Они подошли ближе, и вдруг в глазах морщинистой, пожилой женщины напротив мелькнуло узнавание. Монахиня уставилась на Ольгу, как на привидение.
— Что-то не так? — спросила ее Ольга, которой не понравилось такое внимание. — Вы в порядке? Вам чем-нибудь помочь?
Ей показалось, что монахиню сейчас хватит удар. Та молчала. И вдруг Ольга тоже ее узнала.
Это была женщина из частной клиники.
Та самая, которая сделала ей много лет назад роковую инъекцию.
Ольга молчала. И та женщина молчала.
— Ольга, вас нехорошо? — тронула ее локоть Гордиенко. — Проводить на свежий воздух?
Она увидела, что Ольга смертельно бледна, взяла ее за руку и вывела во двор.
— Токсикоз? — участливо спросила женщина. — Извините за нескромный вопрос. Зря я вас взяла с собой, это было лишнее.
— Нет, не лишнее, — наконец-то очнулась Ольга. — Очень хорошо, что взяли.
На нее наконец снизошло понимание. Вот, значит, как. Та врачиха замаливает свои грехи.
Но ей-то от этого не легче! И тем женщинам, которым делали аборты в той частной клинике. В девяностые это было очень популярно, женщины особо не рвались рожать. В частных все выполнялось хотя бы под анестезией, инъекция или мини-аборт, в отличие от государственных, где резали по живому. Бизнес процветал: деньги не пахнут. Даже девчонку, которую за руку привела мать, согласились принять.
А уж как складывалась потом жизнь Ольги и других пациенток, никого не касалось.
Она иногда, рыдая в подушку, хотела снова встретиться в той женщиной и просто посмотреть ей в глаза. Может, что-то сказать. Целые речи в голове прокручивала, а сейчас у нее просто не было слов.
— Может, прогуляемся в медпункт? — предложила Наталья Иосифовна.
— Не стоит, — ответила Ольга и добавила: — Спасибо. Я еще побуду здесь, подышу.
Гордиенко ушла внутрь. К Ольге подошел телохранитель, который ждал возле машины.
— Ольга Борисовна, все в порядке? — спросил Брилев.
— Да, — соврала она.
«Нет».
Иван Брилев постоял рядом с ней. Ненавязчиво так, но почему-то стало легче. Он снова спас ее. Иначе, чем в прошлый раз, но… Ей нельзя было оставаться сейчас одной.
Ольга обняла себя руками, защищаясь от осеннего холода.
— Принести вам пальто? — спросил Брилев.
— Я сама.
Они пошли к автобусу. Ольга постучала, и дремлющий на переднем сиденье водитель встрепенулся, уставившись на нее через стекло. Она жестом показала, чтобы открыл, достала пальто и закуталась в него. Увидев за сеткой позади сиденья свою бутылку воды, попила.
Вышла. Прошлась обратно до входа в интернат. Подумала.
— Ваня, а тут что, рядом монастырь? — спросила она.
— Да, какой-то женский. Вы не заметили? — ответил он. — Мы мимо проезжали.
— Нет. Наверное, на что-то отвлеклась.
Честно говоря, она не выспалась и половину дороги просто дремала, надев шелковую полумаску, чтобы не мешал свет.
Позади щелкнул доводчик. Ольга обернулась. Дверь открылась, и показалась та самая монахиня.
— Могу я с вами поговорить? — спросила она.
— Ваня, — сказала Ольга. — Можете подождать у машины?
Телохранитель отошел и нагнулся к окошку. Вылез второй охранник, и они закурили, не спуская глаз с хозяйки. Брилеву монашка показалась подозрительной, что-то с ней было не так. Может, потому что тетка нервничала и безуспешно пыталась это скрыть?
— Значит, вы тоже меня узнали, — сказала женщине Ольга, когда их оставили наедине. — И как вам теперь живется?
— Я… Знаете, я в девяносто седьмом уволилась, — запинаясь, неловко ответила пожилая женщина. — Сразу после того, как… После… Ну…
— А-а… — издевательски протянула Ольга, и внутри плеснула какая-то мерзость и грязь, которая, как оказалось, никуда не исчезла и все время была с ней, сопровождая по жизни. — Понятно. Совесть, значит, взыграла. В монахини подались.
— Не сразу. Путь к богу долгий, — со странным смирением ответила монахиня, и это взбесило Ольгу еще сильнее. — Чаша терпения переполнилась, и я больше не смогла продолжать. Ни за какие деньги. Стараюсь теперь отмолить грехи.
— Вот, значит, как. Деткам помогаем.
Она была в этот миг готова ударить, выцарапать глаза или просто по-звериному закричать в голос просто для того, чтобы ее отпустило чудовищное напряжение. И вдруг резко все закончилось. Не осталось ничего. Пустота.
— Я не собираюсь вас прощать, — резко сказала она. — Живите с этим.
Ольга резко развернулась, возвращаясь в здание.
— Ольга? — услышала она за спиной. — Вас же зовут Ольга.
Запомнила, надо же.
— Я сама себя не могу простить, — сказала монахиня.
Ольга ехала домой. Она рассеянно гладила живот, сожалея, что ее еще не рожденная дочь была свидетелем столь неприятной сцены.
Иногда желания исполняются, но совсем не так, как мы желаем. Ольга встретилась с женщиной из клиники, но удовлетворения не получила. Лучше бы она так и оставалась в неведении.
Каждый раз одно и то же.
