– И чего же он требовал? – спросил он.
– Он велел мне уезжать, немедленно. Позволил написать тебе письмо, но сказал, что прочитает его. Потребовал, чтобы я вернулась сюда, в Вашингтон. Мне было так тяжело расстаться с тобой.
Грег вспомнил собственные страдания.
– Мне тоже, – сказал он. Ему захотелось протянуть руку через столик и взять ее за руку, но он не был уверен, что это ей понравится.
Она продолжала:
– Он сказал, что будет мне платить каждую неделю – чтобы я не встречалась с тобой. И до сих пор мне платит. Всего несколько долларов, но на оплату жилья хватает. Я пообещала, но мне хватило духу поставить ему одно условие.
– Какое?
– Что он сам никогда не станет пытаться со мной переспать. А если будет приставать – я все расскажу тебе.
– И он согласился?
– Да.
– Мало кому из тех, кто пытался ему угрожать, это сходило с рук.
Она отодвинула тарелку.
– А потом он сказал, если я нарушу слово, Джо изрежет мне лицо. И Джо показал мне свою бритву.
Теперь все части пазла встали на место.
– Вот поэтому ты до сих пор боишься.
В ее темном лице не было ни кровинки от страха.
– Ты себе не представляешь как!
– Джеки, прости меня, – сказал Грег почти шепотом.
Она вымученно улыбнулась.
– Думаешь, он был так уж не прав? Тебе было пятнадцать. Не лучший возраст, чтобы жениться.
– Если бы он сказал мне это, все могло быть по-другому. Но он сам решает, что будет дальше, и просто делает это, словно больше никому не позволено иметь собственное мнение.
– И все же мы хорошо провели время.
– Еще бы.
– Я была твоим подарком.
Он рассмеялся.
– Лучшего подарка я в жизни не получал!
– Ну а чем ты сейчас занимаешься?
– На лето устроился работать в пресс-службу Госдепартамента.
Она поморщилась.
– Наверное, это ужасно скучно.
– Наоборот! Это так интересно – когда на твоих глазах сильные мира сего, не вставая из-за стола, принимают решения, от которых меняется ход истории! Они правят миром!
Она посмотрела на Грега с недоверием, но лишь сказала:
– Ну, наверное, это поинтереснее, чем работа официантки.
Он начал понимать, как далеко они ушли друг от друга.
– А в сентябре я вернусь в Гарвард доучиваться. Мне остался последний год.
– Уверена, что однокурсницы тебя обожают.
– У нас много ребят, а девочек мало.
– Но у тебя-то в них нет недостатка?
– Не могу тебе врать… – Интересно, подумал он, сдержит ли Эмили Хардкасл свое обещание сходить к врачу насчет предохранения.
– На ком-нибудь из них ты женишься, у вас родятся красивые детки, и вы поселитесь в домике на берегу озера.
– Я бы хотел сделать карьеру в политике, стать, может, госсекретарем или сенатором, как отец Вуди Дьюара…
Она отвела взгляд.
Грег подумал, что, должно быть, домик у озера – ее мечта… Ему стало жаль ее.
– У тебя получится, – сказала она. – Я знаю. У тебя такой вид, что я в этом уверена. У тебя и в пятнадцать лет был такой вид. Ты такой же, как твой отец.
– Что? Да ладно!
Она пожала плечами.
– Грег, подумай сам. Ты знал, что я не хочу тебя видеть. Но натравил на меня частного сыщика. «Он сам решает, что будет дальше, и просто делает это, словно больше никому не позволено иметь собственное мнение». Ты сказал это о нем минуту назад.
Грег расстроился.
– Надеюсь все же, что я не совсем такой, как он.
Она окинула его оценивающим взглядом.
– Суд еще не вынес окончательного решения.
Официантка взяла у нее тарелку.
– Десерт? – спросила она. – Сегодня персиковый пирог очень вкусный.
Десерт ни он, ни она не захотели, и официантка подала Грегу счет.
– Надеюсь, я удовлетворила твое любопытство? – спросила Джеки.
– Спасибо, я тебе очень благодарен.
– В следующий раз, если встретишь меня, просто иди дальше.
– Ну, если ты хочешь именно этого…
Она встала.
– Давай выйдем порознь. Мне так будет спокойней.
– Как скажешь.
– Удачи, Грег.
– И тебе удачи.
– Оставь официантке чаевые, – сказала она и ушла.
Глава десятаяОктябрь – декабрь 1941 года
В октябре снег шел и таял, и на улицах Москвы было холодно и мокро. Володя искал в кладовке валенки – традиционную обувь из шерсти, согревающую зимой ноги москвичей, – и с изумлением обнаружил шесть ящиков водки.
Его родители не были любителями выпить. Они редко позволяли себе больше одной рюмки. Время от времени отец бывал на долгих сталинских обедах со старыми товарищами – такие обеды бывали продолжительными и отличались обилием выпивки – и домой являлся под утро, едва попадая в дверь, пьяный в стельку. Но дома у них бутылки водки хватало на месяц.
Володя пошел на кухню. Родители завтракали – шпротами с черным хлебом и чаем.
– Отец, – сказал Володя, – а зачем у нас в кладовке запас водки лет на шесть?
