ологами. Там ты можешь…
— Они нам врут, Элиса! Ты же знаешь, что нам уже много лет врут!
Если он придет, а ты не готова… Если ты не будешь ожидать его, как должно…
Она посмотрела на угол экранной заставки, где были изображены фазы белой, почти призрачной луны. Белой, как белые глаза. Ее охватил озноб, и под мишурой из тонкого халатика, дорогой укладки и слоя макияжа она задрожала. Но это абсурд. Это просто игра. Я могу делать то, что хочу.
— Элиса, я очень боюсь!
Она моментально приняла решение.
— Надя, ты сказала, что ты в Мадриде, да?
— Да… Одна моя испанская подруга разрешила мне пожить на праздники в ее квартире… Но в пятницу я уезжаю, чтобы провести Новый год в Санкт-Петербурге с родителями.
— Тем лучше. Я сегодня за тобой заеду, и мы поужинаем в хорошем ресторане. Что скажешь? Я приглашаю. — Послышался смешок. Надя смеялась так же, как во времена их прежнего знакомства, — ее смех звенел таким же прозрачным и чистым колокольчиком.
— Хорошо.
— Но с одним условием: обещай мне, что мы не будем говорить о неприятных вещах.
— Обещаю. Мне так хочется тебя видеть, Элиса!
— Мне тоже. Скажи, где ты находишься. — Она открыла указатель улиц на своем компьютере. Надя была в районе Монклоа, она сможет добраться туда за полчаса.
Попрощавшись, она выключила телевизор, поставила нетронутую эскаливаду в холодильник и направилась в спальню. Снимая предназначенное для «игр» нижнее белье и пряча его в шкаф, она немного колебалась, потому что практически никогда не передумывала, когда ею овладевало желание «его принять». (Если он придет, а ты не готова… Если ты не будешь ожидать его, как должно…) Но от этого звонка и ужасного известия о смерти Колина в душе остался осадок из странных вопросов, на которые нужно было найти ответ.
Она выбрала комплект нижнего белья бежевого цвета, свитер и джинсы.
Она поедет к Наде.
Им нужно о многом поговорить.
23
Помигав, свет загорелся. Он шел из толстой люминесцентной трубки над зеркалом в ванной комнате и освещал все уголки, все щелки выложенных оранжевыми плитками стен. Однако Надя Петрова к тому же зажгла портативную пятиваттную лампочку на аккумуляторах и поставила ее на табурет рядом с душем. Без этой лампы она никуда не ездила, а в чемодане у нее было еще три фонарика.
Она была рада, что позвонила Элисе, хотя это было и нелегко. Несмотря на то что истинной причиной, почему она приняла приглашение хозяйки квартиры Эвы, было желание встретиться со старой подругой, она была в Мадриде уже неделю и решилась позвонить ей только после того, как узнала о смерти Колина Крейга. Но даже теперь у нее оставались сомнения. Не надо было этого делать. Мы дали слово не общаться. Однако ее угрызения совести облегчались сознанием безвыходности ситуации. Если раньше ей просто хотелось возобновить дружеские отношения, то сейчас ей было необходимо присутствие Элисы и ее советы. Она хотела услышать ее мнение о том, что Наде нужно было ей рассказать — слова Элисы всегда успокаивали ее.
Какое-то логичное объяснение — вот, что ей нужно. Что-то, что сможет прояснить происходящее.
Она пошла в комнату, где так же, как и во всем доме, горел свет. В конце месяца Эва схватится за голову, но Надя собиралась оставить ей какие-то деньги. Два года назад в Париже, в доме, где она жила, пропал свет, и она жутко испугалась. Те пять минут, которые длился сбой в подаче электричества, она неподвижно просидела на полу, сжавшись в комок. Она даже кричать не могла. С тех пор у нее было несколько портативных ламп и фонариков, которые она всегда держала наготове. Она ненавидела темноту.
Надя разделась. Открыв шкаф, посмотрела на себя в зеркало.
Зеркала с детства вызывали у нее беспокойство. Глядя в них, она не могла удержаться от мысли о том, что сейчас за ее спиной кто-то появится, из-за ее плеча неожиданно высунет голову какое-то существо, какая-то тварь, которую можно увидеть только там, во ртути. Но, ясное дело, это были беспочвенные страхи.
И теперь она тоже не увидела ничего странного, только саму себя: молочного цвета кожу, маленькую грудь, бледно-розовые соски… То же, что видела всегда. Или, может, не «всегда», но с уже привычными изменениями. Изменениями, которые, как она знала, произошли и в Жаклин, и, возможно, в Элисе.
Она выбрала одежду и посмотрела на часы. У нее еще было минут двадцать на то, чтобы принять душ и привести себя в порядок. Она голышом пошла в ванную, думая, что же скажет ее подруга об этих изменениях в ее внешнем виде.
Что она подумает, к примеру, о ее длинных волосах, окрашенных в черный цвет.
Она решила поехать в объезд по М-30, посчитав, что пытаться проехать через центр Мадрида за три дня до Рождества да еще в вечерние часы — значит рисковать угодить в жуткую пробку. Но когда она выехала на проспект Илюстрасьон, частые рубины тормозных огней вынудили ее затормозить. Словно все пурпурные гирлянды рождественской иллюминации бросили на асфальт. Она тихо выругалась, и в такт ее ругательствам зазвонил телефон.
Она подумала: это Надя. И тут же: Нет. Номер мобильного я ей не давала.