Например, она никогда встречалась с «мамой Таней». Боялась? Чего или кого? Наверное, себя самой. Ольга опасалась копнуть глубже, чем выдержит. Вдруг эта женщина, которую она смутно помнила, ее даже не вспомнит.
Поэтому, наверное, Ольга все эти годы даже не пыталась узнать, как ее звали, не давала задания частным детективам выяснить, с кем училась Кристина Багратуни, и не опрашивала соседей Летковых, что за няня была с ребенком в первый год жизни.
Только сейчас Ануш ей рассказывала, кто это, и показывала отчет частного детектива. Они с Артуром специально летали на Черное море, чтобы встретиться с Татьяной Ивановой — подругой дочери.
На фотографиях был совсем чужой человек — потрепанная женщина средних лет с зачесанными назад осветленными волосами и усталыми глазами. Ольга ее даже не узнала. Не было того самого ощущения, как в детстве. И встречаться с ней больше не хотела. Кому от этого станет лучше?
Надо отпустить прошлое.
Проезжая по охваченному осенним буйством Подмосковью, Ольга вдруг увидела ту самую церковь, про которую говорил Брилев. Или другую? Не суть. Красный кирпич, темные купола и белые обводы окон. Звонница словно стрелой пронзала бледное, выцветшее небо. Колокольный звон разносился на всю округу, заглушая шум мотора.
— Скоро придем, — сказала сидящая рядом Гордиенко, поглядев на изящные наручные часы. — Оля, вас не укачало?
Она, очевидно, решила дружить с Ольгой, сев с нею рядом, чем явила величайшую милость. Другие женщины неприязненно сверлили взглядами новенькую, которая неведомо как затесалась в их ряды.
Ну и ладно, ну и пусть. Она особо не стремится с ними познакомиться. Хватит с нее фотосессии, где она натянуто улыбалась, стараясь не думать, что на том же фото запечатлели персонал интерната и монахинь. Это фото она точно не захочет вклеить в альбом.
— Нет, — ответила Ольга. — Спасибо. Просто грустно… Осенний сплин. Не обращайте на меня внимания.
— Вижу, вы расстроились из-за детишек, — сделала ошибочный вывод женщина.
— И это тоже, — вздохнула Ольга, сцепив руки в замок на животе.
Вдруг она вздрогнула и замерла, прислушиваясь к себе. Легкое, почти неуловимое движение. Это шевельнулась ее дочь.
Глава 39
Дома Ольга была непривычно скована и молчалива. Зимин сначала подумал, устала или заболела, а потом заподозрил что-то неладное и начал настойчиво ее расспрашивать, что случилось. Она отмалчивалась.
— Вань, что произошло в поездке? — позвонил он телохранителю.
Тот сказал, что жена беседовала с какой-то монашкой. Ладно, захочет — расскажет сама. Не клещами же из нее вытягивать подробности. Может, Ольга повстречала кого-то знакомого? Или просто тетка сказала ей что-то неприятное.
Ну, вот. Переоделась в домашнее. Лежит в спальне поверх покрывала, свернувшись в комочек, обняв колени, и страдает. Мирослав присел рядом и пощекотал ей пятку. Ольга дернулась, очнувшись, и посмотрела на него.
— Слав! Ты чего?
— Хорош страдать, пошли есть.
— Не хочу, — отвернулась она, глядя в окно.
Зимин обошел огромную кровать по периметру, сел с другой стороны, загораживая ей обзор, и повторил:
— Пошли ужинать, я сам готовил.
Ольга села, удивленно глядя на него.
— Хвастаешься? — спросила она. — Или отравить меня хочешь?
Настроение — самое то, чтобы травиться. До сих пор неприятный, какой-то мерзкий осадок от встречи с прошлым. Ничем его не заесть и не перебить, увы.
— Ну, яичницу я в состоянии сварганить, — потянул ее за руку муж. — Давай, пошли.
Он хотел растормошить ее, чтобы Ольга не сидела с таким унылым и потерянным видом, не похожая сама на себя. Она сейчас напоминала девчонку, которая вот-вот расплачется. Губы кусает. Старается улыбаться, но видно, что глаза на мокром месте.
— Идем, — потянул он ее за руку. — Ты же не обедала.
— Почему же, — возразила она. — Там в столовой был торжественный обед.
— Не ври.
А-а-а… Вот оно что. Он все знает. Эта его вечная привычка следить и все контролировать. Охранники наверняка доложили, что она не пошла обедать, сославшись на головную боль, и раньше других вернулась обратно в автобус.
— Брилева уволю! — пригрозила она.
— Не уволишь, — усмехнулся Зимин. — Я работодатель. А ты охраняемый объект.
— Субъект.
— Идем, субъект, — поцеловал он ее.
Они ели шакшуку, весьма неплохую, кстати говоря. С уймой сладкого перца, как она любила. Ольга как-то незаметно для себя самой переместилась к мужу на колени. Даже попробовала немного прямо с общей сковороды. Зимин не стал размениваться на тарелки и накрывать на стол.
— Что сегодня случилось? — дождавшись, когда она поест, спросил Мирослав.
Ольга замерла.
— Я могу не рассказывать?
— Как хочешь, — ответил он.
Придет время — расскажет сама. Иногда ему казалось, что они близки как никогда. Но в такие моменты мужчина понимал, что они ужасно далеки друг от друга. Неизвестно, когда она подпустит его к себе на расстояние вытянутой руки. Ему принадлежало ее тело, но не душа.