Карлу пробил озноб. «Под пытками заговорит любой…»
– Всех не знаю даже я, – закончил Вернер. – Так лучше. Жаль, что пришлось тебе это рассказать, но, увидев меня в таком состоянии, ты уже вот-вот догадалась бы сама.
– Значит, я совершенно неправильно думала о тебе.
– Это не твоя вина. Я нарочно ввел тебя в заблуждение.
– Но я все равно чувствую себя такой дурой. Два года я тебя презирала.
– Все это время мне страшно хотелось все тебе объяснить.
Она положила руку ему на плечо. Он взял ее другую руку и поцеловал.
– Ты сможешь меня простить?
Ей трудно было разобраться в своих чувствах, но отталкивать его, когда ему было так плохо, ей не хотелось, и она сказала:
– Да, конечно!
– Бедная Лили… – произнес он. Его голос перешел в шепот. – Ее так страшно избили, она с трудом шла к гильотине. И все равно умоляла не убивать ее, до самого конца…
– А ты там как оказался?
– Я завел приятельские отношения с одним человеком из гестапо, инспектором Томасом Маке. Он-то и повел меня туда.
– Маке? Я его помню, это он арестовал моего отца.
Она живо вспомнила круглолицего человека с маленькими черными усиками, и вновь ее охватила ярость при воспоминании о надменной власти Маке забрать у нее отца и о своем горе, когда он умер от страданий, перенесенных им в руках у Маке.
– Я думаю, он меня подозревает и взял с собой на казнь для проверки. Может быть, он думал, что я потеряю самообладание и попытаюсь им помешать. Как бы там ни было, а проверку, наверное, я прошел.
– Но если бы тебя арестовали…
Вернер кивнул.
– Под пытками заговорит любой.
– А ты знаешь все.
– Всех агентов, все шифры… Единственное, чего я не знаю, – это откуда они ведут передачи. Выбирать место я предоставляю им самим, и они мне не сообщают.
Они посидели молча, держась за руки. Через некоторое время Карла сказала:
– Я пришла, чтобы отдать Фриде, но, наверное, можно и тебе…
– Что отдать?
– План операции «Цитадель».
Вернер вскочил, словно его током ударило.
– А я уже несколько недель пытаюсь до него добраться! Откуда он у тебя?
– От офицера из генштаба. Наверное, его имени лучше не называть.
– Правильно, не называй. Но план подлинный?
– Посмотри лучше сам.
Она пошла в комнату Фриды и вернулась с коричневым конвертом. Прежде ей не приходило в голову, что документ может быть ненастоящий.
– Мне кажется, он выглядит как надо, хотя откуда мне знать, как он должен выглядеть?
Он вынул машинописные листки. С минуту изучал, потом сказал:
– Он настоящий. Невероятно!
– Я так рада!
Он встал.
– Я должен немедленно отнести его Генриху. Надо зашифровать и передать сообщение сегодня же вечером.
Карла почувствовала сожаление, что этот момент душевной близости прошел так быстро, – хотя она не могла бы сказать, чего ожидала. Следом за ним она вышла из комнаты. Она забрала свою сумку из комнаты Фриды и спустилась по лестнице.
Взявшись за ручку входной двери, Вернер сказал:
– Я так рад, что мы снова друзья!
– Я тоже.
– Как ты думаешь, мы сможем забыть время, когда мы были чужими друг другу?
Она не могла определить, на что он намекает. Хочет ли он, чтобы она снова была его девушкой – или имеет в виду, что об этом и речи быть не может?
– Я думаю, мы сможем не вспоминать об этом, – нейтрально сказала она.
– Отлично, – он наклонился и очень быстро поцеловал ее в губы. Потом он открыл дверь.
Они вместе вышли из дома, и он вскочил на свой мотоцикл.
Карла по подъездной дорожке вышла на улицу и направилась к станции. Тут же мимо пронесся Вернер, посигналив и махнув ей рукой.
Теперь, оставшись одна, она могла обдумать его откровение. Что она чувствовала теперь? В течение двух лет она его ненавидела. Но за все это время она ни разу не влюбилась всерьез. Любила ли она все это время его? Как минимум, несмотря ни на что, в глубине души она сохранила к нему теплое чувство. И сегодня, когда она услышала его рыдания, ее враждебность исчезла. И сейчас она чувствовала прилив нежности.
Значит ли это, что она все еще его любит?
Она не знала.
Маке сидел на заднем сиденье черного «мерседеса» бок о бок с Вернером. На шее у Маке висела сумка вроде школьного ранца, только у него она располагалась не сзади, а спереди. Сумка была достаточно мала, и ее легко было спрятать под застегнутым пальто. От сумки шел тонкий проводок к наушнику.
– Это последняя разработка, – сказал Маке. – Когда приближаешься к рации, сигнал становится громче.
Вернер сказал:
– Это более незаметно, чем фургон с большой антенной на крыше.
– Нам приходится пользоваться и тем и другим: фургон – чтобы обнаружить зону передачи, а это – чтобы определить точное местонахождение.
У Маке были серьезные неприятности. Операция «Цитадель» провалилась. Еще до начала наступления Красная Армия атаковала аэродромы, где собирались силы люфтваффе. Через неделю «Цитадель» была отменена, но и это было слишком поздно для того, чтобы предотвратить невосполнимые потери немецкой армии.
