— Соф, — говорит Айрис.
— Айрис, — говорит его мать.
— Давно не виделись, — говорит Айрис. — Ты как?
Его мать поднимает брови. Она подпирает щеку ладонью. Садится за накрытый стол.
— Я особо есть не хочу, — говорит она.
— По тебе и видно, — говорит Айрис.
— Вам что, не нравится еда, миссис Кливз? — говорит Люкс.
— Я страдаю от того, Шарлотта, что некоторые называют дурным предчувствием, а я сама называю уверенностью в том, что вся еда, которую я ем, меня отравляет, — говорит его мать.
— Какой кошмар, — говорит Люкс. — Неважно, предчувствие это, или уверенность, или и то и другое одновременно.
— Вы прекрасно меня понимаете, — говорит его мать.
Внутри Арта борются ревность и раздражение. Он молчит. Айрис входит с жареной картошкой на подносе и садится. Все чокаются за Рождество, кроме его матери, которая отказывается пить вино.
— Я занимала комнату, в которой раньше жили птицы, — говорит Айрис.
— Все сейчас слегка изменилось, — говорит его мать, словно обращаясь ко всем присутствующим.
— У меня остались хорошие воспоминания об этом месте, — говорит Айрис. — Ты сделала здесь ремонт, Соф?
Айрис здесь жила? Это правда? Но его мать говорит, словно экскурсовод, как будто комната переполнена приезжими, отделенными от нее стеклянной перегородкой.
— Я купила дом вместе с землей в том самом виде, в каком вы видите его сейчас, — говорит она, — после того как кто-то великодушно возродил его к жизни из ветхого и полуразрушенного состояния. Меня впечатлила концепция людей, которые его отремонтировали. Разумеется, я знала о доме и раньше, за несколько лет до этого. Когда я приехала взглянуть на него во второй раз, я была приятно удивлена, что он в гораздо лучшем состоянии.
Айрис окидывает взглядом столовую.
— Это была оранжерея, — говорит она. — Окна вдоль всей стены, и они выходили прямо на юг — в сад. Мечта! Интересно, кому стукнуло в голову закрыть весь этот свет.
Она поворачивается к Арту:
— Вообще-то мы жили не здесь. Это было еще до тебя. Мы с тобой жили в Невлине. Мы ходили смотреть на яму, которую вырыли в память о погибших горняках. Такое место с поросшими травой сиденьями — помнишь?
— Нет, — говорит он.
— Ничего. Зато я помню, — говорит Айрис.
Как только Айрис уходит на кухню, его мать подается вперед.
— Ты никогда с ней не жил, Артур. Он никогда с ней не жил, Шарлотта. Он немножко жил с моим отцом, когда еще был дошкольником, а мне приходилось часто ездить за границу. Но с ней — никогда.
Его мать кладет в свою обеденную тарелку один кочанчик брюссельской капусты и половинку картошки. Наливает сбоку немного подливки. Все остальные едят. Его мать не притрагивается ни к капусте, ни к картошке. Она окунает вилку в подливку и затем прикладывает кончик к языку.
Все молчат. Затем Люкс/Шарлотта, наблюдавшая за тем, как его мать не ест, говорит:
— В христианстве меня вот что интересует.
— Что? — говорит Арт.
— Ясли, — говорит Люкс. — Почему они положили младенца в ясли? В смысле в песне и в рассказе.
— Это не песня и не рассказ, — говорит его мать. — Это истоки христианства.
— Ну я-то сама не христианка и не разбираюсь во всех ответвлениях, — говорит Люкс. — Потому и спрашиваю. Почему именно в ясли?
— Бедность, — говорит Айрис.
— «Никакой колыбели», — говорит его мать. — Негде было достать кроватку.
— Да, но почему подчеркивается, что это именно ясли? И почему маленького Господа Иисуса, по крайней мере, в песне, там прячут?[32] — говорит Люкс.
— Просто так выражались в ту эпоху, когда был написан гимн, — говорит Арт. — Подожди. Проверю в гугле.
Он достает свой телефон, но потом вспоминает, что не хотел его включать.
Арт кладет его лицом вниз рядом со своей тарелкой и хмурится.
— Гугл, — говорит его мать. — Хорошо забытое старое. Еще совсем недавно лишь умственно отсталые, оторванные от жизни педанты, империалисты и самые наивные школьники верили, что энциклопедии являются неким эквивалентом реального мира или действительного его постижения. Коммивояжеры обходили квартиры, предлагая их, но им никогда не доверяли. И даже самые авторитетные энциклопедии мы никогда не смешивали с действительным знанием о мире и никогда таковым не признавали. Но теперь весь мир бездумно доверяет поисковым машинам. Это самые коварные коммивояжеры, которых когда-либо придумывали. Не то что ступить в двери. Они уже в самом сердце дома.
— Тем не менее, — говорит Айрис, — вот на что я наткнулась в сети на прошлой неделе.
Она достает свой собственный телефон, нажимает и проводит пальцем по экрану:
Если начал задыхаться,
Прелым сеном понесло,
Значит, можешь быть уверен,
Что фосген пришел в село.
