Элиса посмеялась над ее кругом знакомств.
Подруга показала ей еще семейство палочников и орхидейного богомола прекрасного розоватого оттенка. Никаких животных крупнее насекомых они не видели (только ярко окрашенную ящерицу), но, как сказала Надя, это для джунглей нормально. Обитатели леса прячутся, миметизируют, камуфлируются, чтобы сохранить собственную жизнь или лишить жизни других. Джунгли — средоточие ужасных костюмов.
— Если бы мы пришли ночью с прибором ночного видения, может быть, удалось бы увидеть лори. Это ночные полуобезьяны. Никогда не видела таких на фотографии? Они похожи на мягкую игрушку с перепуганными глазами. А эти крики… — и Надя застыла, как статуя из сахарной пудры, посреди этого зеленого собора, — скорее всего это гиббоны…
Озеро простиралось на большой территории, с севера была болотистая местность, где изобиловали мангры. Надя показала Элисе мелких представителей фауны болота: раков, лягушек и змей. Потом они обошли озеро, темно-зеленое в этот сумрачный час, и добрались до коралловых рифов, где нашли смежную с океаном заводь, словно вырезанную из изумруда. Тщательно осмотрев это место, Надя сняла одежду и предложила Элисе сделать то же самое.
Существуют моменты, когда мы думаем, что все прожитое до сих пор было ненастоящим. Элиса пережила нечто подобное при виде «Целого стакана» и «Вечных снегов», но теперь, на другом уровне, плещась в этой прозрачной и теплой среде, нагая, как облака, рядом с другим таким же обнаженным человеком, она снова ощутила это, пожалуй, даже еще сильнее. Ее жизнь в четырех стенах, исписанных уравнениями, показалась ей такой же ненастоящей, как бархатистое отражение на поверхности воды. Вся ее кожа, каждая пора, омытая в этой свежести словно кричали, что она может все на свете, что нет ей преград, и мир полностью принадлежит ей.
Она взглянула на Надю и поняла, что та чувствует то же самое.
Но ничего сверхъестественного они не совершили. Элисе хватило для счастья одной мысли. Ей показалось, что она поняла: разница, тонкая разница между раем и адом, пожалуй, заключается в возможности делать все, что думаешь.
Это был незабываемый вечер. Возможно, не их тех событий, о которых потом рассказывают внукам, думала Элиса, но из тех, которые признаются как желанные и долгожданные каждой клеточкой, когда они случаются.
Через полчаса, не дожидаясь, пока тело обсохнет, они оделись и вернулись назад. Говорили они мало, на обратном пути не обменялись почти ни словом. Элиса почувствовала, что их отношения перешли на другой, более глубинный уровень, и для того, чтобы быть вместе, им уже не нужен цемент слов.
С этого момента все у нее заладилось. Она вернулась к лаборатории и к расчетам, дни сменяли друг друга так, что она практически этого не замечала, и в то утро, 15 сентября, когда Элиса со своими результатами вновь прервала музыку Бланеса, у нее возникло ощущение дежа-вю. Число было почти такое же, как предыдущий результат, и отличалось от него только последними цифрами после запятой.
«Иерусалимская энергия» была сдана через два дня, но пришлось подождать, пока Крейг и Марини окончательно настроят ускоритель. Наконец, в четверг, 24 сентября, все собрались в зале управления — «Тронном зале», как называл его Марини, — просторном помещении почти тридцати метров в ширину и сорока в длину, жемчужине нью-нельсоновской архитектуры прет-а-порте. В отличие от основных корпусов оно было выстроено только из кирпича и цемента и облицовано изоляционными материалами во избежание коротких замыканий. Здесь находились четыре самых мощных компьютера и «Сьюзан», сверхизбирательный ускоритель, любимое детище Колина Крейга, стальной бублик диаметром пятнадцать и толщиной полтора метра, на внешней окружности которого были расположены магниты, создававшие магнитное поле, ускоряющее заряженные частицы. «Сьюзан» была грандиозным технологическим достижением проекта «Зигзаг»: в отличие от большинства подобных установок, для работы с ней и проведения бесконечных настроек было достаточно одного-двух человек, достигаемый внутри нее уровень энергии был не слишком большим, зато чрезвычайно точным. По обе стороны «Сьюзан» находились две дверцы с изображениями черепов и костей, за которыми скрывались помещения с генераторами станции. По начинавшейся из левого из них лестнице можно было пройти над бубликом и попасть в его центр, чтобы «покопаться в интимных местах нашей девочки», как говорил Марини с присущей ему игривостью южного кавалера.
Сидя перед экранами контроля за телеметрической съемкой, Крейг взволнованно набрал на клавиатуре координаты для двух групп спутников, чтобы они сделали снимки северной части Африки и переслали в Нью-Нельсон в реальном времени (открытие струн могло происходить только с изображением в реальном времени — нужен был «свежий свет», так говорил наделенный богатым воображением Марини, — любой процесс сохранения картинки приводил к искажению результата). Выбранный участок занимал площадь около сорока квадратных километров и был более или менее одинаковым для обоих опытов. Оттуда можно будет получить изображение Иерусалима и Гондваны, мегаконтинента, в который сто пятьдесят миллионов лет назад еще были слиты Южная Америка, Африка, полуостров Индостан, Австралия и Антарктида. Когда снимки были получены, компьютеры идентифицировали их и провели отбор. Крейг с Марини запустили «Сьюзан», которая ускорила полученные пучки электронов и столкнула с использованием заранее рассчитанной энергии.
