— Люсиль, я прошу тебя, оставь ребенка. Это наш последний шанс.
Она не ответила. Прошла минута. Он протянул руку и коснулся ее лица. По щекам и подбородку Люсиль текли слезы. Антуан неловко вытер их.
— Я попрошу прибавку к жалованью, — снова заговорил он. — Ничего, как-нибудь выкрутимся… Столько студентов готовы по вечерам сидеть с детьми. А днем будем отдавать его в ясли… Не так все страшно… Ему исполнится год, потом два, и он будет наш. Я должен был тебе это сказать еще тогда, когда ты сообщила мне о том, что беременна. И почему я этого не сделал? Надо попытаться, Люсиль.
— Ты прекрасно знаешь, почему ты не сказал. Ты сам не веришь в то, что говоришь. Как и я. — Голос Люсиль был спокойным, а по ее щекам все текли и текли слезы. — С самого начала у нас было все так. Мы долго прятались, обманывали близких нам людей, сделали их несчастными. И правильно: мы созданы для тайной любви, для счастья. Несчастье не для нас. Ты сам это прекрасно понимаешь… Ни ты, ни я, мы не можем жить как все остальные… — Она перевернулась на живот и положила голову ему на плечо. — Солнце, пляж, беспечность и свобода — вот наш удел, Антуан. И изменить тут мы ничего не в силах. Это в нашем мозгу, в нашей крови. Мы с тобой то, что люди обычно называют плесенью. Но лично я чувствую себя такой только тогда, когда делаю вид, что им верю.
Антуан ничего не ответил. Он лежал и смотрел на темное пятно на потолке. Это была люстра. Он вспомнил лицо Люсиль, когда попытался насильно заставить ее танцевать в Пре-Кателан. Вспомнил, как когда-то ему хотелось увидеть ее слезы, чтобы она плакала у него на плече, а он бы утешал ее. И вот она плакала. Он добился своего, только не в его силах было утешить ее. И то правда, зачем обманывать себя. Ему вовсе не нужен этот ребенок. Ему нужна она, единственная, свободная и неуловимая. Что поделать, если изначально их любовь родилась из тревоги, беззаботности и чувственности. Огромная волна нежности захлестнула его. Он обнял это существо — полуженщину, полуребенка, и прошептал на ухо:
— Завтра утром я пойду за билетом в Женеву.
23
Минуло пять недель. Операция прошла удачно, и, вернувшись, Люсиль позвонила Шарлю. Его не оказалось на месте, и она оставила послание секретарше. Ее даже немного расстроило то, что не удалось поговорить с ним. Антуан был очень занят на работе. В издательстве произошли изменения, и он продвинулся по служебной лестнице. Они часто обедали у друзей или сотрудников Антуана. О Женеве не говорили, очевидно, из чувства предосторожности. Да это было и не сложно: она чувствовала себя усталой, а Антуан был так озабочен делами, что теперь ложась спать, они все чаще ограничивались нежным поцелуем перед тем, как повернуться друг к другу спиной. Однажды дождливым днем Люсиль встретила во «Флоре» Джонни. Джонни читал какой-то журнал по искусству. Вернее, даже не читал, а листал, потому что за соседним столиком сидел очень симпатичный молодой человек со светлыми волосами, и Джонни то и дело поглядывал на него. Люсиль хотела незаметно проскользнуть перед самым его носом, но он заметил ее и окликнул. Он пригласил ее за свой столик, и она села напротив него. Джонни был очень загорелым, он с юмором рассказывал о последних приключениях Клер, Люсиль смеялась. Затем он сообщил, что Диана поменяла кубинского дипломата на писателя-англичанина, но Том постоянно изменяет ей с молоденькими женщинами. Это обстоятельство очень забавляло Джонни. Вскользь он спросил ее об Антуане, она что-то ответила, но было видно, что его это не слишком интересовало. Как давно она не смеялась так беззаботно! Знакомые Антуана были по большей части интеллектуалы, люди очень, очень серьезные.
— А вы знаете, Шарль до сих пор ждет вас, — сказал Джонни. — Клер попыталась подложить ему малышку де Клерво, но Шарль не смог выдержать ее больше двух дней. Я еще никогда не видел, чтобы человек так скучал. Он слонялся по отелю от холла к бару и обратно, и нагонял на всех такую тоску… Это было ужас но. Чем вы его так зацепили? Вообще, как вам удается околдовывать мужчин. Уверен, мне пригодятся ваши советы.
Джонни улыбался. Он всегда любил Люсиль, и теперь ему было неприятно смотреть на ее растрепанные волосы и старый костюм. Да, она по-прежнему была обаятельна, похожа на подростка, такая же рассеянная. Только стала бледной, похудела… Он встревоженно спросил:
— Вы счастливы?
Она ответила «да». Ответила быстро, слишком быстро, и Джонни понял, что она скучает. В конце концов Блассан-Линьер всегда был очень любезен с ним… Почему бы не оказать ему услугу, не помочь вернуть Люсиль? Это было бы хорошим поступком. Он и не подумал связать свои действия с той ревностью и завистью, которые испытал восемь месяцев назад, когда заметил на вечеринке, как только ставшие любовниками Антуан и Люсиль не сводят друг с друга горящих, полных желания глаз.
— Вам следовало бы как-нибудь позвонить Шарлю. Он что-то плохо выглядит. Клер считает, что он серьезно болен.
— Что… что вы хотите этим сказать?
— Ну… говорят, что у него рак. Люди вообще болтают бог знает что, но на этот раз я готов поверить.
