Володя, Григорий и Лемитов прошли через прихожую. Кабинет был маленький, со скудной обстановкой. Григорий сел в единственное кресло. Лемитов присел за небольшой столик. Володя закрыл дверь и остался стоять. Лемитов спросил Володю:
– А знает ли товарищ Пешков, ваш отец, о сегодняшнем сообщении из Берлина?
– Нет, товарищ майор.
– Будет лучше, если вы ему расскажете.
Володя рассказал про шпионов в Испании. Отец пришел в восторг.
– Отличная работа! – сказал он. – Конечно, это может быть и дезинформация, но я в этом сомневаюсь: нацисты не настолько изобретательны. В отличие от нас. А мы можем арестовать шпионов и с помощью их радиосвязи слать мятежникам ложную информацию.
Об этом Володя не подумал. Отец может сколько угодно дурачиться, говоря с Зоей, но в том, что касается разведки, у него по-прежнему острый ум.
– Вот именно, – сказал Лемитов.
– Твой школьный товарищ Вернер – смелый человек, – сказал Григорий Володе и повернулся к Лемитову. – Какие дальнейшие действия вы планируете?
– Нам придется послать в Испанию хороших разведчиков, чтобы они выяснили насчет этих немцев. Это должно быть не очень трудно. Если они на самом деле шпионы, у них будут вещественные доказательства: списки кодов, рация и все такое… – Он замялся. – Я пришел с предложением… Мы хотим послать вашего сына.
Володя изумленно промолчал. Этого он не ожидал.
Лицо Григория помрачнело.
– О… – сказал он задумчиво. – Должен признаться, меня это очень огорчает. Нам будет его так не хватать… Но, конечно, прежде всего надо думать о защите революции, – заключил он с обреченным видом, словно понял, что на самом деле выбора у него нет.
– Разведчику нужен опыт работы в боевой обстановке, – сказал Лемитов. – Мы с вами – стреляные воробьи, а вот молодое поколение никогда не было на поле боя.
– Верно, верно. Когда же ему ехать?
– Через три дня.
Володя видел, что отец отчаянно пытается найти предлог удержать его дома – и ему это не удается. Сам же Володя был в восторге. Испания! Сразу на ум пришло красное вино, черноволосые девушки с сильными смуглыми ногами и жаркое солнце вместо московского снега. Конечно, будет опасно, но он пошел в армию не в поисках безопасности.
– Ну что, Володя, как сам думаешь? – сказал Григорий.
Володя понимал: отец хочет, чтобы у него нашлись возражения. Но для него единственный недостаток этого плана заключался в том, что у него не будет времени познакомиться с восхитительной Зоей.
– Это прекрасная возможность, – сказал он. – Для меня большая честь, что вы остановили выбор на мне.
– Отлично, – сказал отец.
– Только есть одна небольшая проблема, – сказал Лемитов. – Было решено, что мы проводим разведку, но не арестовываем. Это остается исключительным правом НКВД… – Он невесело улыбнулся. – Боюсь, что тебе придется работать с твоим приятелем Дворкиным.
Удивительно, думал Ллойд, как быстро можно привязаться к новому месту. Он пробыл в Испании всего десять месяцев, но уже любил эту страну почти так же сильно, как свой родной Уэльс. Ему нравилось замечать редкие цветы, распускающиеся на выжженной солнцем земле; он с удовольствием спал после полудня; ему пришлось по вкусу, что, даже когда нечего было есть, пили всегда вино. Он пробовал деликатесы, о которых раньше представления не имел: оливки, паприку, колбасу чоризо и обжигающий напиток под названием «орухо».
Он стоял на холме, осматривая окрестности, залитые знойным маревом, держа в руке карту. Вдоль реки шла полоска лугов, на отдаленных склонах гор – несколько деревьев, а остальное пространство занимала голая, ровная пустошь – лишь пыль и камень.
– При наступлении тут особо не укроешься, – сказал он тревожно.
– Сражение будет чертовски тяжелое, – ответил стоящий рядом Ленни Гриффитс.
Ллойд посмотрел на карту. Сарагоса раскинулась по берегам Эбро в сотне миль от места ее впадения в Средиземное море. Город контролировал коммуникации в регионе Арагон. Здесь было главное пересечение дорог, железнодорожный узел, здесь встречались три реки. Здесь армию республиканцев отделяла от армии мятежников полоса пустынной ничьей земли.
Некоторые называли правительственные войска республиканскими, а мятежников – националистами, что было не вполне корректно. Многие и с той, и с другой стороны были республиканцами в том смысле, что не хотели быть под властью короля. И все они были националистами, поскольку все любили свою страну и были готовы за нее умереть. Для себя Ллойд называл их «правительственные войска» и «мятежники».
Сейчас Сарагоса находилась в руках мятежников Франко, и Ллойд смотрел на город с выигрышной позиции в пятидесяти милях к югу.
– Однако если мы сможем взять город, то враг окажется отрезанным на севере на еще одну зиму, – сказал он.
– «Если», – сказал Ленни.
Неутешительный прогноз, мрачно подумал Ллойд. Лучшее, чего они могли желать, – чтобы удалось остановить наступление мятежников. Но ни на какую победу в этом году правительственным войскам рассчитывать не приходилось.