Пока происходил этот процесс, Элиса наблюдала за лицами своих товарищей. В них было напряжение и жадное ожидание, хотя у каждого со своим оттенком: Крейг, как всегда, сдержан, Марини — восторжен, Клиссо — замкнута, Черил Росс — таинственна и практична, Зильберг — обеспокоен, Бланес выжидал, Валенте делал вид, что все это его не касается, Надя радовалась, Розалин смотрела на Валенте.
— Все, — сказал Колин Крейг и поднялся с кресла перед пультом управления. — Через четыре часа мы узнаем, видно ли что-то на изображении.
— Кто во что-то верит, молитесь, — добавил Марини.
Молиться они не стали. Вместо этого они набросились на еду. Все проголодались, так что обед был проглочен быстро и прошел раскрепощенно.
Ожидая результатов анализа изображения, Элиса снова вспомнила священный вечер, прожитый две недели назад, и засмеялась при мысли о том, что ее подруга стала для нее «ускорителем»: придала ей энергию, чтобы открыться и обнаружить, что она еще способна делать большие усилия. Тогда Элиса верила, что такие вечера еще повторятся в ее бытность на острове.
Потом она поняла, что та прогулка была последним проблеском счастья перед тем, как все затянуло мраком.
— Изображения есть.
— В обеих пробах?
— Да. — Движением руки Бланес остановил ответные реплики. — Первое соответствует трем-четырем струнам, выделенным в каком-то месте на суше около четырех тысяч семисот триллионов секунд тому назад. То есть сто пятьдесят миллионов лет назад.
— Юрский период, — словно в трансе прошептала Жаклин Клиссо.
— Именно так. Но лучше всего не это. Колин, скажи ты.
Колин Крейг, даже за последние изнурительные дни не утративший щегольского вида, одетый в рубашку и джинсы, поправил очки и посмотрел на Жаклин Клиссо так, будто собирался пригласить ее на ужин.
— Анализ показывает присутствие живых существ большого размера.
Проводящий цифровую обработку полученных из струн изображений компьютер был запрограммирован на выявление форм и передвижений предметов, чтобы отслеживать присутствие возможных живых существ.
Какое-то время никто не мог ничего сказать. А потом случилось нечто такое, чего Элиса не забудет никогда. Клиссо — потрясающая, удивительная, «идеальная», по словам Нади, женщина, глядя на одежду которой казалось, что на ней больше металла (не золота, как у миссис Росс, а стали: подвески, часы, браслеты и кольца), чем ткани, — глубоко вздохнула и выговорила одно-единственное слово, прозвучавшее как стон:
— Динозавры…
Надя и Клиссо бросились обниматься под гул аплодисментов, но Бланес поднял руки и прервал проявления радости.
— Второе изображение относится к городу Иерусалиму чуть более шестидесяти двух миллиардов минут тому назад. По нашим подсчетам, оно соответствует началу апреля тридцать третьего года нашей эры…
— По еврейскому календарю это месяц нисан. — Марини подмигнул Райнхарду Зильбергу — теперь все смотрели на немецкого профессора.
— На нем тоже есть живые существа, — сказал Бланес. — Их отчетливо видно. По заключению компьютера, существует девяносто девять и пять десятых процента вероятности в том, что это люди.
На сей раз аплодисментов не было. Охватившее Элису волнение было почти абсолютно физическим: ее била дрожь, казалось, идущая из самого мозга костей.
— Человек или люди на улицах Иерусалима, Райнхард, — сказал Крейг.
— Либо прирученная обезьяна или обезьяны, если принимать во внимание оставшиеся полпроцента, — пошутил Марини, но Крейг на него шикнул.
Снявший очки Зильберг молча обвел всех взглядом, словно проверяя, могут ли они радоваться больше него.
Быстро и шумно отпраздновав это событие с шампанским, разлитым в настоящие фужеры (добытые миссис Росс из глубин кладовой), все собрались в кинозале.
— Дамы и господа, занимайте свои места! — кричал Марини. — Ну же, поторопитесь! Le vite son corte[5], как говорил Данте. Le vite son corte!
— Все по местам! — захлопала в ладоши миссис Росс.
— Пристегнуть ремни!
Как-то почти неохотно задвигались стулья, зазвучало «не возражаешь, если я тут сяду?» — призывы каждого из них, обращенные к тому, кого они хотели иметь рядом в момент, когда погаснет свет. Мы словно собираемся фильм ужаса смотреть, подумала Элиса. Черил Росс затормозила процесс рассаживания, велев всем, кто еще держал фужеры, допить шампанское и отнести посуду на кухню, что, естественно, вызвало новые шутки («Как прикажете, миссис Росс, — сказал Марини. — Я боюсь вас больше, чем мистера Картера, миссис Росс») и оттянуло показ. Элиса уселась рядом с Надей во втором ряду. Бланес начал речь: