Они говорили о личном, но физически держались друг от друга на расстоянии. Он бы не стал пользоваться возникшей между ними близостью после того вечера, когда у нее случился выкидыш. Конечно, память о произошедшем будет вечно жить в его сердце. Когда он смывал кровь с ее живота и бедер, в этом не было ничего чувственного, ни в малейшей степени, лишь бесконечная нежность. Как бы там ни было, существовала опасность для жизни, и он не имел права на дальнейшие вольности. Он так боялся быть неверно понятым, что обращал особое внимание на то, чтобы никогда к ней не прикасаться.
В десять часов она делала какао, которое он обожал, – а она говорила, что тоже любит, – но у него было подозрение, что она просто хочет сделать ему приятное. Потом он прощался и уходил наверх в свою спальню на третьем этаже.
Они вели себя как старые друзья. Ему нужно было не это, но она была замужняя женщина, и на большее ему рассчитывать не приходилось.
Он почти не вспоминал о ее положении в обществе. Однажды она ошарашила его сообщением, что собирается посетить бывшего дворецкого Фицгербертов Пила, который жил в домике за оградой их владений.
– Ему восемьдесят лет! – сказала она Ллойду. – Я уверена, что Фиц совершенно забыл о нем. Я должна посмотреть, как он живет.
Ллойд удивленно поднял брови, и она добавила:
– Я должна убедиться, что у него все в порядке. Это мой долг как члена семьи Фицгербертов. Богатые семьи обязаны заботиться о своих слугах, когда те состарятся, вы разве не знали этого?
– Да как-то забыл.
– Вы со мной пойдете?
– Конечно.
На следующий день было воскресенье, и они пошли с утра, так как у Ллойда не было занятий. Состояние домика Пила их обоих потрясло: краска облезала, обои отклеивались, занавески были серыми от угольной пыли. Единственным украшением был ряд фотографий, вырезанных из журнала и прикрепленных к стене: король с королевой, Фиц и Би, еще разные аристократы. В доме много лет не убирали как следует – там стоял запах мочи, табака и гниения. Но Ллойд понимал, что в этом нет ничего необычного, если в доме живет старик, получающий маленькую пенсию.
Пил взглянул на Ллойда из-под седых бровей и сказал:
– Доброе утро, милорд! А я-то думал, вы умерли!
– Я просто посетитель, – улыбнувшись, ответил Ллойд.
– Правда, сэр? Моя бедная голова уже ничего не соображает. Ведь с тех пор, как умер старый граф, прошло лет тридцать пять, а то и сорок. Однако кто же вы, молодой сэр?
– Я Ллойд Уильямс. Много лет назад вы знали мою мать Этель.
– Так вы сын Эт? Ну что ж, тогда понятно…
– Что понятно, мистер Пил? – спросила Дейзи.
– А, нет, ничего. У меня же такая каша в голове!
Они спросили, не нужно ли ему чего-нибудь, но он стал уверять, что у него есть все, что только может пожелать человек.
– Ем я немного, пиво пью редко. На табак для трубки мне денег хватает, и на газеты тоже. Как вы думаете, юный Ллойд, захватит нас Гитлер? Надеюсь, что я не доживу до такого.
Дейзи немного прибрала на кухне, хотя и не очень умела вести домашнее хозяйство.
– Просто невероятно, – тихо сказала она Ллойду. – Вот так живет – и говорит, что у него все есть, и считает себя счастливчиком!
– Многие в его возрасте живут хуже, – сказал Ллойд.
Они проговорили с Пилом около часа. Перед их уходом он все же обратился к ним с просьбой.
– На похоронах старого графа, – сказал он, глядя на ряд снимков на стене, – нас сфотографировали. Я тогда был никаким не дворецким, а простым лакеем. Мы все выстроились у гроба. Фотоаппарат был большой, старинный, с черной накидкой, не такой, как эти маленькие современные. Дело было в тысяча девятьсот шестом.
– Я, пожалуй, знаю, где эта фотография, – сказала Дейзи. – Мы поищем.
Они вернулись в графский дом и спустились на цокольный этаж. Чулан находился рядом с винным погребом и был довольно большим. Он был битком набит коробками, сундуками и бесполезными украшениями: корабль в бутылке, макет Ти-Гуина, сложенный из спичек, миниатюрный комодик, меч в богато украшенных ножнах.
Они начали разбирать старые фотографии и рисунки. От пыли Дейзи расчихалась, но настаивала на том, чтобы продолжать.
Ту фотографию, что была нужна Пилу, они нашли. Вместе с ней в коробке лежала еще более старая карточка старого графа. Ллойд замер, изумленно глядя на нее. На коричневатом снимке размером пять дюймов в высоту и три дюйма в ширину был изображен молодой человек в офицерской форме викторианской эпохи.
И это был вылитый Ллойд.
– Посмотрите, – сказал он, протягивая фотографию Дейзи.
– Будь у вас бакенбарды, я бы сказала, что это вы, – заявила она.
– Может быть, у старого графа был роман с кем-то в нашем роду, – легкомысленно сказал Ллойд. – Если она была замужем, то легко могла выдать ребенка графа за ребенка своего мужа. Честно говоря, я бы не очень-то обрадовался, узнав о своем происхождении от аристократии, – такой ярый социалист, как я!
– Ллойд, вы совсем дурак? – сказала Дейзи.