Конечно, он лгал и при этом с любопытством наблюдал, как она бледнеет. Шарль… такой милый, добрый и такой одинокий в своей огромной квартире. Люди, которые окружали его, были безразличны к нему. Да и он к ним тоже. И девушки, которых кидали ему в постель ради его денег. Шарль болен. Она должна позвонить ему. Всю следующую неделю Антуан был занят: сплошные ужины и обеды, важные встречи… Она встала, поблагодарила Джонни, за то, что тот сообщил ей о болезни Шарля. Только тогда Джонни вспомнил, что Клер ненавидит Люсиль. Она будет очень зла, если Люсиль вновь сойдется с Шарлем. Но с другой стороны, было так приятно насолить дорогой Клер.
На следующей неделе она позвонила Шарлю, и они договорились позавтракать вместе. Эта зима была на редкость холодной. И все же день выдался ясным и светлым. Шарль настоял, чтобы они сначала выпили по коктейлю, чтобы согреться. Руки официанта порхали, как ласточки. Стало тепло и уютно. Было так приятно слушать мягкий приглушенный шум ресторана. Шарль сделал заказ, и Люсиль отметила, что он помнит ее вкусы. Она внимательно разглядывала его, пытаясь отыскать на лице признаки страшной болезни. Но не находила их. Скорее, за то время, что они не виделись, Шарль даже помолодел. В конце концов она сказала ему об этом. Ее слова прозвучали как упрек, и Шарль улыбнулся:
— Я долго болел, никак не мог вылечиться от бронхита. Пришлось поехать в горы. Три недели усиленно занимался спортом, и вот… все пришло в норму.
— А Джонни мне сказал, что вы серьезно больны.
— Ничего подобного, — ответил Шарль весело. — Если бы это было так, то я обязательно сообщил бы вам.
— Вы клянетесь мне?
Шарль искренне удивился.
— Боже мой, ну конечно, клянусь. А вы по-прежнему верите клятвам? Давненько уже я ни в чем не клялся.
Он засмеялся, и она подхватила его смех.
— А Джонни дал мне понять, что вы больны раком, ни больше, ни меньше.
Шарль замолчал.
— И поэтому вы решили позвонить мне? Не хотели, чтобы я умер в одиночестве?
Люсиль покачала головой.
— Еще я хотела увидеть вас.
И к своему великому удивлению, она поняла, что это было правдой.
— Дорогая Люсиль, я жив, как это ни прискорбно, хотя о мертвых заботятся куда больше, чем обо мне. Я все еще работаю и так боюсь одиночества, что стараюсь побольше бывать на людях. — Он помолчал, а затем добавил: — У вас все такие же черные волосы и серые глаза, и вы по-прежнему очень красивы.
Люсиль вспомнила, что уже очень давно никто не говорил ей о ее внешности. Антуан считал, что его страсти больше чем достаточно, к чему еще распространяться? А слушать комплименты было так приятно.
— Я хотел спросить, вы свободны в четверг вечером? — спросил Шарль. — В особняке де ля Моллей состоится концерт, будут играть Моцарта. Ваш любимый концерт для флейты и арфы. Но вам, наверное, будет трудно выбраться.
— Почему?
— Я не знаю, любит ли Антуан музыку… К тому же ему будет неприятно, что приглашение исходит от меня.
В этом был весь Шарль. Он приглашал ее вместе с Антуаном. Он сама вежливость и предпочитал видеть ее в компании с Антуаном, чем не видеть вообще. Он был готов ждать ее вечно, помогать в беде, что бы ни произошло. А она за шесть месяцев ни разу не вспомнила о нем. Лишь услышав, что он смертельно болен, она решилась позвонить. Но откуда он черпал свои силы, как он мог выносить подобную несправедливость в отношениях? Чем он питал свою любовь, нежность, щедрость? Она наклонилась к нему.
— Почему вы все еще любите меня? Почему?
Она сказала это с вызовом, словно упрекая его. Шарль ответил не сразу.
— Я мог бы сказать: потому что вы не любите меня. Но вы, с вашим желанием быть во что бы то ни стало счастливой, все равно не поняли бы меня. Но есть в вас нечто, что… — Он немного помолчал. — Не знаю как сказать. Порыв, что ли… Будто вы несетесь по дороге, но на самом деле вам никуда не надо торопиться. Будто вам чего-то нужно, но на самом деле вы ничем не хотите обладать. Какая-то постоянная, вечная веселость, хотя вы редко смеетесь. Большинство людей так устали от жизни, а из вас жизнь бьет ключом… Нет, не могу объяснить.
— В четверг вечером Антуан идет на ужин со своими коллегами по издательству. Я приду одна, если вы не против.
Конечно, он был не против. Собственно, именно этого он больше всего и хотел. Они договорились встретиться в восемь часов, и, когда Шарль сказал «дома», Люсиль ни на секунду не пришло в голову, что речь может идти об улице Пуатье. На улице Пуатье была комната, которая так и не стала домом. Просто когда-то там было пристанище рая и ада.
24
Они сидели рядом, и Люсиль различала в полумраке его смокинг, белую рубашку, безукоризненную прическу, длинную, холеную руку, покрытую веснушками. Рука эта держала стакан со скотчем, на тот случай, если ей захочется выпить. Он был очень красив в этом полумраке, казался таким уверенным в себе и по-детски счастливым. Джонни тоже был на концерте. Он увидел их и улыбнулся издалека. Люсиль решила не спрашивать, почему он солгал. Пожилая дама на эстраде с улыбкой склонилась к арфе. Молодой флейтист вопросительно посмотрел на нее. Было видно, как судорожно заходил его кадык. В этом зале собрался цвет общества, и молодой музыкант, конечно, волновался. Воистину сцена из Пруста: дебют молодого Мореля в доме у Вердюренов. А Шарль был Сваном. Но в этой великолепной пьесе не было роли для нее, как и в «Ревей