Она сказала:
– Малыш, я расскажу тебе все, что ты захочешь узнать, но не при этом злорадном негодяе.
– Так ты не будешь этого отрицать? – изумленно воскликнул Малыш.
Сидевшие за соседним столиком посмотрели на них и смущенно вернулись к своим напиткам.
Дейзи тоже повысила голос.
– Я не позволю, чтобы меня допрашивали в баре отеля «Клэридж»!
– Так ты признаешь это? – рявкнул он.
В зале стало тихо.
Дейзи встала.
– Здесь я не буду ничего ни признавать, ни отрицать. Я буду говорить с тобой об этом дома, наедине, как обсуждают такие вещи культурные люди.
– О господи, так ты это сделала, ты спала с ним! – взревел Малыш.
Даже официанты приостановили работу и замерли, глядя на скандал.
Дейзи пошла к двери.
– Шлюха! – взвизгнул Малыш.
На этом ставить точку Дейзи не собиралась. Она повернулась к Малышу.
– Кому, как не тебе, разбираться в шлюхах! Я имела несчастье встретиться с двумя твоими, помнишь? – она оглядела зал. – Джоани и Перл их звали! – презрительно сказала она. – Какая жена стерпела бы это? – И она быстро вышла, не дожидаясь ответа.
Она села в ожидающее у отеля такси. Когда машина тронулась с места, она увидела, как из дверей отеля выскочил Малыш и сел в следующее в очереди такси.
Она назвала водителю адрес.
С одной стороны, Дейзи чувствовала облегчение оттого, что правда открылась. Но ей было и очень грустно. Она понимала: что-то закончилось.
До дома было лишь четверть мили. Когда она приехала, сзади остановилось такси Малыша.
Он последовал за ней в холл.
Она поняла, что не может оставаться здесь, в одном доме с ним. С этим было покончено. Никогда больше ей не делить с ним кров и постель.
– Пожалуйста, принесите мне чемодан, – сказала она дворецкому.
– Да, миледи.
Она огляделась. Особняк восемнадцатого века, идеальных пропорций, с элегантными изгибами лестниц – но на самом деле ей не было жаль его покидать.
– Куда ты едешь? – спросил Малыш.
– В гостиницу, я полагаю. Но уж, во всяком случае, не в «Клэридж».
– На встречу с любовником!
– Нет, он сейчас за границей. Но – да, я люблю его. Прости, Малыш. Ты не имеешь права меня судить, твои поступки были еще хуже – но сама я себя осуждаю.
– С меня довольно! – сказал он. – Я с тобой развожусь!
Она поняла, что ждала этих слов. Теперь они сказаны, и все кончено. С этого момента для нее начиналась новая жизнь.
Она вздохнула.
– Слава богу, – сказала она.
Дейзи сняла квартиру на Пиккадилли. Там была по-американски большая ванная комната с душем. Еще там было два раздельных туалета (один для гостей) – нелепая экстравагантность в глазах большинства англичан.
К счастью, у Дейзи не было проблем с деньгами. Ее дедушка Вялов оставил ей достаточно, и с двадцати одного года она вступила во владение своим богатством. Все оно было в американских долларах.
Новую мебель купить было трудно, так что она принялась покупать старинную, которой можно было найти сколько угодно, и за бесценок. Чтобы придать комнатам бодрый, жизнерадостный вид, она развесила по стенам современную живопись. Она наняла пожилую прачку и девчонку-горничную – и обнаружила, что легко можно вести хозяйство без дворецкого или кухарки, особенно если нет привередливого мужа.
Слуги в доме на Мэйфэр упаковали всю ее одежду и прислали ей в автофургоне. Дейзи с прачкой провели полдня, раскрывая коробки и аккуратно размещая вещи на новом месте.
Она чувствовала себя и оскорбленной, и освобожденной. В итоге она решила, что это к лучшему. Ее отвергли, но эта рана заживет, а она навсегда освободится от Малыша.
Через неделю она вспомнила об обследовании. Интересно, каковы его результаты, подумала она. Доктор, разумеется, сообщит Малышу, ведь он муж. Спрашивать его она не хотела, да это казалось ей уже и не важно, и она забыла об этом.
Она с увлечением создавала себе новый дом. Пару недель она была слишком занята, чтобы с кем-нибудь общаться. Закончив с квартирой, она решила, что пора встретиться со всеми друзьями, которыми она до сих пор пренебрегала.
Друзей у нее в Лондоне было множество. Она жила здесь вот уже семь лет. Последние четыре года Малыша большую часть времени не было дома, и она ходила на приемы и балы одна, так что теперь, оставшись без мужа, не почувствует большой разницы, полагала она. Несомненно, Фицгерберты вычеркнут ее из списка гостей, но лондонское высшее общество состоит не из них одних.
Она стала коробками покупать виски, джин и шампанское, обшаривая Лондон в поисках того, что можно было купить легально, и покупая остальное на черном рынке. Потом она разослала приглашения на прием по случаю новоселья.
Ответы начали приходить с быстротой, не предвещающей ничего хорошего, и все это были отказы.
В слезах она позвонила Еве Мюррей.
– Почему никто не хочет идти ко мне на новоселье? – воскликнула она жалобно.
Через десять минут Ева была у нее.
