Наступила тишина.
Маршалл терпеть не мог разбрасываться словами, но это было слишком долгое молчание даже для него.
Наконец он ответил.
– В этом есть смысл, – сказал он. – Я узнаю, что можно сделать.
Конференция длилась шесть недель, и к моменту, когда все разъехались по домам, ничего еще решено не было.
Еве Уильямс был год, когда у нее начали резаться задние зубы. Остальные вылезли довольно легко, но вот эти очень ее беспокоили. Ллойд с Дейзи мало чем могли тут помочь. Она чувствовала себя ужасно, она не могла спать, она не давала им спать тоже, и они тоже чувствовали себя ужасно.
У Дейзи денег было много, но жили они довольно скромно. Купили в Окстоне симпатичный домик в ряду смежных домов, и их соседями стали владелец магазинчика и строитель. Они завели маленький семейный автомобиль, новый «Моррис-8», развивающий скорость почти до шестидесяти миль в час. Дейзи все еще покупала красивую одежду, но у Ллойда было всего три костюма: вечерний, в белую полоску для палаты общин, и твидовый – для работы с избирателями по выходным.
Однажды поздно вечером Ллойд сидел в пижаме, пытаясь убаюкать капризничавшую Еву и в то же время пролистывая журнал «Лайф». Он заметил потрясающую фотографию, снятую в Москве. На ней была русская старушка в платке и в пальто, перевязанном шнурком, как перевязывают посылки; ее старое лицо избороздили морщины; она убирала снег на улице. И свет падал так, что возникало ощущение, что время над нею не властно и она была здесь тысячу лет. Он поискал фамилию фотографа – и увидел, что это Вуди Дьюар, с которым он встречался на конференции.
Зазвонил телефон. Ллойд взял трубку и услышал голос Эрни Бевина.
– Включи радио, – сказал Бевин, – Маршалл произносит речь, – и положил трубку, не дожидаясь ответа.
Ллойд спустился в гостиную, все еще держа на руках Еву, и включил радио. Передача называлась «Американ комментари». Корреспондент Би-би-си из Вашингтона Леонард Майэл вел репортаж из Гарвардского университета в Кэмбридже, Массачусетс.
– Госсекретарь сказал выпускникам, что восстановление Европы займет больше времени и потребует больших усилий, чем предполагалось ранее, – произнес Майэл.
Звучит многообещающе, с волнением подумал Ллойд.
– Тише, Ева, ну пожалуйста, – сказал он, и она – в виде исключения – затихла.
Тогда Ллойд услышал тихий, рассудительный голос Джорджа Маршалла.
– На ближайшие три-четыре года потребности Европы в иностранных поставках пищи и других необходимых продуктах – прежде всего из Америки – настолько превышают ее текущие возможности платить, что ей необходимо получать существенную дополнительную помощь… или ей придется столкнуться с ухудшением экономической, социальной и политической ситуации до крайне тяжелой степени.
Ллойд взволновался. «Существенная дополнительная помощь» – именно то, о чем просил Бевин.
– И путь решения проблемы – в том, чтобы разорвать порочный круг и восстановить уверенность европейцев в экономическом будущем, – сказал Маршалл. – Соединенные Штаты должны сделать все, что в их силах, чтобы помочь вернуть миру экономическое здоровье.
– Он это сделал! – торжествующе сказал Ллойд своей ничего не понимающей малютке-дочери. – Он сказал Америке, что надо оказать нам помощь! Но сколько? И как, и когда?
Голос сменился, и репортер сказал:
– Госсекретарь не представил подробного плана помощи Европе, а сказал, что черновик программы составят сами европейцы.
– Это что, означает, что мы получили карт-бланш? – восторженно спросил Ллойд у дочки.
Снова зазвучал голос Маршалла и произнес:
– Инициатива, я полагаю, должна исходить от Европы.
Передача закончилась, и снова зазвонил телефон.
– Ты слышал? – спросил Бевин.
– Что это значит?
– Не спрашивай! – сказал Бевин. – Если задавать вопросы, можно получить ответы, которые тебе не понравятся.
– Ладно, – озадаченно сказал Ллойд.
– Неважно, что он имел в виду. Вопрос в том, что мы будем делать. Инициатива должна исходить от Европы, сказал он. Это подразумевает меня и тебя.
– Что я могу сделать?
– Собирай вещи, – сказал Бевин. – Мы возвращаемся в Париж.
Глава двадцать четвертая1948 год
Володя находился в Праге с делегацией Красной Армии, ведущей переговоры с чешскими военными.
Они размещались в роскошном отеле «Империал», выполненном в стиле ар-деко.
Шел снег.
Володя скучал по Зое и маленькому Коте. Сыну было уже два года, и он учил новые слова с удивительной легкостью. Ребенок менялся так быстро, что каждый день он казался не похожим на самого себя вчера. А Зоя опять была беременна. Володя досадовал на необходимость провести две недели вдали от семьи. Большинство людей в этой группе видели в поездке возможность отдохнуть от своих жен, выпить побольше водки – а может быть, и повеселиться с незамужними женщинами. Володя же хотел только домой.
