– Чтобы его претворить в жизнь, придется нам сначала победить на выборах, – сказал Берни.
Забежала Милли, дочь Берни и Этель.
– Я ненадолго, – сказала она. – Эйби посидит с детьми с полчасика.
Свою работу она потеряла: сейчас женщины не покупали дорогих нарядов, даже если могли их себе позволить; но бизнес ее мужа по выделке кожи, к счастью, процветал, и у них уже было двое малышей, Ленни и Пэмми.
За какао они заговорили о том, кого все они обожали. О Ллойде новостей было немного. Раз в шесть-восемь месяцев Этель получала письмо на бланке посольства в Мадриде – с сообщением, что он жив, здоров и борется с фашизмом. Его произвели в майоры. Дейзи он не писал никогда, опасаясь, что письмо мог увидеть Малыш, но теперь это было можно. Дейзи дала Этель свой новый адрес и записала адрес Ллойда – номер полевой почты.
Может ли он приехать в отпуск – они не имели никакого представления.
Дейзи рассказала про своего брата Грега и про его сына Джорджи. Она знала, что уж от Леквизов меньше всего стоит ждать осуждения и что они порадуются вместе с ней такой новости.
Рассказала она и о семье Евы, оставшейся в Берлине. Берни был евреем, и когда он услышал о сломанных руках Руди, у него на глаза навернулись слезы.
– Надо было им выйти на улицы и драться с фашистскими сволочами, пока была возможность! – сказал он. – Как это сделали мы.
– У меня на спине до сих пор остались шрамы, – сказала Милли. – Когда на Гардинерз полиция двинулась на толпу и витрина не выдержала… Я их стеснялась, и Эйби их увидел, когда мы были уже полгода женаты… Но он сказал, что гордится мной.
– Да, драка на Кейбл-стрит была нешуточная, – сказал Берни. – Но мы положили конец этому сволочному беспределу. – Он снял очки и вытер глаза платком.
Этель обняла его за плечи.
– А я в тот день всех уговаривала остаться дома… Ты был прав, а я – нет.
Он печально улыбнулся.
– Такое нечасто случается.
– Но с фашизмом у нас было покончено, когда после событий на Кейбл-стрит ввели «Закон об общественном порядке», – сказала Этель. – Парламент запретил ношение формы политических партий в общественных местах. И это их добило. Раз они не могли разгуливать туда-сюда в своих черных рубашках, они больше ничего из себя не представляли. Консерваторы это сделали, надо отдать им должное.
Леквизы, семья политиков, говорили и о послевоенной реформе, которую планировали лейбористы. Их лидер, спокойный и гениальный Клемент Эттли, сейчас был заместителем премьер-министра Черчилля, а глава профсоюзов Эрни Бевин – министром труда. То, каким они видели будущее, внушало и Дейзи радостное волнение.
Милли ушла, и Берни отправился спать. Когда Дейзи с Этель остались одни, Этель спросила:
– Так ты действительно хочешь выйти замуж за моего Ллойда?
– Больше всего на свете! Как вы думаете, получится?
– Конечно. Почему же нет?
– Потому что у нас было такое непохожее окружение… Вы такие хорошие люди. Вы живете, чтобы служить обществу.
– Кроме нашей Милли. Она, как и брат Берни, хочет зарабатывать деньги.
– Но и у нее остались на спине шрамы после Кейбл-стрит.
– Это правда.
– Ллойд такой же, как вы. Политика для него не дополнительное занятие вроде хобби, это для него – главное в жизни. А я – эгоистичная миллионерша.
– Мне кажется, – задумчиво сказала Этель, – брак бывает двух видов: один – когда люди становятся партнерами, им удобно вместе, у них общие надежды и страхи, они вместе растят детей, помогают и поддерживают друг друга. – Дейзи поняла, что Этель говорит о себе и Берни. – А второй – дикая страсть, безумие, упоение и секс, возможно, с кем-то совсем не подходящим, может быть, с человеком, которым ты не восхищаешься, а может быть, на самом деле он тебе даже не нравится… – Дейзи была уверена, что она думает о романе с Фицем. Она затаила дыхание, понимая, что сейчас Этель говорит ей чистую правду, без прикрас. – Мне посчастливилось, у меня было и то и другое, – сказала Этель. – И мой тебе совет – если представится возможность такой сумасшедшей любви – хватайся за нее обеими руками, и черт с ними, с последствиями.
– Надо же, – сказала Дейзи.
Вскоре она уехала. Она чувствовала себя польщенной, что Этель открыла ей душу. Но когда она вернулась в свою пустую квартиру, ее охватила тоска. Она сделала себе коктейль – и вылила. Поставила на огонь чайник и сняла. Радиопередачи закончились. Она лежала в холодной постели и отчаянно жалела, что нет рядом Ллойда.
Она сравнивала семью Ллойда с собственной. У обеих жизнь текла не гладко, но Этель из неподходящего материала выковала семью сильную, готовую прийти на помощь, а вот Ольга, родная мать Дейзи, этого сделать не смогла – хотя в этом было больше вины Льва, чем Ольги. Этель была замечательной женщиной, и Ллойд унаследовал многие ее качества.
Где он сейчас, что он делает? Каким бы ни был ответ, он наверняка в опасности. Вдруг его убьют теперь, когда наконец она свободна и ничто не мешает ей любить его и выйти за него замуж? Что ей делать тогда, если он погибнет? Собственная жизнь представлялась ей тогда конченой: ни мужа, ни любимого, ни друзей, ни родной страны. Она плакала, пока не уснула – уже под утро.