Он не мог понять, всерьез ли она говорит. К тому же у нее на носу было такое симпатичное пятнышко от пыли, что Ллойда так и тянуло поцеловать его.
– Ну, – сказал он, – я не раз выставлял себя дураком, но…
– Послушайте меня. Ваша мать была горничной в этом доме. Внезапно в тысяча девятьсот четырнадцатом она отправилась в Лондон и вышла замуж за человека по имени Тедди, о котором никто ничего не знает, кроме того, что его фамилия тоже была Уильямс, как у нее, так что ей не пришлось менять фамилию. Таинственный мистер Уильямс умер прежде, чем кто-нибудь успел с ним познакомиться, а на его страховку был куплен дом, в котором она живет и сейчас.
– Именно так. К чему вы клоните?
– Потом, после смерти мистера Уильямса, у нее родился сын, который удивительно похож на покойного графа Фицгерберта.
У него забрезжила смутная догадка.
– Продолжайте.
– Неужели вам никогда не приходило в голову, что для всей этой истории существует совершенно другое объяснение?
– До сих пор – нет…
– Что делают в аристократическом семействе, если одна из дочерей забеременеет? Это ведь случается на каждом шагу.
– Может, и случается, но что они потом делают, я не знаю. Ведь о таких вещах никогда не говорят.
– Вот именно. Девушка на несколько месяцев исчезает – в Шотландию, в Бретань, в Женеву, – и с ней едет горничная. Когда они возвращаются, горничная привозит с собой младенца, которого, как она утверждает, она родила, пока они были в отъезде. Хозяева, несмотря на то что она допустила внебрачную связь, обращаются с ней удивительно мягко и поселяют ее на безопасном расстоянии, выплачивая небольшое содержание.
Это выглядело сказкой, не имеющей отношения к реальности; но все равно Ллойд заинтересовался и обеспокоился.
– И вы думаете, я был ребенком, родившимся в подобной ситуации?
– Я думаю, у леди Мод Фицгерберт был роман с садовником, или шахтером, или какой-нибудь пройдоха очаровал ее в Лондоне – и она забеременела. Она уехала куда-нибудь, чтобы родить без огласки. И ваша мама согласилась сделать вид, что это ее ребенок, и в качестве компенсации получила дом.
Еще одна подтверждающая это мысль поразила Ллойда:
– Когда бы я ни спрашивал о моем настоящем отце, она всегда отвечала уклончиво.
Теперь это казалось подозрительным.
– Ну вот видите! Никакого Тедди Уильямса никогда не было. Чтобы сохранить репутацию, ваша мама сказала, что она вдова. И заявила, что вымышленного покойного мужа звали Уильямс, чтобы избежать проблем из-за смены фамилии.
Ллойд с сомнением покачал головой.
– Это кажется мне слишком невероятным.
– Они с Мод продолжали дружить, и Мод помогала вас растить. В тысяча девятьсот тридцать третьем году ваша мама взяла вас в Берлин, потому что ваша настоящая мать хотела снова на вас посмотреть.
Ллойд чувствовал себя так, словно это сон – или словно он только что проснулся.
– Вы думаете, я сын Мод? – не веря своим ушам, спросил он.
– И очень похожи на своего деда! – Дейзи постучала по рамке фотографии, которую держала.
Ллойд зашел в тупик. Это не могло быть правдой, но смысл в этом был.
– Я привык, что Берни мне не родной отец, – сказал он. – Но неужели Этель мне не родная мать?
Должно быть, Дейзи заметила выражение беспомощности на его лице, потому что она наклонилась к нему и, коснувшись – чего обычно не делала, – сказала:
– Простите, наверное, это было грубо с моей стороны? Я лишь хочу, чтобы вы увидели то, что у вас перед самыми глазами. Если Пил заподозрил правду, то не кажется ли вам, что остальные тоже могут? Такие известия лучше услышать от кого-то, кто… от друга.
Вдали прозвучал гонг. Ллойд автоматически сказал:
– Мне пора идти в столовую на ланч.
Он вынул фотографию из рамки и сунул в карман форменного кителя.
– Вы расстроены, – сказала с тревогой Дейзи.
– Нет-нет. Просто… изумлен.
– Мужчины часто отрицают, что они расстроены. Пожалуйста, зайдите ко мне еще попозже.
– Хорошо.
– Не ложитесь спать, не поговорив со мной еще раз.
– Не буду.
Он вышел из чулана и поднялся по лестнице наверх, в большой обеденный зал, ставший теперь столовой. Механически он съел свою банку мясного фарша, его мысли были в смятении. Он не принимал участия в обсуждении, шедшем за столом – о битве, кипящей в Норвегии.
– Мечтаете, Уильямс? – сказал майор Лоутер.
– Виноват, сэр, – автоматически ответил Ллойд. И тут же придумал отговорку: – Я вспоминал, какое звание в Германии выше: Generalleutnant или Generalmajor.
– Generalleutnant выше, – ответил Лоутер. И тихо добавил: – Главное – не забудьте разницу между meine Frau and deine Frau[3].
Ллойд почувствовал, что краснеет. Значит, его дружба с Дейзи была не так незаметна, как он надеялся. Даже Лоутер заметил. Ллойд возмутился: они с Дейзи не делали ничего предосудительного. Однако возражать он не стал. Он чувствовал себя виноватым, хоть и был ни в чем не виноват. Он не мог положа руку на сердце поклясться, что его намерения чисты. Он знал