Переговоры военных действительно шли, но Володино в них участие было прикрытием для его настоящего задания, состоявшего в том, чтобы сообщать о деятельности в Праге неуклюжей советской тайной полиции, вечного соперника красноармейской разведки.
Сейчас Володя выполнял свою работу без особого рвения. Все, во что он когда-то верил, теперь пошло прахом. У него больше не было веры в Сталина, коммунизм и в исконную доброту русского народа. Даже его отец был ему не отец. Он сбежал бы на Запад, если бы смог найти способ забрать с собой туда Зою с Котей.
Однако это задание в Праге было ему по душе. Сейчас ему выпала редкая возможность делать что-то, что он считал правильным.
Две недели назад чешская коммунистическая партия полностью захватила власть в правительстве, вытеснив представителей других партий коалиции. Министр иностранных дел Ян Масарик, герой войны, демократ и антикоммунист, оказался под арестом в своей официальной резиденции, на верхнем этаже Чернинского дворца. За этим переворотом, без сомнения, стояла тайная полиция Советского Союза. На самом деле муж Володиной сестры, полковник Илья Дворкин, тоже был в Праге и жил в той же гостинице – и практически наверняка имел к этому отношение.
Начальник Володи, генерал Лемитов, считал этот переворот катастрофой для СССР в области отношений с международным сообществом. Масарик представил всему миру доказательство, что, даже находясь в тени СССР, восточноевропейские страны могут быть свободными и независимыми. Он дал возможность Чехословакии при коммунистическом правительстве, состоящем в дружеских отношениях с Советским Союзом, в то же время носить одежды буржуазной демократии. Это было отличное урегулирование, так как давало Советскому Союзу все, что ему было нужно, – и в то же время удовлетворяло американцев. Но теперь равновесие было нарушено.
Однако Илья ликовал.
– Буржуазные партии сокрушены! – сказал он Володе вечером в гостиничном баре.
– А ты знаешь, что происходит в американском сенате? – мягко спросил Володя. – Ванденберг, этот старый изоляционист, произнес в защиту плана Маршалла речь на час двадцать минут – и ему устроили овации!
Смутные идеи Джорджа Маршалла превратилась в план – в основном благодаря лисьей хитрости британского министра иностранных дел Эрни Бевина. По Володиному мнению, Бевин относился к самой опасной разновидности антикоммунистов: социал-демократ из рабочего класса. Несмотря на свою тучность, он действовал быстро. С молниеносной скоростью он собрал в Париже конференцию, с энтузиазмом принявшую гарвардскую речь Джорджа Маршалла.
От шпионов в Министерстве иностранных дел Володя знал, что Бевин намерен применить к Германии план Маршалла без участия России. И Сталин сразу попался в ловушку Бевина, потребовав от восточноевропейских стран, чтобы они отвергли план помощи Маршалла.
Теперь же советская тайная полиция, казалось, делала все возможное, чтобы способствовать принятию законопроекта Маршалла в конгрессе.
– В сенате все были настроены отвергнуть идею Маршалла, – сказал Володя Илье. – Американские налогоплательщики не хотят финансировать этот проект. Но этот пражский переворот убедил их, что они должны это сделать, так как капитализм в Европе оказался под угрозой.
– Буржуазные чешские партии хотели принять взятку американцев! – возмущенно сказал Илья.
– Мы должны были позволить им это, – сказал Володя. – Это могло бы стать самым легким способом провалить весь план. Тогда конгресс мог не принять проект Маршалла – они же не хотят давать деньги коммунистам.
– План Маршалла – империалистическая уловка!
– Да, уловка, – сказал Володя. – И боюсь, действенная. Наши военные союзники создают антисоветский блок.
– С людьми, которые ставят палки в колеса продвижению коммунизма по планете, следует поступать соответственно.
– Да уж, следует…
Просто потрясающе, с каким постоянством люди вроде Ильи приходили к неверным политическим выводам.
– А мне следует отправляться спать.
Было всего десять, но Володя тоже пошел спать. Он лежал без сна, думая о Зое и Коте, и жалел, что не может поцеловать их на ночь.
Его мысли вернулись к работе. Два дня назад он встречался с Яном Масариком, символом чешской независимости, – это было на церемонии у могилы его отца Томаша Масарика, основателя и первого президента Чехословакии. Масарик-младший был в пальто с меховым воротником, с непокрытой головой, несмотря на снегопад, и казался сломленным и подавленным.
Если бы удалось убедить его продолжать оставаться министром иностранных дел, можно было бы достичь какого-то компромисса, размышлял Володя. Внутренняя политика Чехословакии могла иметь глубоко коммунистическую направленность, но в международных вопросах можно было сохранять нейтралитет или в крайнем случае минимизировать антиамериканские действия. У Масарика были и дипломатические навыки, и международный авторитет, дающие возможность балансировать на этой нити.