– Не совсем, – сказала Этель. Она поставила чайник на огонь, потом села за стол напротив Дейзи. – Я не собираюсь говорить, что это вообще не имеет значения. Но я думаю, что отчаиваться не следует.
«Ты такая же, как я, – подумала Дейзи. – Ты говоришь, что думаешь. Не удивительно, что он меня любит: ведь я похожа на его мать в молодости!»
– Любовь все побеждает, ведь правда? – сказала Милли. Она заметила, что четырехлетний Ленни бьет двухлетнюю Пэмми деревянным солдатиком. – Не обижай сестричку! – прикрикнула она. И, повернувшись снова к Дейзи, продолжала: – А мой брат любит тебя до беспамятства. По правде говоря, мне кажется, он вообще никого, кроме тебя, не любил.
– Я знаю, – сказала Дейзи, чуть не плача. – Но он стремится изменить мир, и мне невыносимо думать, что я стою у него на пути.
Этель взяла на руки плачущую Пэмми, и малышка тут же успокоилась.
– Я скажу тебе, что нужно делать. Приготовься отвечать на вопросы, ожидай враждебного отношения, но не уходи от ответов и не скрывай свое прошлое.
– Что же мне говорить?
– Ты можешь сказать, что фашизм обманул тебя, как и миллионы других, но во время бомбежек Лондона ты на «скорой помощи» возила раненых в больницы, и ты надеешься, что заплатила за свою ошибку. Точные формулировки обговори с Ллойдом. Держись уверенно, просто будь собой, не прячь свое неотразимое обаяние и не позволяй себе падать духом.
– И это поможет?
Этель помедлила с ответом.
– Я не знаю, – сказала она наконец. – Правда не знаю. Но ты должна попробовать.
– Ужасно было бы, если бы ему пришлось ради меня отказаться от любимого дела. Такие вещи, наверное, могут разрушить брак.
Дейзи отчасти надеялась, что Этель ей возразит, но этого не произошло.
– Я не знаю, – снова ответила она.
Глава девятнадцатаяЯнварь – апрель 1945 года
Вуди Дьюар быстро привык ходить на костылях.
Он был ранен в конце 1944-го, в Бельгии, во время Арденнской операции. Союзники, рвущиеся к немецкой границе, внезапно были встречены мощным контрнаступлением. Вуди с другими ребятами из 101-й воздушно-десантной дивизии удерживали стратегически важный, находящийся на пересечении дорог город Бастонь. Когда немцы предъявили ультиматум о сдаче, генерал Маколифф отправил ставший знаменитым ответ, состоящий из одного слова: «Хрен!»
В Рождество Вуди пулеметной очередью раздробило правую ногу. Боль была адская. Но хуже всего было то, что прошел целый месяц, прежде чем он смог выбраться из осажденного города и попасть в настоящий госпиталь.
Кости должны были срастись, и, может быть, даже хромота могла пройти, но никогда больше его нога не окрепнет достаточно, чтобы можно было прыгать с парашютом.
Арденнская операция была последним наступлением армии Гитлера на западе. Больше немцы в контрнаступление не переходили.
Вуди вернулся к гражданской жизни, и это означало, что он мог жить в родительской квартире в Вашингтоне и позволять маме хлопотать вокруг себя. Когда сняли гипс, он вернулся на работу в команду отца.
В четверг 12 апреля 1945 года он был в Капитолии, где располагались сенат и палата представителей – медленно ковылял, разговаривая с отцом о беженцах.
– По нашим подсчетам, в Европе война сорвала с мест около двадцати одного миллиона человек, – сказал Гас. – Комитет Объединенных Наций по вопросам помощи и восстановления готов им помочь.
– Я полагаю, это начнется буквально на днях, – сказал Вуди. – Красная Армия приближается к Берлину.
– И войска Соединенных Штатов от него лишь в пятидесяти милях.
– Сколько же еще продержится Гитлер?
– Человек в здравом уме уже сдался бы.
Понизив голос, Вуди сказал:
– Кто-то говорил мне, что русские нашли что-то вроде лагеря уничтожения. Нацисты убивали там сотни человек каждый день. Это место называется Аушвиц, в Польше.
Гас мрачно кивнул.
– Это правда. Люди еще не знают, но узнают, раньше или позже.
– Кто-то должен за это ответить перед судом.
– Комиссия ООН по военным преступлениям работает уже пару лет, составляя списки военных преступников и собирая свидетельства. Кто-то предстанет перед судом – если, конечно, мы сможем поддерживать работу ООН после войны.
– Конечно, сможем! – возмущенно сказал Вуди. – На этом была основана прошлогодняя предвыборная кампания Рузвельта, и он победил на выборах. Через две недели в Сан-Франциско открывается конференция ООН! – Для Вуди место проведения конференции имело особое значение, потому что в Сан-Франциско жила Белла Эрнандес, но отцу он пока о ней не говорил. – Американский народ должен увидеть международное сотрудничество, чтобы больше никогда не повторилась война, подобная этой. Кто может быть против?
– Мой ответ тебя удивит. Конечно, в большинстве своем республиканцы – люди достойные, просто их взгляд на жизнь отличается от нашего. Но ядро там составляют чертовы придурки.
Вуди оторопел. Отец редко ругался.
– Те, кто планировал скинуть Рузвельта в тридцатые, – продолжал Гас. – Бизнесмены вроде Генри Форда, который считал Гитлера хорошим, сильным антикоммунистическим лидером. Они создают правые партии вроде «Америка превыше всего»[13].