Она прибыла с тремя детьми и няней. Джейми было шесть лет, Анне четыре, а малышке Карен – два.
Дейзи повела ее смотреть квартиру, потом велела подать чай, пока Джейми превращал диван в танк, используя сестер в качестве команды.
– Дейзи, дорогая, тут тебе не Рим, – сказала Ева, усаживаясь. Она говорила по-английски со смесью акцентов: немецкого, американского и шотландского.
– Я знаю, – отозвалась Дейзи. – Тебе так удобно?
Ева была уже на позднем сроке и скоро должна была родить четвертого ребенка.
– Можно, я подложу что-нибудь под ноги?
– Конечно, – Дейзи принесла ей подушку.
– Лондонское общество – добропорядочное, – продолжала Ева. – Только не думай, что я это одобряю. Меня многие не принимают, и бедного Джимми часто обливают презрением за то, что он женился на полуеврейке из Германии.
– Это ужасно.
– Я бы никому не пожелала такого отношения, какими бы ни были его причины.
– Иногда я ненавижу англичан.
– Ты забываешь, каковы американцы. Разве ты не помнишь свой рассказ о том, какие снобы – буффальские девчонки?
– Мне кажется, это было так давно! – рассмеялась Дейзи.
– Ты ушла от мужа, – сказала Ева. – И ты не можешь отрицать, что сделала это демонстративно, осыпав его оскорблениями в баре отеля «Клэридж».
– А ведь я выпила всего один мартини!
Ева широко улыбнулась.
– Как жаль, что меня там не было!
– А мне почти жаль, что я там была.
– Ты сама понимаешь, что все лондонское высшее общество последние три недели ни о чем не говорит, кроме этого!
– Наверное, мне надо было это предвидеть.
– Боюсь, что теперь любой, кто появится на твоем приеме, будет выглядеть как сторонник адюльтеров и разводов. Даже мне не хотелось бы, чтобы моя свекровь узнала, что я заехала к тебе на чай.
– Но это так несправедливо… Малыш первый мне изменил!
– А ты думала, что к женщинам относятся справедливо?
Дейзи вспомнила, что у Евы были и другие причины для волнения, кроме снобизма. Ее семья по-прежнему оставалась в нацистской Германии. Фиц наводил справки через шведское посольство и узнал, что ее отец, врач, находился в концентрационном лагере, а брата, скрипичных дел мастера, избила полиция, переломав ему руки.
– Когда я думаю о твоих бедах, то начинаю презирать себя, что жалуюсь на что-то…
– Не надо презирать себя. Но прием этот – отмени.
Так Дейзи и сделала.
Однако чувствовала она себя паршиво. Работа в Красном Кресте занимала ее днем, а вот вечерами ей было некуда идти и нечего делать. Два раза в неделю она ходила в кино. Она пробовала читать «Моби Дика», но нашла его скучным. Однажды в воскресенье она пошла в церковь. Построенная Реном церковь Святого Иакова, стоявшая напротив дома, где она жила, на Пиккадилли, была разрушена бомбами, и она пошла в церковь Святого Мартина. Малыша на службе не было, а вот Фиц с Би были, и всю службу Дейзи глядела на затылок Фица, размышляя о том, что она была влюблена в двух его сыновей. Малыш унаследовал внешность своей матери и черствый эгоизм отца. Ллойд – красоту отца и доброе сердце Этель. «Почему мне понадобилось столько времени, чтобы это понять?» – с удивлением подумала она.
В церкви было полно знакомых, но после службы никто с ней не заговорил. Она была одна, почти без друзей, в чужой стране, посреди войны.
Однажды вечером она остановила такси, поехала в Олдгейт и постучала в дверь к Леквизам. Когда Этель открыла, Дейзи сказала:
– Я приехала просить руки вашего сына.
Этель рассмеялась и обняла ее.
Она привезла угощенье – банку американской тушенки, полученную от американского летчика. Для англичан, получавших продукты по карточкам, такие вещи были роскошью. Они с Этель и Берни устроились на кухне и включили радио, где передавали танцевальную музыку. Песню «Под арками» Фланагана и Аллена пели все вместе.
– Бад Фланаган родился как раз здесь, в Ист-Энде, – гордо сказал Берни. – Его настоящее имя – Хаим Рубен Вайнтроп.
Леквизы с восторгом обсуждали отчет Бевериджа, правительственный документ, ставший неимоверно популярным.
– Опубликован при консервативном премьер-министре, написан либеральным экономистом! – сказал Берни. – А предлагает то, чего всегда добивалась партия лейбористов! В политике понимаешь, что начинаешь побеждать, когда противники крадут твои идеи.
Этель сказала:
– Суть в том, что каждый человек работоспособного возраста должен платить еженедельный страховой взнос, а потом получать пособие, когда заболеет, останется без работы, станет стар или овдовеет.
– Простое предложение, но оно преобразит нашу страну, – с энтузиазмом сказал Берни. – Теперь с пеленок и до гробовой доски – никто в нашей стране не будет нищенствовать!
– И правительство приняло этот документ? – спросила Дейзи.
– Нет, – сказала Этель. – Клем Эттли очень давил на Черчилля, но тот так и не утвердил его. Министерство финансов считает, что это обойдется слишком дорого.