомненно, он прекратит усердствовать в этом ненормальном поведении. Психоаналитический способ, пожалуй, может быть гуманнее, но такое лечение на самом деле добивается полной противоположности того, что было целью. С другой стороны, бихевиористский подход кажется довольно механистическим, но зато это лечение действительно действует. И теперь пусть читатель сам ответит на вопрос, какой метод он предпочел бы, если бы у него был пятилетний сын, который постоянно бился бы головой и из-за этого рисковал бы ослепнуть или даже умереть? Я думаю, что задать вопрос – это уже значит ответить на него.
Но давайте еще посмотрим на несколько более сложную проблему: ночное недержание мочи (Enuresis nocturna). Как известно, есть много детей, которые ночью мочатся в кровать, и даже в том возрасте, в котором эта «дурная привычка» обычно уже не проявляется – во всяком случае, не проявляется у большинства детей. Откуда это берется, и что можно сделать против этого? Сначала снова ознакомимся со сведениями от психоаналитиков. В общем, они рассматривают ночное недержание мочи с большим подозрением. Как, все же, сказал один из них: «Энурез в психоанализе всегда рассматривается как симптом находящейся глубже болезни». Последнюю причину ищут при этом в основных образцах отношения детей и родителей, которые «с рождения формируются вследствие сложного взаимодействия бессознательных сил с обеих сторон». Некоторые из специфических теорий, как они были представлены аналитиками, – это формальные и предельно спекулятивные интерпретации на основе психоаналитической символики. Для одного психоаналитика недержание мочи представляет, например, «охлаждение пениса, огонь которого был осужден Сверх-Я». Для другого энурез был попыткой ускользнуть от мазохистской ситуации и вытолкнуть наружу деструктивные тенденции: моча считалась им агрессивной жидкостью, а пенис – опасным оружием. А третий психотерапевт думал, что ночное недержание м