Продвигаясь черепашьим шагом среди медленно ползущего стада автомобилей, она достала телефон и ответила на звонок.
— Здравствуй, Элиса.
Эмоции распространяются внутри нас с поразительной быстротой. И не только эмоции: каждую секунду по нашим нейронным цепям проносятся миллионы данных, не вызывая никаких заторов, подобных тому, в котором сейчас увязла машина Элисы. Не успела она моргнуть, как ее эмоции несколько раз скакнули в разные стороны: от безразличия к удивлению, от удивления к внезапной радости, от радости к беспокойству.
— Я сейчас в Мадриде, — сказал Бланес. — Моя сестра живет в Эль-Эскориале, и я приехал к ней на праздники. Хотел тебя поздравить, мы уже столько лет не говорили. — И он радостно прибавил: — Я звонил тебе домой, но включился автоответчик. Я вспомнил, что ты работала в Алигьери, позвонил Норьеге, и он дал мне номер твоего мобильного.
— Я очень рада снова тебя слышать, Давид, — от души сказала она.
— И я рад. Столько лет прошло…
— Как у тебя дела? Все в порядке?
— Грех жаловаться. Там, в Цюрихе, у меня есть доска и несколько книг. Я счастлив. — Он заколебался, и она догадалась о том, что он скажет, еще до того, как услышала его слова: — Ты слышала о бедняге Колине?
Они светски поговорили о случившейся трагедии. Похоронили Крейга в вежливых фразах в течение десяти секунд. За это время машина Элисы едва сдвинулась на пару метров.
— Райнхард Зильберг звонил мне из Берлина, чтобы сообщить об этом, — заметил Бланес.
— А мне Надя рассказала. Ты же помнишь Надю? Она тоже приехала в Мадрид на праздники, остановилась у какой-то подруги.
— А, вот хорошо. Как дела у нашего милого палеонтолога?
— Она бросила палеонтологию несколько лет назад… — Элиса кашлянула. — Говорит, что очень уставала… — Так же, как Жаклин и Крейг. Она помолчала, ошеломленная этой мыслью. Бланес только что сказал ей, что Крейг попросил академотпуск в университете. — Сейчас она работает на какой-то небольшой должности на факультете славистики вроде бы, в Сорбонне. Говорит, ей повезло, что она знает русский.
— Понятно.
— Мы договорились сегодня встретиться. Она сказала, что… напугана.
— А.
Это «а» прозвучало так, словно Бланес не только не был удивлен состоянием Нади, но даже воспринял его как должное.
— Некоторые подробности происшедшего с Колином вызвали у нее неприятные воспоминания, — прибавила она.
— Да, Райнхард мне тоже говорил что-то подобное.
— Но все это — лишь несчастливое совпадение, правда?
— Конечно.
— Сколько ни думаю об этом, не могу даже в мыслях предположить о существовании вероятности… вероятности связи с… с тем, что с нами случилось… А ты, Давид?
— Это даже не подлежит обсуждению, Элиса.
Жена Колина Крейга, объятая ужасом, бежит по обочине, может, в халате или в ночной рубашке. Она видела, как напали на ее мужа и дико пытали его и как схватили ее сына, но она смогла убежать и взывает о помощи.
«Это даже не подлежит обсуждению, Элиса».
— Я вот тут думал, — сказал Бланес, меняя интонацию, — не захочешь ли ты встретиться на днях… Я понимаю, что время сейчас очень хлопотное, но, не знаю, может, нам удастся встретиться, попить кофейку. — Он хмыкнул. Или вернее издал звук, который должен был означать «я смеюсь». — Если Надя захочет, она тоже может прийти…
И тут Элисе показалось, что она поняла смысл звонка Бланеса, который таился за внешней декорацией.
— Вообще-то план хороший. — «План» — вдвойне подходящее слово, подумалось ей. — К примеру, завтра, в четверг?
— Чудесно. Сестра оставила мне машину, и, если тебе удобно, я могу заехать за тобой в полседьмого. А потом решим, куда ехать.
Они говорили так, словно не придавали этой встрече никакого значения. Просто двое друзей, которые несколько лет не виделись, договариваются о встрече вечерком. Но она уяснила все данные. Время шесть тридцать. Место: не по телефону. Причина встречи: это даже не подлежит обсуждению.
— Скажи, как тебя можно найти, — попросила она. — Я спрошу у Нади и перезвоню тебе.
Пример причины встречи: пятилетний ребенок, замерзший в саду своего дома, рот и глаза запорошены снегом, напрасно ждет папу с мамой, потому что мама ушла звать на помощь, а папа дома, но сейчас занят.
Другие варианты: солдаты и отключение света.
Да уж, причин у нас множество.
— Значит, договорились, Элиса. Звоните в любое время. Я обычно ложусь поздно.
На шоссе Пардо движение стало посвободнее. Элиса попрощалась с Бланесом, спрятала мобильный и переключила передачу.
Ей вдруг захотелось поскорее приехать к Наде.
В душ она всегда заходила с мыслью о смерти.
За последние годы этот страх обрел ужасающую силу, и само пребывание голышом под непрерывным теплым дождем представлялось ей скорее испытанием храбрости, чем гигиенической потребностью. И не потому, что она не привыкла быть одна — в конце концов, именно так она жила в Париже, — а наоборот, потому что она думала (или подозревала, или чувствовала), что она никогда не остается