Отец удивился.
Они оба посмотрели на Катерину, та покраснела. Она включила радио и приглушила звук до негромкого бормотания. Неужели подозревает, что в квартире стоят прослушивающие устройства, по-думал Володя.
Потом она сказала, тихо, но сердито:
– А на что вы собираетесь жить, когда придут немцы? Мы уже не будем привилегированной элитой. Не сможем покупать еду на черном рынке – придется голодать. Я уже стара, чтоб торговать собой. А водку будут брать охотнее, чем золото.
Володя был потрясен, услышав от матери такие слова.
– Немцам сюда не добраться, – сказал отец.
Володя не был в этом уверен. Немцы снова наступали, забирая Москву в клещи. На севере они дошли до Калинина, на юге – до Калуги, и тот и другой город – около полутора сотен километров от Москвы. Потери Советского Союза были невообразимо велики. Месяц назад в державших оборону войсках Красной Армии насчитывалось восемьсот тысяч человек, а осталось – по подсчетам, легшим Володе на стол, – девяносто тысяч.
– Да кто же их остановит?! – сказал отцу Володя.
– Их линии снабжения растянуты. Они не подготовлены к нашей зиме. Когда они ослабеют, мы перейдем в контрнаступление.
– Так почему же вы перевозите правительство из Москвы?
Чиновников перевозили за три тысячи километров на восток от Москвы, в город Куйбышев. Вид правительственных служащих, выносящих из учреждений и складывающих в грузовики коробки с документацией, действовал на жителей столицы деморализующе.
– Это просто предосторожность, – сказал Григорий. – Сталин все еще здесь.
– Есть выход, – сказал Володя. – У нас сотни тысяч людей в Сибири. Они необходимы здесь в качестве подкрепления.
Григорий покачал головой.
– Мы не можем оставить восток незащищенным. Япония по-прежнему является угрозой.
– Мы же знаем, что Япония не станет нападать на нас! – сказал Володя и покосился на мать. Он знал, что нельзя обсуждать в ее присутствии то, что является военной тайной, но продолжил: – Токийский источник предупредил нас о том, что Германия собирается напасть на нас, – и оказался прав. Теперь он говорит, что японцы не нападут. Неужели мы снова ему не поверим?
– Оценивать данные разведки всегда непросто.
– Но у нас нет выбора! – яростно отрезал Володя. – У нас в резерве двенадцать армий, миллион человек. Если пустим их в дело, Москва может выстоять. Если нет – нам конец.
– Не говори так, даже наедине! – встревоженно сказал Григорий.
– Почему же? Мне, наверное, так и так скоро умирать.
Мать заплакала.
– Ну смотри, что ты наделал! – сказал отец.
Володя вышел из кухни. Обуваясь, он спросил себя, с какой стати он раскричался на отца и расстроил мать. Это все потому, что он верил, будто Германия победит Советский Союз. Эти ящики водки, что купила мать, чтобы обменивать на еду во время оккупации, заставили его взглянуть правде в глаза. Мы проиграли войну, сказал он себе. Близится конец русской революции.
Он надел пальто и шапку. Потом вернулся на кухню. Поцеловал мать, обнял отца.
– Ты что это? – спросил отец. – Ведь просто на работу идешь.
– Просто так. На случай, если вдруг больше не увидимся, – сказал Володя. И вышел.
Проходя по мосту к центру города, он обнаружил, что движение общественного транспорта прекращено. Метро было закрыто, ни автобусов, ни трамваев не было.
Казалось, вокруг одни плохие новости.
В то утро сводки от советского Информбюро, звучащие в домах из радиоприемников и на перекрестках из громкоговорителей, укрепленных на столбах, были необычайно честны. «В течение ночи с 14 на 15 октября положение на западном фронте ухудшилось, – звучало из динамика. – Танковые колонны противника прорвали нашу оборону». Каждый знал, что Совинформбюро всегда привирает, поэтому было ясно, что действительное положение еще хуже.
Центр города был забит беженцами. Они шли толпами с запада, везя пожитки на ручных тележках, гнали по улицам стада тощих коров, вонючих свиней и мокрых овец, направляясь к восточным окраинам Москвы, отчаянно стремясь оказаться как можно дальше от наступающих немцев.
Володя попытался найти попутную машину. В Москве в те дни было мало личного транспорта. Топливо экономили для бесконечных военных колонн, разъезжающих по Садовому кольцу. В конце концов его подобрал новенький джип «ГАЗ-64».
Глядя из открытой машины, он увидел многочисленные следы бомбежек. Дипломаты, вернувшиеся из Англии, говорили, что по сравнению с лондонскими разрушениями это ерунда, но москвичи считали, что ущерб, нанесенный их городу, достаточно велик. Володя миновал несколько разрушенных зданий и десятки выгоревших до основания деревянных домов.
Григорий, возглавлявший противовоздушную оборону, установил на крыши самых высоких зданий зенитки и запустил под снежные облака заградительные аэростаты. Самым «странным» его решением было приказать перекрасить золотые купола церквей в защитные зеленый и коричневый цвета. Володе он признался, что это никак не повлияет на точность попаданий при бомбежке, но даст горожанам чувство, что их защищают.