Если что-то происходило не так, как надо, лидеры Германии всегда были готовы во всем обвинять еврейско-коммунистический заговор, но в данном случае они были правы. Создавалось впечатление, что весь план наступления был известен Красной Армии заранее. И в этом, по мнению суперинтенданта Крингеляйна, была вина Томаса Маке. Он возглавлял контрразведку Берлина. Речь шла о его карьере. Его ждало увольнение и кое-что похуже.
Теперь его единственная надежда – нанести удар страшной силы, провести широкомасштабную операцию и покончить со шпионами, подрывающими военную мощь Германии. Поэтому в этот вечер он устроил для Вернера Франка ловушку.
Если окажется, что Вернер Франк ни в чем не виноват, – он просто не знал, что дальше делать.
На переднем сиденье затрещала рация. У Маке зачастил пульс. Водитель взял прибор и сказал:
– Вагнер. – Он завел мотор. – Мы выезжаем. Отбой.
Началось.
– Куда мы направляемся? – спросил его Маке.
– В Кройцберг. – Это был густонаселенный район дешевого жилья на юге города.
Едва они тронулись, как зазвучал сигнал воздушной тревоги.
Это было неприятное осложнение. Маке выглянул в окно. Зажглись поисковые прожектора и заметались по небу, как гигантские светящиеся жезлы. Должно быть, иногда они действительно находят самолеты, подумал Маке, но сам он никогда не видел, чтобы это происходило. Когда вой сирен смолк, он расслышал приближающийся рев бомбардировщиков. В первые годы войны англичане отправляли на бомбардировку по нескольку дюжин самолетов, что уже было достаточно плохо, – теперь же они посылали за один вылет сотни бомбардировщиков. Грохот стоял ужасный – еще до того, как они начинали бомбить город.
– Я полагаю, нам лучше отменить сегодняшнюю поездку, – сказал Вернер.
– Ни черта! – отрезал Маке.
Рев самолетов приближался. По мере того как автомобиль приближался к Кройцбергу, вокруг падало все больше осветительных ракет и маленьких бомб-«зажигалок». Район был типичной целью английской авиации, чьей стратегией на текущий момент было уничтожать как можно больше заводских рабочих. С поразительным лицемерием Черчилль и Эттли заявляли, что бомбят лишь военные объекты, а жертвы среди гражданского населения – прискорбное побочное действие. Берлинцы лучше знали, как оно было на самом деле.
Вагнер вел автомобиль быстро, как только мог – по улицам, неровно освещаемым вспышками «зажигалок». Людей не было – кроме дежурных наблюдателей. Все остальные по закону обязаны были находиться в укрытии. Кроме них, на улице были лишь машины «скорой помощи», пожарные и полиция.
Маке украдкой наблюдал за Вернером. Мальчишка нервничал, ни минуты не сидел спокойно, глядел тревожно в окно и постукивал ногой в неосознанном напряжении.
Маке не делился своими подозрениями ни с кем, лишь непосредственно со своей группой. Если бы он был вынужден признать, что демонстрировал методы работы гестапо кому-то, кого теперь считал шпионом, – ему бы туго пришлось. Для него все могло кончиться допросом в пыточной камере собственного подвала. Он не собирался ничего предпринимать, пока у него не будет полной уверенности. Единственная возможность выйти сухим из воды у него была лишь в том случае, если он одновременно предъявит начальству схваченного шпиона.
Но зато если его подозрения оправдаются – он арестует не только Вернера, но и его семью, и друзей, и объявит об уничтожении большой шпионской сети. Это значительно изменит картину. Может быть, его даже повысят.
По ходу их движения состав бомбардировки изменялся, и Маке слышал глухой глубокий звук осколочно-фугасных бомб. Обнаружив цель, англичане любили забрасывать ее вперемешку бензиновыми бомбами, чтобы начались пожары, и осколочно-фугасными, чтобы дать пламени приток воздуха и помешать спасательным работам. Это было жестоко, но Маке знал, что люфтваффе поступают точно так же.
Сигнал зазвучал у Маке в наушниках, когда они въехали на улицу дешевых пятиэтажек. Улице уже сильно досталось, несколько домов было только что разрушено.
– Господи, да мы ж в самом центре бомбежки! – слабым голосом сказал Вернер.
Маке было наплевать: сегодня для него так и так решался вопрос жизни и смерти.
– Тем лучше, – сказал он. – «Пианист» решит, что посреди налета ему нечего опасаться гестапо.
Вагнер остановил автомобиль рядом с горящей церковью и указал на переулок.
– Здесь, – сказал он.
Маке и Вернер выскочили.
Маке быстро пошел по улице, Вернер двигался рядом, Вагнер – позади.
– А вы уверены, что это шпион? – спросил Вернер. – Это не может быть кто-нибудь еще?
– Передавать радиосигналы? – спросил Маке. – Кто еще это может быть?
Маке слышал звук в наушниках, но едва-едва, все заглушала какофония налета: самолеты, бомбы, противовоздушные зенитки, грохот рушащихся зданий и рев огромных пожаров.