Дорога вывела их из города и теперь петляла по лесу. Им попалось несколько автобусов и грузовиков, ехавших во встречном направлении. Снег на дороге был плотно укатан, и Герман не мог ехать быстро по этой скользкой поверхности. Эрик легко мог себе представить, как произошла эта авария.
Была вторая половина короткого дня. В это время года здесь светлело в десять и темнело в пять. Через снеговые облака пробивался серый свет. По обеим сторонам дороги густо стояли сосны, отчего казалось еще темнее. Эрик почувствовал себя словно в сказке братьев Гримм: дорога вела его в густой лес, где притаилось зло.
Они все высматривали поворот налево – и наконец нашли его. Поворот охранял солдат, он указал им путь дальше. Машину затрясло на тропе между деревьями; потом их остановил следующий часовой, сказавший:
– Поезжайте со скоростью пешего, не быстрее. Оттого и случилась эта авария.
Через минуту они подъехали к месту происшествия. Три разбитые машины стояли, словно спаянные вместе: автобус, джип и лимузин «Мерседес» с цепями на шинах. Эрик и Герман выскочили из фургона.
Автобус был пуст. На земле лежали три человека, наверное ехавшие в джипе. Вокруг автомобиля, зажатого между двумя другими машинами, собралось несколько солдат – они пытались вытащить из него людей.
Эрик услышал винтовочный залп и мельком удивился: кто это стреляет в лесу? Но тут же отбросил эту мысль и сосредоточился на работе.
Они с Германом обошли пострадавших, выясняя тяжесть повреждений. Из троих лежащих на земле один был мертв, у второго была сломана рука, а у третьего вроде ничего хуже синяков не было. В автомобиле один человек истек кровью и уже умер, второй был без сознания, третий – кричал.
Эрик дал кричащему дозу морфия. Когда лекарство подействовало, они с Генрихом смогли извлечь раненого из автомобиля и отнести в санитарный фургон. Теперь путь был свободен, и солдаты получили возможность освободить того, который лежал без сознания, зажатый искореженным кузовом «Мерседеса». Он был ранен в голову, и Эрик подумал, что с такой раной ему все равно не жить, – но не сказал этого. Он занялся ранеными из джипа. Герман наложил шину на сломанную руку, а Эрик повел отделавшегося синяками в санитарный фургон.
Затем он вернулся к «Мерседесу».
– Мы достанем его минут через пять-десять, – сказал капитан. – Подождите немного.
– Ладно, – ответил Эрик.
Он снова услышал стрельбу и прошел чуть дальше в лес: ему было любопытно, что там могла делать группа особого назначения. Снег на земле между деревьями был сильно утоптан и замусорен: окурки, огрызки яблок, старые газеты и прочий мусор – словно здесь прошла толпа заводских рабочих.
Он вышел на поляну, где стояли припаркованные грузовики и автобусы. Сюда везли много людей. Несколько автобусов отправлялись назад, объезжая аварию. Несколько прибыли, пока Эрик шел через поляну. За стоянкой он наткнулся на русских – их было человек сто разных возрастов, наверное, пленных. Хотя многие были с чемоданами, коробками и узлами, которые они так стискивали, словно там у них драгоценности. Один человек держал скрипку. Эрик заметил маленькую девочку с куклой, и у него вдруг похолодело внутри от страшного предчувствия.
Пленных охраняли местные полицейские с дубинками. У группы особого назначения, что бы они здесь ни делали, явно были помощники. Полицейские посмотрели на него, заметили под расстегнутой шубой немецкую военную форму – и ничего не сказали.
Когда он проходил мимо пленных, к нему обратился по-немецки хорошо одетый русский:
– Господин, я директор находящегося в этом городе шинного завода. Я никогда не разделял коммунистических идей, но приходилось, конечно, уверять их в своей преданности, как должны были все начальники в городе. Я могу вам помочь, я здесь все знаю. Пожалуйста, заберите меня отсюда!
Эрик ничего не ответил и пошел в сторону выстрелов.
Он подошел к карьеру. Это была огромная, неровная яма в земле, по краям обрамленная елями, стоявшими, словно часовые в темно-зеленой форме, под ношей снега. С одного края карьер полого уходил вниз. Эрик увидел, что по этому спуску идут человек двенадцать пленных – по двое, под конвоем солдат, в сумрачную низину.
Эрик заметил среди них трех женщин и мальчика лет одиннадцати. У них что, где-то в этом карьере лагерь? Но вещей у них в руках уже не было. На их непокрытые головы, словно благословение, падал снег.
Эрик спросил у стоявшего рядом сержанта СС:
– Сержант, а кто эти пленные?
– Коммунисты, – ответил тот. – Жители этого города. Комиссары и так далее.
– Что, даже тот маленький мальчик?
– И евреи, – добавил сержант.
– Так кто же, коммунисты или евреи?
– А какая разница?
– Это не одно и то же.
– Чушь. Большинство коммунистов – евреи. Большинство евреев – коммунисты. Вы что, с луны свалились?
Эрик подумал, что заговоривший с ним директор завода не был ни коммунистом, ни евреем.
