Она вернулась к работе. Она действовала рассеянно, допускала ошибки, но, к счастью, врачи их не замечали, а пациенты сказать не могли. Когда наконец ее смена закончилась, она поспешно ушла. Фотоаппарат жег ей карман, но она не видела безопасного места, где можно выбросить его.
Интересно, где Фрида его взяла, подумала она. Денег у Фриды было полно, и она легко могла его купить, хотя ей пришлось бы давать объяснения, зачем ей такая вещь. Более вероятно, что она получила фотоаппарат от русских, год назад, перед тем как закрылось их посольство.
Когда Карла пришла домой, фотоаппарат все еще был у нее в кармане.
Рояля сверху слышно не было: сегодня урок Хоакима был назначен на более позднее время. Мама сидела за кухонным столом. Когда Карла вошла, Мод подняла на нее сияющий взгляд и сказала:
– Посмотри, кто приехал!
Это был Эрик.
Карла смотрела на него во все глаза. Он был страшно худ, но, по-видимому, не ранен. Форма была грязная, рваная, но лицо и руки он уже вымыл. Эрик встал и обнял ее.
Она тоже крепко обхватила его руками, не боясь испачкать безукоризненно чистое форменное платье.
– Ты цел, – сказала она.
На нем было так мало плоти, что она через тонкую ткань чувствовала все его кости – ребра, и бедра, и плечи, и позвоночник.
– Пока цел, – ответил он.
Она разжала руки.
– Ну, как ты?
– Получше многих.
– Но ты же не в этой хлипкой форме был зимой в России?
– Я стянул шубу с мертвого русского.
Она села за стол. Там уже сидела Ада. Эрик сказал:
– Ты была права. В смысле про нацистов. Вы были правы.
Ей было приятно, но она не очень понимала, что он имеет в виду.
– В каком смысле?
– Они убивают людей. Ты говорила мне. Папа тоже говорил, и мама. Простите, что я вам не верил. Простите. Прости, Ада, я не верил, что они убили твоего бедного маленького Курта. Теперь я знаю.
Это была большая перемена.
Карла спросила:
– Что заставило тебя так изменить мнение?
– Я видел, как они это делали в России. Они хватали всех известных в городе людей, считая, что они должны быть коммунистами. И всех евреев тоже. Не только мужчин – и женщин, и детей. И стариков, совсем дряхлых и неспособных никому причинить вред… – по его щекам потекли слезы. – Обычные наши солдаты этим не занимаются, для этого есть специальные группы. Они увозят пленных за город. Иногда к карьеру или какой-нибудь шахте. Или заставляют тех, что помоложе, вырыть огромную яму. А потом…
Он замолчал, но Карле нужно было, чтобы он договорил.
– Что – потом?
– Кончают их, по дюжине сразу. По шесть пар. Иногда муж и жена идут вниз, держась за руки. Малышей женщины несут на руках. Стрелки ждут, пока пленные не окажутся на нужном месте. И тогда стреляют.
Эрик вытер слезы грязным рукавом гимнастерки.
– Бах – и нет, – сказал он.
В кухне долго стояла тишина. Ада плакала. Карла была потрясена. Только Мод сидела с каменным лицом.
Наконец Эрик высморкался и достал сигареты.
– Ну и удивился я, получив отпуск и билет домой! – сказал он.
– Когда тебе надо ехать назад? – спросила Карла.
– Завтра. Я здесь всего на двадцать четыре часа. И все равно мне завидуют все приятели. Они бы все отдали, чтобы провести день дома. Доктор Вайсс сказал, что у меня, должно быть, друзья наверху.
– Так и есть, – сказала Мод. – Это Хоаким Кох, юный лейтенант, он работает в Военном министерстве и приходит ко мне брать уроки игры на рояле. Я попросила его добиться для тебя отпуска… – Она взглянула на часы. – Через несколько минут он придет. Он очень привязался ко мне, думаю, ему не хватает материнского внимания.
«Черта с два материнского!» – подумала Карла. В отношении Мод к Хоакиму не было ничего материнского.
Мод продолжала:
– Он такой наивный. Сказал нам, что на восточном фронте 28 июня начнется новое наступление. И даже назвал его кодовое название: операция «Блау».
– Дождется он, что его застрелят, – сказал Эрик.
– Хоаким не единственный, кого могут застрелить, – сказала Карла. – Я рассказала кое-кому о том, что узнала… И теперь меня попросили как-то уговорить Хоакима достать план операции.
– Боже милостивый! – потрясенно воскликнул Эрик. – Да это же настоящий шпионаж, вы здесь в большей опасности, чем я на восточном фронте!
– Не волнуйся, я просто не могу себе представить, чтобы Хоаким сделал это.
– Не будь так уверена, – сказала Мод.
Все посмотрели на нее.
– Может, он и сделает это – для меня, – сказала Мод. – Если правильно попросить.
– Он настолько наивен? – сказал Эрик.
– Он влюблен в меня, – с вызовом сказала она.
– А… – сказал Эрик. Ему стало неловко при мысли, что кто-то влюблен в его мать.
– Но все равно мы не можем этого сделать! – сказала Карла.
– Почему? – спросил Эрик.
– Потому что при победе русских ты можешь погибнуть!