И все равно в глубине души Ллойд с нетерпением ждал сражения. Ведь он в Испании уже десять месяцев, а это будут первые для него военные действия. До сих пор он был инструктором в базовом лагере. Как только испанцы узнали, что он в Англии ходил на занятия факультета подготовки офицеров, они ускорили его оформление на службу, дали звание лейтенанта и отдали под его начало новоприбывших. Ему приходилось муштровать их, пока выполнение приказов не станет рефлекторным, маршировать с ними, пока их ноги не перестанут кровоточить и волдыри не превратятся в твердые мозоли, и учить их разбирать и чистить те немногие винтовки, что у них были.
Но вот – поток добровольцев превратился в ручеек, и инструкторов перевели в действующие войска.
Ллойд был в берете, вельветовых штанах и легкой куртке на молнии с грубо пришитым вручную нарукавным знаком. Он был вооружен короткой испанской винтовкой системы «маузер», стреляющей семимиллиметровыми патронами, скорее всего украденной когда-то с какого-нибудь склада Гражданской гвардии.
На время пути Ллойда, Ленни и Дейва разошлись, но теперь, перед предстоящим сражением, все трое снова были вместе в Британском батальоне 15-й интернациональной бригады. Ленни отрастил черную бороду и выглядел не на свои семнадцать, а старше лет на десять. Его произвели в сержанты, но формы не было, и он ходил в синих парусиновых штанах и полосатой бандане. Он больше напоминал пирата, чем солдата.
Ленни сказал:
– Как бы там ни было, а это наступление вовсе не для того, чтобы взять мятежников в кольцо. Это – политика. В этом регионе верховодят анархисты.
Ллойд познакомился с анархизмом во время своего краткого пребывания в Барселоне. Это была активно фундаменталистская форма коммунизма. Офицерам и простым людям платили одинаково. Рестораны шикарных отелей превратили в столовые для рабочих. Официанты возвращали чаевые, любезно объясняя, что традиция чаевых устарела. Повсюду висели плакаты, осуждающие проституцию как эксплуатацию товарищей женщин. Повсюду царила чудесная атмосфера свободы и товарищества. Русские были вне себя от ярости.
– А сейчас, – продолжал Ленни, – правительство перебросило из Мадрида войска коммунистов и объединило нас всех в новую, Восточную армию – целиком и полностью под руководством коммунистов, разумеется.
Подобные разговоры приводили Ллойда в отчаяние. Путь к победе был один: если все левые фракции будут действовать заодно, как они действовали заодно – во всяком случае, в конце – в битве на Кейбл-стрит. Но на улицах Барселоны анархисты и коммунисты выступали друг против друга.
– Премьер-министр Негрин – не коммунист, – сказал он.
– А разницы никакой.
– Он понимает, что без поддержки Советского Союза нам конец.
– Но это что означает, что мы должны бросить демократию и дать управлять нами коммунистам?
Ллойд кивнул. Все разговоры о правительстве кончались одинаково: мы что, должны делать, что скажут Советы, только потому, что они единственные согласны продавать нам оружие?
Они спустились с холма.
– А не выпить ли нам по чашечке чаю? – сказал Ленни.
– Да, с удовольствием. Мне, пожалуйста, два кусочка сахару.
Это была их привычная шутка. Никто из них уже много месяцев не пил чаю.
Они подошли к своему лагерю у реки. Взвод Ленни размещался в нескольких грубых каменных зданиях у реки – раньше, наверное, здесь держали коров, пока крестьяне не бежали от войны. В нескольких шагах вверх по реке стоял лодочный сарай, который заняли немцы из 11-й интернациональной бригады.
Ллойда с Ленни встречал двоюродный брат Ллойда Дейв Уильямс. Как и Ленни, Дейв за год повзрослел на десять лет. Он выглядел тощим, но крепким, его кожа была пыльной и загорелой, вокруг глаз появились морщинки – оттого что приходилось постоянно щуриться на солнце. Он был в куртке и брюках цвета хаки, на поясе висели кожаные подсумки, а сапоги закрывали лодыжки, – все это и представляло собой форму, хотя мало у кого из солдат наблюдался полный комплект. Его шея была обмотана красным хлопковым шарфом. У него была русская винтовка Мосина – Нагана со старомодным откидным игольчатым штыком, делающим оружие менее неуклюжим. На поясе у него был немецкий девятимиллимитровый «люгер» – должно быть, взял у убитого офицера мятежников. Было видно, что и с винтовкой, и с пистолетом он обращался крайне бережно.
– У нас гость! – восхищенно крикнул он.
– Кто такой?
– Такая! – сказал Дейв, указывая.
В тени уродливого черного тополя около дюжины английских и немецких солдат разговаривали с потрясающе красивой женщиной.
– О, бог мой, – сказал по-валлийски Ленни. – Это просто бальзам на мои раны!
Ей было, на взгляд Ллойда, лет двадцать пять, и она была маленького роста, с большими глазами и густыми черными волосами, заколотыми и увенчанными армейской пилоткой. Мешковатая форма, казалось, прилегала к ее телу, словно вечернее платье.