Если хлоркой завоняло,
Хоть и стирки нет как раз,
Враг, с которым ты столкнулся,
Это, братец, хлорный газ.
Если же глаза слезятся,
Как от лука и приправ,
Можешь ты не сомневаться:
Это применили ХАФ[33].
Если грушами запахло,
Хоть и не сезон пока,
То не дед сосет ириску,
Это чертов КСК[34].
Если слышишь едкий запах
И в глазах вовсю саднит,
Можешь смело спорить с другом:
Распыляется камит[35].
ДМ, ДА и ДК[36]
Розами благоухают,
Но сквозь сладкий аромат
Вас коварно убивают.
От иприта, адской штуки,
Весь пойдешь ты волдырями
И в больницу попадешь,
Где соскучишься по маме.
Гераней ароматом
Прельщает, наконец,
Газ люизит кошмарный:
Вдохнул — и ты мертвец.
На середине декламации его мать резко кладет вилку, которую держала на весу, рядом со своей тарелкой, ударяя о ее край.
— Из 1940-х, — говорит им Айрис. — Вряд ли такое отыщется во всех этих старых энциклопедиях. Школьникам задавали учить это наизусть, чтобы они могли распознать, что будут вдыхать в свои легкие во время газовой атаки. Валлийским школьникам задавали тот же стишок на валлийском.
— Моя сестрица — интернет-хипстерица, — говорит его мать. — Интернет. Помойка, полная наивности и злобы.
— Ну, наивность и злоба существовали всегда, — говорит Айрис. — Интернет просто сделал то и другое более наглядным. Возможно, это хорошо. Господи. Раз уж речь зашла о злобе. Видела бы ты письма, что я получала все эти годы.
Мать Арта демонстративно зевает.
Арт одалживает у Айрис телефон, чтобы что-то найти и сменить тему. Он ищет «Спрятанный в яслях». Зачитывает вслух некоторые факты из Википедии. Потом набирает в поиске значение, иисус и ясли. Телефон советует сайт под названием compellingtruth.com. Сайт не грузится.
— Потому что… — продолжает Люкс. — Разве потребительство и рождественский обед могут быть тесно связаны не только между собой, но и с тем крошечным младенцем, которому, судя по всему, нет места нигде в городе и потому его прячут в яслях?
— Двери отворите и нас одарите, — напевает его мать.
— Моя любимая — «Случилось это лунной ночью»[37], — говорит Айрис. — «Тысячелетья зла». «И распри меж людьми». А потом «ангелы поют» и «склоняются к земле». Мне нравятся гибкие ангелы.
— Думаю, вы найдете это в «Остролисте и плюще»[38], — говорит его мать. — Это единственный по-настоящему правдивый рождественский гимн.
— Ведь это очень важно: самое важное в рождественском гимне — чтобы он был правдивым, — говорит Айрис.
Арт замечает, как его мать морщится.
— Но мне все равно интересно, разве это нормально, — продолжает Люкс, — нормально во всех отношениях — желать всем мира, мира на земле, доброй воли всем людям, веселья, счастья, но только сегодня или в эти несколько дней в году? Если мы можем желать этого несколько дней, то почему не можем и не желаем этого весь год? Я хочу сказать… Та история о футбольном матче между врагами в траншеях, во время Первой мировой войны. Она вскрывает весь этот… идиотизм.
— Ну, это просто такой жест, — говорит Арт. — Выражение надежды.
— Но это пустой жест, — говорит Люкс. — Почему все время не трудиться во имя мира на земле и доброй воли? В чем же тогда смысл христианства?
— Смысл в том, — говорит Арт, — что недели рождественских закупок начинаются еще в июле.
Люкс закатывает глаза. Айрис улыбается ей, а затем Арту.
— Я думаю, смысл в том, о чем я сказала, — говорит Люкс, — я имею в виду ясли. Младенца кладут в ясли, потому что в конце его съедят? Этому младенцу с самого начала было предначертано быть съеденным?
— А ты смышленая, — говорит Айрис. — Она смышленая, Арти. «Зри, вот Агнец наш желанный, сотни лет обетованный»[39].
— Вообще-то сегодня за обедом мы не видели никакого мяса, — говорит его мать.
— Потому что это все, что было у меня дома, и мы едим то, что привезла я, — говорит Айрис, — а ты — старая скупая брюзга, у которой на Рождество нет ничего для сына и его подружки, кроме пакета лесных орехов и полбанки замороженных вишен.
Она говорит это по-доброму, как бы шутливо. Но воздух вокруг них сгущается, словно остывающая подливка.
— Хотя, возможно, тебе-то как раз хочется поесть этих вишен и орешков, раз уж ты не ешь ничего другого на столе, — говорит Айрис. — Я могу сбегать за ними, принести?
Люкс наклоняется через стол и обращается к его матери.
— Так уж вышло, что я вегетарианка, — говорит она, — и это ей-богу очень хорошая еда. Для меня большая радость — возможность приехать сюда, чтобы разделить с вами ваш семейный рождественский обед и насладиться подобным гостеприимством во всех его нюансах, миссис Кливз. Попробуйте пастернак — он у вас в мелкой тарелке.