– Я так и так могу погибнуть.
– Но в этом случае мы поможем русским тебя убить! – Карла заметила, что ее голос от волнения сорвался на крик.
– И все же я бы хотел, чтобы вы это сделали, – яростно сказал Эрик. Он сидел, опустив взгляд на клетчатую кухонную клеенку, но видел то, что происходило за тысячу миль отсюда.
Карла почувствовала смятение. Если он хотел, чтобы она это сделала…
– Но почему? – сказала она.
– Я вспоминаю тех людей, что спускались в карьер, держась за руки… – И он так крепко стиснул пальцы, что могли появиться синяки. – Я готов рисковать жизнью, если мы сможем положить этому конец. Я хочу пойти на этот риск – мне тогда будет не так тяжело думать о себе и о своей стране. Пожалуйста, Карла, если сможешь – пошли русским этот план.
И все равно она колебалась.
– Ты уверен?
– Я тебя умоляю.
– Тогда я сделаю это, – сказала Карла.
Томас Маке велел своим ребятам – Вагнеру, Рихтеру и Шнайдеру – обращаться с Вернером как можно лучше.
– Вернер Франк – лишь лейтенант, но он из подчиненных генерала Дорна. Я хочу, чтоб у него сложилось наилучшее впечатление о нашей группе и нашей работе. Никакой ругани, никаких шуток, никакой еды и никакого рукоприкладства – во всяком случае, без действительной необходимости. Поймаем шпиона коммунистов – можете его отделать как следует. Но если не поймаем – я запрещаю вам хватать кого-нибудь просто для развлечения! – Обычно он смотрел на такие вещи сквозь пальцы: ведь это заставляло людей бояться вызвать неудовольствие нацистов. Но Франк мог оказаться чистоплюем.
Вернер на своем мотоцикле появился у главного управления гестапо на Принц-Альбрехт-штрассе точно в назначенное время. Все забрались в патрульный фургон с вращающейся антенной на крыше. Машина была так набита радиотехникой, что в ней было не повернуться. Рихтер сел за руль, и они поехали по городу. Был ранний вечер – время, когда шпионы предпочитают отправлять врагу сведения.
– Интересно, почему именно в это время? – спросил Вернер.
– У большинства шпионов есть постоянная работа, – объяснил Маке. – Это часть прикрытия. Поэтому днем они ходят в какую-нибудь контору или на завод.
– Ну конечно, – сказал Вернер. – Никогда об этом не задумывался.
Маке беспокоило, что они могли вообще ни на кого не набрести. Его приводила в ужас мысль, что вину за потери, которые немецкая армия несла в России, возложат на него. Он из кожи вон лез, но за усердие Третий рейх не награждал.
Иногда бывало, что прибор не регистрировал сигналов вообще. В иные дни сигналов было два или даже три, и Маке приходилось выбирать, какой источник искать, а на какие не обращать внимания. Он был уверен, что в городе работает не одна сеть шпионов и они, наверное, не знают о существовании друг друга. Он пытался делать невыполнимую работу не годными для этого инструментами.
Они были возле Потсдамской площади, когда поймали сигнал. Маке узнал характерный звук.
– А вот и «пианист», – сказал он с облегчением. Он хотя бы сможет показать Вернеру, что оборудование работает. Кто-то передавал группы цифр, по пять в группе, одну за другой. – Советская разведка пользуется шифром, в котором пара цифр обозначает букву, – объяснил Маке Вернеру. – Так, например, 11 может обозначать «А». Передают их группами по пять просто потому, что так принято.
Оператор, инженер-электромеханик по имени Манн, снял координаты, и Вагнер начертил на карте линию карандашом по линейке. Рихтер завел машину, и они снова двинулись в путь.
«Пианист» продолжал передачу, звуки разносились по всему фургону. Маке его ненавидел, кем бы он ни был.
– Ублюдочная коммунячья свинья! – сказал он. – Попадет он когда-нибудь в наши подвалы – будет молить дать ему умереть, чтобы боль прекратилась!
Вернер побледнел. Не привычен к полицейской работе, подумал Маке.
Но молодой человек сразу же взял себя в руки.
– Судя по вашему описанию, код русских может оказаться слишком трудным для расшифровки, – озабоченно сказал он.
– Правильно! – Маке было приятно, что Вернер сразу это понял. – Но я говорил упрощенно. Там есть тонкости. Зашифровав сообщение группами цифр, «пианист» потом пишет внизу ключевое слово, повторяя – к примеру, это может быть Курфюрстендамм, – и шифрует. Потом вычитает вторые числа из первых и передает полученное в результате.
– Это же практически невозможно расшифровать, если не знаешь ключевого слова!
– Вот именно.
Они вновь остановились у сгоревшего здания рейхстага и провели на карте еще одну линию. Линии пересекались на Фридрихсхайн, к востоку от центра города.
Маке сказал водителю повернуть на северо-восток – так они приближались к вероятному месту и могли получить третью линию с новой точки.
– Опыт показывает, что лучше всего брать три оси координат, – сказал Маке Вернеру. – Прибор дает лишь приблизительные данные, и дополнительные измерения снижают вероятность ошибки.
– Вы всегда его ловите? – спросил Вернер.