– Ну вот опять! – сказала она. – Упреки, нравоучения. Вам кто-нибудь сказал, что женщинам это нравится?
– Прошу прощения, – неловко сказал он. – Я не хотел вас упрекать.
– Как бы там ни было, а никакой работы для нужд фронта не ведется. Установлены аэростаты заграждения, чтобы защищать нас от немецких самолетов, которые и так не летят.
– По крайней мере, в Лондоне у вас была бы бурная светская жизнь.
– Знаете, раньше это было самым главным в жизни, – сказала она. – А сейчас – нет. Должно быть, я старею.
Видимо, была другая причина, почему она уехала из Лондона, но она не собиралась ему говорить.
– А я вас представлял себе в форме медсестры, – сказал он.
– Даже не думайте. Терпеть не могу больных. Но прежде чем я получу от вас очередной упрек, взгляните вот на это, – она дала ему принесенную фотографию в рамочке.
Нахмурившись, он стал внимательно ее рассматривать.
– Где вы ее взяли?
– Просматривала коробку со старыми фотографиями в чулане на первом этаже.
Это была групповая фотография, сделанная на восточной лужайке Ти-Гуина летним утром. Посередине был молодой граф Фицгерберт с большой белой собакой у его ног. Девушка рядом с ним наверняка была его сестра Мод, которую Дейзи никогда не видела. По обе стороны от них выстроились сорок или пятьдесят человек мужчин и женщин в униформе слуг.
– Посмотрите на дату, – сказала Дейзи.
– Тысяча девятьсот двенадцатый, – прочитал Ллойд вслух.
Она смотрела на него, ожидая, какую реакцию вызовет у него фотография.
– А ваша мать здесь есть?
– О боже! Должна быть! – Ллойд пригляделся. – Кажется, да, – сказал он, помолчав с минуту.
– Покажите мне ее.
Ллойд показал.
– Кажется, это она, – сказал он.
Дейзи увидела худенькую симпатичную девушку лет девятнадцати с кудрявыми волосами под белым чепчиком служанки и с улыбкой, более чем указывающей на озорство.
– Да она же просто очаровательна! – сказала Дейзи.
– Во всяком случае, тогда была, – сказал Ллойд. – Сейчас ее чаще называют великолепной.
– А с леди Мод вы когда-нибудь встречались? Как вы думаете, это она стоит рядом с Фицем?
– Я с ней всю жизнь встречался, время от времени. Они с моей мамой вместе были в движении суфражисток. Я ее не видел с тридцать третьего года, когда мы ездили в Берлин, но на фотографии – определенно она.
– Она не так уж красива.
– Но держится с таким достоинством и одевается со вкусом.
– В общем, я подумала, что вам было бы приятно получить эту карточку.
– Насовсем?
– Конечно. Никому больше она не нужна, потому и оказалась в коробке в чулане.
– Спасибо!
– Пожалуйста. Возвращайтесь к вашей учебе, – и Дейзи направилась к двери.
Спускаясь по задней лестнице, она подумала, не напоминало ли ее поведение флирт. Наверное, ей вообще не следовало к нему ходить. Она поддалась порыву великодушия. Только бы он не понял ее неправильно.
Она почувствовала внутри острую боль и остановилась на площадке между пролетами. Весь день у нее побаливала спина – она решила, что это из-за дешевого матраса, на котором она спала, – но сейчас боль была другая. Она вспомнила все, что ела сегодня, но не могла определить, отчего ей могло стать плохо: она не ела ни плохо приготовленной курицы, ни недозрелых фруктов. Ни устриц, какие там устрицы… Боль исчезла так же внезапно, как появилась, и она решила забыть об этом.
Дейзи вернулась в свои комнаты на первом этаже. Она жила в бывших комнатах экономки: крошечная спальня, гостиная, маленькая кухня и соответствующая уборная с ванной. Старый лакей Моррисон исполнял обязанности смотрителя за домом, а молодая девушка из Эйбрауэна была у нее горничной. Звали горничную Малютка Мейзи Оуэн, хотя она была довольно высокого роста. «Моя мать тоже Мейзи, – пояснила она, – поэтому я всю жизнь «малютка Мейзи», хотя я уже выше ее».
Едва Дейзи вошла, как зазвонил телефон. Она подняла трубку и услышала голос мужа.
– Как ты? – спросил он.
– Я – прекрасно, – ответила она. – Во сколько тебя ждать? – Он полетел с каким-то заданием на английскую военную авиабазу Сент-Атан около Кардиффа и пообещал заехать к ней на ночь.
– Прости, но у меня не получится.
– Ах, как обидно!
– На базе будет торжественный обед, и меня просили присутствовать.
Судя по голосу, он был не очень огорчен, что не увидит ее, и она почувствовала себя брошенной.
– Хорошо тебе, – сказала она.
– На нем будет скучно, но отказаться я не могу.
– Во всяком случае, не так скучно, как жить здесь одной.
– Да, невесело, должно быть, но в твоем положении тебе лучше быть там.
Когда объявили войну, тысячи людей уехали из Лондона, но потом, когда ожидаемые налеты бомбардировщиков и газовые атаки не состоялись, потянулись обратно. Однако и Би, и Мэй, и даже Ева были согласны между собой: беременность Дейзи означала, что она должна жить в Ти-Гуине. Много женщин каждый день благополучно разрешались от бремени в Лондоне, возражала Дейзи; но, конечно, наследник графского титула – другое дело.
На самом деле ей оказалось здесь не так плохо, как она предполагала. Может быть, из-за беременности она стала очень пассивной, что было на нее не похоже. Но светская жизнь в Лондоне после объявления войны стала какой-то вялой, словно всем казалось, что они не вправе веселиться. Как викарии в пабе – вроде и знают, что должно быть весело, но никак не придут в нужное настроение.
– Однако жаль, что здесь нет моего мотоцикла, – сказала она. – Тогда я могла бы хоть посмотреть Уэльс. – Продажу бензина ограничивали, но не сильно.
– Ну что ты, Дейзи! – осуждающе сказал он. – На мотоцикле тебе нельзя, врач категорически запретил.
– Зато я открыла для себя литературу, – сказала она. – Здесь чудесная библиотека. Несколько редких и ценных изданий убрали, но все остальные книжки по-прежнему на полках. И я все-таки получаю образование, чего так старательно избегала в школе.
– Отлично, – сказал он. – Ну вот, устройся с хорошим детективчиком. Хорошего тебе вечера.
– У меня сегодня живот немного болел.
– Может, расстройство.
– Наверное, ты прав.
– Ну, передавай привет этому чучелу Лоути.
– Не пей слишком много портвейна за обедом.
Едва положив трубку, Дейзи снова почувствовала боль в животе. На этот раз спазм длился дольше. Вошла Мейзи и, увидев ее лицо, спросила:
– Миледи, как вы себя чувствуете?
– Просто немного болит живот.
– Я пришла спросить, готовы ли вы ужинать.
– Я не хочу есть. Наверное, я сегодня не буду ужинать.
– А я вам приготовила такую чудесную картофельную запеканку с мясом… – с упреком сказала Мейзи.
– Накрой ее и убери в кладовку. Я съем ее завтра.
– Может быть, сделать вам чашечку чаю?
– Да, пожалуйста, – сказала Дейзи, только чтобы отвязаться. За четыре года она так и не привыкла к крепкому английскому чаю с молоком и сахаром.
Приступ прошел, и она села и открыла «Мельницу на Флоссе». Она заставила себя выпить принесенный Мейзи чай, и ей стало лучше. Когда она допила чай и Мейзи вымыла чашку и блюдце, Дейзи отправила горничную домой. До дома той нужно было идти милю по темноте, но у нее был фонарик, и она говорила, что ей не страшно.
Через час боль вернулась и на этот раз не прошла. Дейзи пошла в туалет, смутно надеясь уменьшить давление внутри. С удивлением и тревогой она обнаружила на белье капли темно-красной крови.
Она надела чистые трусики и, теперь уже сильно взволнованная, подошла к телефону. Она нашла телефон базы и позвонила туда.
– Мне нужно поговорить с лейтенантом авиации виконтом Эйбрауэном, – сказала она.
– Звать к телефону офицеров по личным вопросам не положено, – ответил педантичный валлиец.
– Но у меня чрезвычайные обстоятельства. Я должна поговорить с мужем.
– В комнатах телефонов нет, это не гостиница, – может быть, это лишь ее воображение, но ей показалось, что отвечающий доволен, что не может ей помочь.
– Мой муж должен быть на торжественном банкете. Пожалуйста, пошлите за ним ординарца, пусть он подойдет к телефону.
– У меня нет ординарцев, и кроме того, никакого банкета сейчас нет.
– Как – нет банкета? – растерянно спросила Дейзи.
– В столовой обычный обед, – сказал оператор, – да и тот кончился час назад.
Дейзи с грохотом бросила трубку. Никакого банкета нет? Малыш ясно сказал, что должен остаться на базе, присутствовать на торжественном обеде. Видимо, он солгал. Она чуть не расплакалась. Он решил не ехать к ней, предпочел отправиться пить с друзьями, а может – и к другой женщине. Причина значения не имела. Дейзи не была для него на первом месте.
Она глубоко вздохнула. Ей нужна помощь. Телефона эйбрауэнского врача она не знает, если здесь вообще есть врач. Что же ей делать?
В прошлый раз, уезжая, Малыш сказал: «Если понадобится, у тебя тут сотня офицеров, а то и больше, чтобы о тебе позаботиться». Но не могла же она сказать маркизу Лоутеру, что у нее вагинальное кровотечение.
Боль стала сильнее, и она почувствовала между ног что-то теплое и липкое. Она снова пошла в ванную и вымылась. В крови она увидела какие-то сгустки. Гигиенических прокладок у нее не было, беременным они не нужны, думала она. Дейзи отрезала кусок от полотенца для рук и сунула в трусики.
Потом она подумала про Ллойда Уильямса.
Он был добрым. Он был воспитан волевой женщиной-феминисткой. Он обожает Дейзи. Он поможет ей.
Она направилась к холлу. Где он может быть? Курсанты, должно быть, уже пообедали. Возможно, он наверху. У нее так болел живот, что она не представляла себе, как осилит весь путь до третьего этажа.
Может быть, он в библиотеке. Курсанты часто пользовались ею для уединенных занятий. Она вошла и увидела сержанта, склонившегося над атласом.
– Не будете ли вы так добры, – сказала она. – Найдите мне лейтенанта Уильямса.
– Конечно, миледи, – сказал он, закрывая книгу. – Что ему передать?