Пленные достигли каменного дна карьера. До сих пор они брели, как овцы в стаде, не разговаривая и не глядя по сторонам, но сейчас заволновались, указывая друг другу на что-то на земле. Когда Эрик вгляделся сквозь снегопад, он увидел рассыпанные среди камней тела, их одежду уже припорошил снег.
Только сейчас Эрик заметил двенадцать человек с винтовками, стоящих на краю оврага, среди деревьев. Двенадцать пленных, двенадцать стрелков. Он понял, что происходит, и все его тело оцепенело от ужаса и невероятности происходящего.
Они подняли оружие и прицелились в пленных.
– Нет… – сказал Эрик. – Нет, так нельзя… – Никто его не услышал.
Одна из пленных женщин закричала. Эрик увидел, как она схватила одиннадцатилетнего мальчика и прижала к себе, словно ее руки, обнимая, могли заслонить его от пуль. Видимо, это была его мать.
– Огонь, – сказал офицер.
Винтовки выстрелили. Пленные зашатались и стали падать. От шума с елей осыпалось немного снега, и он покрыл стрелков белоснежными крапинками.
Эрик увидел, как мальчик и мать вместе упали, не разжимая рук.
– Нет… – повторил он. – О нет!
Сержант смерил его взглядом.
– Да что с вами? – спросил он раздраженно. – Кто вы вообще такой?
– Санитар, – ответил Эрик, не отрывая взгляда от ужасной картины на дне карьера.
– А что вы здесь делаете?
– Приехал на машине «скорой помощи» за офицерами, пострадавшими в аварии… – Эрик увидел, что в карьер ведут следующих двенадцать пленных. – О господи, прав был мой отец! – простонал он. – Мы убиваем людей.
– Прекрати ныть и убирайся в свою «скорую помощь».
– Да, сержант, – сказал Эрик.
В конце ноября Володя попросил перевести его в действующую армию. Работа в разведке уже не казалась ему важной: Красной Армии были не нужны шпионы в Берлине, чтобы раскрывать намерения немецкой армии, уже стоявшей на подступах к Москве. И он хотел сражаться за свой город.
Его опасения относительно правительства стали ему казаться пустяками. Глупость Сталина, зверства НКВД и то, что ничего в Советском Союзе не работало так, как должно работать, – все это отошло на задний план. Он не чувствовал ничего, кроме жгучей потребности отражать натиск захватчиков, которые будут калечить, насиловать, морить голодом и убивать его мать, сестру, близнецов Димку и Таню – и Зою.
Он прекрасно понимал, что если бы все считали так, как он, то у него не было бы шпионов. Его немецкие информаторы были людьми, для которых ужасное зло, которое несли нацисты, было сильнее патриотизма и верности. И он был благодарен им за их мужество и суровое чувство долга, которым они руководствовались. Но он чувствовал сейчас, что его место – не там.
Так считали и многие другие ребята из красноармейской разведки, и в начале декабря их небольшая группа вошла в стрелковый батальон. Володя поцеловал родителей, написал Зое записку, где говорилось, что он надеется выжить и увидеть ее снова, и перешел жить в казармы.
Наконец-то, через столько времени, Сталин перевел подкрепление с востока в Москву. Против подошедших как никогда близко немцев были выдвинуты тринадцать сибирских дивизий. По дороге на передовую некоторые ненадолго заходили в Москву, и москвичи на улицах с удивлением рассматривали их полушубки с белым подбоем и теплые сапоги из овчины, их лыжи, очки и выносливых низкорослых степных лошадок. Они прибыли в самое время для контрнаступления.
Это был последний шанс Красной Армии. За эти пять месяцев снова и снова Советский Союз бросал в бой против захватчика сотни тысяч солдат. И каждый раз немцы останавливались, отбивали контратаки – и продолжали неумолимо двигаться к Москве. Но если эта попытка потерпит поражение – она станет последней. Немцы войдут в Москву; а получив Москву, получат и СССР. И тогда Володина мама будет продавать водку, чтобы купить для Димки и Тани молоко на черном рынке.
На четвертый день декабря советские войска вышли из города на север, запад и юг – и заняли позиции, готовясь к последнему бою. Шли без света, чтобы не заметил противник. Нельзя было ни разводить костры, ни курить.
В тот вечер на передовую прибыли работники НКВД. Своего крысомордого родственничка Илью Дворкина Володя не видел, хотя тот тоже должен был приехать. Володя и дюжина его ребят сидели и чистили винтовки, когда к ним подошли двое, которых Володя не знал, и начали спрашивать: не слышал ли кто, как другие критикуют правительство? Да что говорят про товарища Сталина? И кто из ваших боевых товарищей оспаривает мудрость стратегии и тактики армии?
Володе это казалось невероятным. Какое это сейчас имело значение? В ходе нескольких следующих дней будет решено, спасут они Москву или потеряют. Кому какое дело, если солдаты перемывают кости офицерам? Он пресек расспросы, заявив, что у них приказ соблюдать тишину и он уполномочен стрелять в любого, кто ее нарушает, но – дерзко добавил он – энкавэдэшников он отпустит, если они уберутся немедленно.
Это подействовало, но у Володи не было сомнения в том, что энкавэдэшники подрывали боевой дух войск по всей линии фронта.