Грег сразу же подумал, что Рузвельт – отличный мастер ведения переговоров. Тот, кто будет предлагать черновой вариант, должен будет, ради справедливости, вставить наряду со своими требованиями что-то из того, что предлагает вторая сторона. И вставка того, что требует вторая сторона, будет несократимым минимумом, в то время как все его собственные требования оставались все еще предметом переговоров. Поэтому тот, кто предлагал первый вариант, всегда находился в изначально невыгодном положении. Грег поклялся себе запомнить это и никогда не предлагать первый вариант проекта.
В субботу президент и премьер-министр вместе пообедали в дружеской обстановке на борту «Огасты». На следующее утро они посетили церковную службу на борту «Принца Уэльского», алтарь украшали звездно-полосатый американский флаг и английский «Юнион Джек». Утром в понедельник, уже установив дружеские отношения, они приступили к делу.
Черчилль предложил план проекта, включавший пять пунктов, который обрадовал Самнера Уэллеса и Гаса Дьюара, так как в нем говорилось о необходимости эффективной международной организации, чтобы обеспечить безопасность всех государств – иными словами, об усилении Лиги наций. Но, к их огорчению, для Рузвельта это было чересчур. Он-то был за, но опасался изоляционистов, которые все еще считали, что Америке не следует вмешиваться в проблемы остального мира. Он был крайне чувствителен к общественному мнению и прилагал все усилия, чтобы не вызвать противостояния.
Уэллес и Дьюар не сдавались, англичане тоже. Они собрались вместе, чтобы достичь компромисса, который устроит обоих лидеров. Грег по просьбе Уэллеса вел записи. В итоге группа сформулировала пункт, который призывал к разоружению, «рассматривая установление более широкой и более постоянной системы общей безопасности».
Они представили этот пункт на рассмотрение обоим лидерам, и оба его приняли.
Уэллес и Дьюар торжествовали.
Почему – Грег не понимал.
– Это кажется таким пустяком, – сказал он. – Все эти усилия – главы двух стран собираются вместе, проехав тысячи миль, задействовано столько людей, двадцать четыре корабля, три дня переговоров, – и все это ради нескольких слов, которые не вполне ясно выражают, к чему мы стремимся.
– У нас движение измеряется в дюймах, а не в милях, – сказал с улыбкой Гас Дьюар. – Такова политика.
Вуди и Джоан встречались уже пять недель.
Вуди хотелось ходить с ней куда-нибудь каждый вечер, но он сдерживался. И все же из последних семи дней четыре они виделись. В воскресенье ездили на пляж, в среду вместе обедали, в пятницу ходили в кино, а сегодня, в субботу, весь день решили провести вместе.
Он никогда не уставал с ней говорить. Она была веселой, умной и ехидной. Ему нравилось, что у нее по любому поводу есть свое мнение. Они подолгу, часами разговаривали о том, что им в жизни нравится, а что нет.
Из Европы новости приходили плохие. Немцы по-прежнему громили Красную Армию. К востоку от Смоленска они стерли с лица земли 16-ю и 20-ю армии русских, триста тысяч человек взяли в плен, и защитников Москвы осталось совсем мало. Но плохие новости издалека не могли омрачить ликование Вуди.
Конечно, Джоан не была без ума от него, как он от нее. Но он видел, что она в него влюблена. Прощаясь, они всегда целовались, и ей, похоже, это нравилось, хоть она и не проявляла той страсти, на которую, он знал, была способна. Может быть, это потому, что им всегда приходилось целоваться в людных местах вроде кино или на улице, перед ее домом. Когда они были у нее, то в гостиной находилась как минимум одна из соседок по квартире, а в свою спальню она его пока не приглашала.
У Чака отпуск кончился еще несколько недель назад, и он вернулся на Гавайи. Вуди так и не решил, как относиться к признанию Чака. Иногда ему казалось, что мир перевернулся, в таком он был шоке, а иногда – спрашивал себя, какая, в конце концов, разница. Но он держал свое обещание и никому об этом не говорил, даже Джоан.
Потом отец Вуди отбыл вместе с президентом, а мама уехала на несколько дней к родителям в Буффало, так что вся вашингтонская квартира – все девять комнат – осталась в полном его распоряжении. Он решил, что при первой же возможности пригласит туда Джоан в надежде получить наконец настоящий поцелуй.
Они встретились перед ланчем, а поев, отправились на выставку с названием «Негритянское искусство», которая подвергалась нападкам консервативных писателей, заявлявших, что такой вещи, как негритянское искусство, не существует – несмотря на несомненную гениальность таких личностей, как художник Джейкоб Лоренс и скульптор Элизабет Катлетт.
Когда они уходили с выставки, Вуди сказал:
– Может быть, по коктейлю, пока будем решать, куда пойти обедать?
– Нет, спасибо, – ответила она, как обычно, решительно. – Я бы предпочла чашечку чаю.
– Чаю? – Он не очень-то представлял себе, где в Вашингтоне можно выпить хорошего чаю. Потом его осенило. – У моей мамы есть английский чай, – сказал он. – Мы могли бы пойти к нам домой.
– Ладно.