Вуди никогда не слышал, чтобы отец говорил так зло.
– Если этим дуракам дать волю, начнется третья мировая война, еще более страшная, чем две первых, – сказал Гас. – Я потерял на войне сына, и, если у меня когда-нибудь будет внук, я не хочу потерять еще и его.
У Вуди больно сжалось сердце: была бы жива Джоан, она бы родила Гасу внуков.
Сейчас Вуди даже ни с кем не встречался, так что внуки были в отдаленном будущем – разве что он сможет найти Беллу в Сан-Франциско…
– С полными идиотами нам ничего не поделать, – продолжал Гас. – Но, может быть, удастся договориться с сенатором Ванденбергом.
Артур Ванденберг был республиканцем из Мичигана, консервативным и выступающим против рузвельтовского «Нового курса». Как и Гас, он входил в Комитет внешних отношений сената.
– Наиболее опасен именно он, – сказал Гас. – Пусть он самодоволен и тщеславен, но с ним следует считаться. Президент его обхаживает, и он склоняется к нашей точке зрения, но может и сдать назад.
– Что может заставить его это сделать?
– Он ярый антикоммунист.
– Не вижу в этом ничего плохого. Мы тоже.
– Да, но Артур очень уж категоричен. Он немедленно встанет на дыбы, стоит нам сделать что-нибудь, что он воспримет как заигрывание с Москвой.
– Например?
– Бог его знает, на какие компромиссы нам придется пойти в Сан-Франциско. Мы уже согласились признать Белоруссию и Украину как отдельные государства, лишь для того, чтобы дать России в Генеральной Ассамблее три голоса вместо одного. Мы должны содействовать Советам, однако если мы зайдем слишком далеко, Артур может восстать против всего проекта ООН. Тогда сенат может отказаться его ратифицировать, точно так же, как он отказался от Лиги наций в 1919 году.
– Значит, наша задача в Сан-Франциско – это и Советам угодить, и Ванденберга не разозлить.
– Именно.
Они услышали, что позади кто-то бежит – необычный звук для величественных залов Капитолия. Они обернулись. Вуди был потрясен, увидев, что по вестибюлю бежит вице-президент Гарри Трумэн. Одет он был как обычно: серый двубортный пиджак, галстук в горошек, но без шляпы. Сопровождавший его обычно эскорт помощников и сотрудников службы безопасности, по-видимому, где-то отстал. Он бежал, не сбавляя шага, тяжело дыша, ни на кого не глядя, куда-то несся в страшной спешке.
Вуди с Гасом проводили его изумленными взглядами. Как и все остальные.
– Что за черт… – начал Вуди, когда Трумэн скрылся, завернув за угол.
Гас ответил:
– Я думаю… должно быть, президент умер.
Володя Пешков въехал на территорию Германии на десятиколесном армейском грузовике «студебеккер US-6». Грузовик был сделан в Саут-Бенде, штат Индиана, потом по железной дороге перевезен в Балтимор, на корабле пересек Атлантический океан, обогнул мыс Доброй Надежды и прибыл в Персидский залив, из Персии поездом был отправлен в Россию. Володя знал, что американское правительство послало Красной Армии двести тысяч таких «студебеккеров». Русским они понравились: прочные и надежные. Солдаты говорили, что буквы «USA», напечатанные на боку, означают «Убить суку Адольфа».
Им нравилась и еда, которую слали американцы, особенно мясные консервы с названием «Спам», необычайно яркого розового цвета, но поразительно жирные.
Володю отправили в Германию, потому что сведения, получаемые от находящихся в Берлине шпионов, были не столь необходимы, как то, что можно было узнать, допрашивая немецких военнопленных. Благодаря своему беглому немецкому он был первоклассным военным переводчиком.
Переезжая через границу, он увидел официальный советский плакат с текстом: «Красноармеец! Теперь ты на земле Германии. Пробил час возмездия!» И это еще был один из наиболее мягких образцов пропаганды. Кремль раздувал ненависть к немцам, считая, что это заставит солдат лучше сражаться. Комиссары подсчитали – или сказали, что подсчитали, – сколько людей погибло в бою, сколько домов было сожжено, сколько мирных жителей убито за принадлежность к коммунистам, или славянам, или евреям – в каждом городе или деревне, где проходила немецкая армия. На передовой многие солдаты могли назвать число погибших в их родной местности – и они горели желанием ответить Германии тем же.
Красная Армия дошла до последней преграды перед Берлином – реки Одер, которая змеилась с севера на юг через Пруссию. В пятидесяти милях от столицы Германии находился миллион советских солдат – и они готовились нанести удар. Володя был в Пятой ударной армии. В ожидании начала боя он изучал армейскую газету «Красная Звезда».
То, что он прочел, привело его в ужас.
Пропаганда ненависти зашла дальше, чем во всем, что он читал прежде. «Если ты не убил за день хоть одного немца – ты зря прожил этот день! – прочитал он. – Ждешь боя – убей немца перед схваткой. Если одного уже убил – убей второго, для нас нет зрелища приятнее, чем груды немецких трупов. Убей немца – об этом молит твоя старушка-мама. Убей немца – об этом просят твои дети. Убей немца – это вопль твоей родной русской земли. Без колебаний. Без отдыха. Убивай».