Утром она долго спала. В полдень, накинув черный шелковый халатик, она пила кофе в своей маленькой столовой, когда ее пятнадцатилетняя горничная вдруг сообщила:
– Госпожа, пришел майор Уильямс.
– Что? – севшим голосом произнесла она. – Не может быть!
И тут в дверь вошел он – с вещмешком на плече.
У него был усталый вид, недельная щетина, и, по всей видимости, спал он, не снимая формы.
Она обняла его и стала целовать заросшее щетиной лицо. Он тоже ее целовал, несколько смущенный тем, что не может перестать улыбаться.
– От меня, наверное, так несет, – сказал он между поцелуями. – Я неделю не переодевался.
– От тебя пахнет, как от сыроварни! – сказала она. – Это замечательно! – Она потянула его в спальню и стала раздевать.
– Я по-быстрому приму душ? – сказал он.
– Нет! – сказала она и толкнула его обратно на кровать. – Я не могу ждать! – Желание сводило ее с ума. И по правде говоря, запах тоже. Казалось бы, он должен был вызывать отвращение, но вышло как раз наоборот. Ведь это был он, человек, о котором она уже думала, что он мог погибнуть, а сейчас ее ноздри и легкие чувствуют его! Она была готова плакать от радости.
Чтобы снять брюки, надо было начать с обуви, что было проблематично, и она решила этим не заниматься. Лишь расстегнула его ширинку. Потом сбросила черный шелковый халатик и задрала ночнушку до пояса, все это время глядя со счастливым вожделением на белый пенис, поднимающийся из грубой ткани цвета хаки. Потом она оседлала Ллойда, опустилась, наклонилась вперед и поцеловала его в губы.
– О боже, – сказала она. – Не могу передать, как же я тебя ждала.
Она легла на него сверху, не очень двигаясь, но целуя снова и снова. Он взял в ладони ее лицо и всмотрелся.
– Это на самом деле? – спросил он. – Не очередной сказочный сон?
– Это на самом деле, – сказала она.
– Как хорошо! Не хотел бы я сейчас проснуться.
– Я хочу, чтобы так было всегда.
– Хорошая мысль, только долго мне так не выдержать, – и он начал двигаться под ней.
– Если будешь продолжать, я сейчас кончу, – сказала она.
И оказалась права.
Потом они долго лежали в постели и разговаривали.
Ему дали двухнедельный отпуск.
– Живи здесь, – сказала она. – Ты можешь навещать родителей каждый день, но ночью я хочу, чтобы ты был здесь.
– Мне бы не хотелось испортить тебе репутацию.
– Поезд ушел. Лондонское общество меня уже бойкотирует.
– Я знаю. – С вокзала Ватерлоо он позвонил Этель, и та рассказала ему, что Дейзи рассталась с Малышом, и дала ее новый адрес.
– Надо подумать о контрацепции, – сказал он. – Я куплю резинок, но, может быть, ты захочешь решить этот вопрос иначе? Как ты думаешь?
– Ты не хочешь, чтобы я забеременела? – спросила она. Вопрос прозвучал печально, она это заметила, и он тоже.
– Не пойми меня неправильно, – сказал он. И, приподнявшись на локте, продолжал: – Я сам незаконнорожденный. Мне лгали о моем происхождении, и когда я узнал правду, то это было для меня страшным потрясением… – Его голос дрогнул от волнения. – Я никогда не позволю, чтобы через это прошли мои дети. Никогда.
– Но нам не пришлось бы им лгать!
– Мы сказали бы им, что не были женаты и что на самом деле твоим мужем был другой человек?
– Не понимаю, почему бы и нет.
– Подумай, как бы их изводили в школе.
Ее он не убедил, но было ясно, что для него это вопрос очень серьезный.
– И что ты предлагаешь? – спросила она.
– Я хочу, чтобы у нас были дети. Но только когда мы будем в браке. Друг с другом.
– Да я поняла, – сказала она. – Но значит…
– Значит, придется подождать.
Как медленно до мужчин доходят намеки.
– Я не очень придерживаюсь традиций, – сказала она, – но все же существуют некоторые условности…
Он наконец понял, к чему она клонит.
– А! Хорошо. Минуточку… – И он встал в постели на колени. – Дейзи, дорогая…
Она залилась смехом. Как же забавно он выглядел, полностью одетый в форму – и с голым членом, выглядывающим из ширинки.
– Можно, я тебя так сфотографирую? – спросила она.
Он посмотрел вниз и понял, почему она смеется.
– О, прошу прощения.
– Нет, не вздумай застегиваться! Оставайся как есть и говори, что собирался.
– Дейзи, дорогая, ты будешь моей женой? – спросил он, широко улыбаясь.
– Не раздумывая! – сказала она.
Они снова легли и обнялись.
Скоро новизна его запаха перестала будоражить. Они вместе пошли в душ. Она намылила его с головы до ног, и его смущение, когда она касалась интимных мест, веселило ее и доставляло удовольствие. Она вымыла ему голову шампунем, а грязные ноги терла щеткой.
Когда он стал чистым, то настоял, что теперь он будет ее мыть, но едва дошел до груди, как им снова пришлось заняться любовью. Теперь они стояли под душем, и по их телам текла горячая вода. Он явно забыл о своем беспокойстве по поводу незаконной беременности, а ее это не волновало.