Дом, где жила семья Вуди, был недалеко, всего в нескольких кварталах, на 22-й улице, возле пересечения с Эль-стрит. Сразу же стало легче дышать, едва они шагнули со знойной летней улицы в вестибюль с кондиционером. Лифтер доставил их на нужный этаж.
Они вошли в квартиру, и Джоан сказала:
– Твоего отца я все время вижу то здесь, то там, а вот с твоей мамой не говорила много лет. Надо поздравить ее с успехом книги.
– Ее сейчас нет, – сказал Вуди. – Пойдем на кухню.
Он наполнил чайник водой из крана и поставил на плиту. Потом обнял Джоан и сказал:
– Наконец-то одни.
– А где твои родители?
– Уехали из города, оба.
– А Чак на Гавайях.
– Да.
Она отстранилась.
– Вуди, как ты мог так со мной поступить?
– Как поступить? Я тебе чай делаю!
– Ты заманил меня сюда под благовидным предлогом! Я думала, твои родители дома.
– Я этого не говорил.
– Но почему ты не сказал, что они уехали?
– Ты же не спрашивала! – сказал он возмущенно, хотя доля правды в ее претензии была. Он бы не стал ей лгать, но все же надеялся, что не придется заранее говорить, что квартира пустая.
– Ты заманил меня сюда, чтобы перепихнуться! Думаешь, я дешевая шлюха!
– Ничего подобного! Просто мы никогда не остаемся одни. Я надеялся тебя поцеловать, только и всего…
– Не надо мне врать!
Сейчас она действительно была несправедлива. Да, он надеялся когда-нибудь лечь с ней в постель, но совершенно не ждал, что это будет сегодня.
– Идем, – сказал он. – Выпьем чаю где-нибудь в другом месте. «Риц-Карлтон» совсем недалеко, все англичане там останавливаются, – там должен быть чай.
– Не говори ерунды, не надо никуда идти. Я тебя не боюсь. Я могу с тобой справиться. Я просто разозлилась на тебя. Мне не нужен мужчина, который ухаживает за мной, потому что считает легкодоступной.
– Легкодоступной? – Его голос сорвался на крик. – Какого черта! Я шесть лет ждал, пока ты снизойдешь до меня и согласишься со мной встречаться. И даже сейчас я прошу только поцелуя. Если ты – легкодоступная, то не хотел бы я любить труднодоступную!
К его изумлению, она расхохоталась.
– Что смешного? – раздраженно сказал он.
– Прости меня. Ты прав, – сказала она. – Если бы ты искал доступную, давно бы выбросил меня из головы.
– Вот именно!
– После того как я целовалась с тобой, когда выпила, я думала, что ты должен быть обо мне невысокого мнения. И когда ты стал меня преследовать, решила, что ты просто любитель приключений. Да и в последние недели мне это стало казаться. Я была к тебе несправедлива, прости меня.
Вуди был озадачен этими ее перепадами настроения, но решил, что последняя фраза означает перемену к лучшему.
– Я сходил с ума по тебе еще до того поцелуя, – сказал он. – Ты, наверное, не замечала.
– Я тебя вообще едва замечала.
– Хотя я довольно высокий.
– Это твое единственное достоинство, если говорить о внешности.
Он улыбнулся.
– С тобой мне зазнаться не грозит, правда?
– Сделаю все, что смогу.
Чайник закипел. Он насыпал в фарфоровый заварочный чайник заварку и залил кипятком.
Джоан сидела с задумчивым видом.
– Ты сейчас сказал одну вещь…
– Какую?
– Ты сказал: «Не хотел бы я любить труднодоступную». Ты серьезно?
– Что серьезно?
– О любви.
– Ох… Да не собирался я этого говорить… Но в конце концов – да, – он плюнул на осторожность, – если хочешь знать правду, я тебя люблю. Я, наверное, уже много лет тебя люблю. Я тебя обожаю. Я хочу…
Она обняла его за шею и поцеловала.
На этот раз поцелуй был настоящий, ее губы двигались жадно, кончик языка касался его губ, она прижималась к нему всем телом. Было как в тридцать пятом году, только без вкуса виски на ее губах. Это была та девушка, которую он любил, настоящая Джоан, восторженно думал он, – женщина сильных страстей. И она была в его объятиях и целовала до потери памяти.
Она сунула руки под его футболку, провела по его груди, прижимая пальцы к ребрам, потирая ладонями соски, сжимая его плечи, словно хотела проникнуть поглубже в его тело. Он понял, что у нее, как и у него, накопилось столько подавленного желания, что теперь, словно прорвало плотину, она была не в силах сдерживаться. Он делал то же, что и она, – гладил ее бока, сжимал грудь с чувством счастливого освобождения, как ребенок, отпущенный из школы на неожиданный праздник.
Когда его рука жадно направилась ей между ног, она отстранилась.
Но то, что она сказала, его удивило.
– У тебя есть противозачаточные?
– Нет! Извини…
– Все в порядке. На самом деле это хорошо. Это доказывает, что ты действительно не собирался меня соблазнять.
– Лучше бы собирался.
– Ничего. У меня есть знакомый женский врач, в понедельник я все улажу. А пока мы что-нибудь придумаем. Поцелуй меня еще.