В одиннадцать часов вечера он сел – и началось голосование.
Система голосования была громоздкая. Вместо того чтобы поднимать руки или бросать листки бумаги, члены парламента должны были выходить из зала в две комнаты: те, кто «за» – в одну, те, кто «против» – в другую, где их считали. Этот процесс занимал пятнадцать – двадцать минут. Этель говорила, что это могли придумать только люди, которым нечем больше заняться. Она была уверена, что скоро эту систему сделают более современной.
Ллойд ждал как на иголках. Падение Чемберлена он воспринял бы с чувством глубокого удовлетворения, но у него не было никакой уверенности, что оно произойдет.
Чтобы отвлечься, он думал о Дейзи – это было всегда приятно. Как странно прошли его последние сутки в Ти-Гуине: сначала – записка, состоящая из одного-единственного слова «Библиотека», потом поспешный разговор, с соблазнительным приглашением в Жасминовую комнату; после целая ночь в этой комнате – где он сидел, дрожа от холода, скучая и не зная, на что решиться, ожидая женщину, которая так и не появилась. Он оставался в комнате до шести часов утра, чувствуя себя несчастным, но не желая расставаться с надеждой, – пока ему не пришло время мыться, бриться, переодеваться и собирать вещи.
Очевидно, что-то случилось или она передумала, но какими были ее намерения с самого начала? Она сказала, что хочет сообщить ему что-то. Была ли у нее какая-то сногсшибательная новость, достойная всех этих приготовлений? Или что-то столь обычное, что она забыла о ней и о самой назначенной встрече? Но чтобы ее об этом спросить, придется дождаться следующего вторника.
Он не сказал родным, что в Ти-Гуине оказалась Дейзи. Пришлось бы объяснять, в каких отношениях он с Дейзи теперь, а он не мог этого сделать, так как и сам не очень это понимал. Он влюблен в замужнюю женщину? Он не знал. А она как к нему относится? Он не знал. Скорее всего, думал Ллойд, у них с Дейзи – крепкая дружба, которой не удалось стать любовью. Почему-то ему не хотелось ни с кем это обсуждать, настолько это казалось невыносимо безысходным.
– А кто будет вместо Чемберлена, если он уйдет? – спросил он Берни.
– Предполагают, что Галифакс. – На данный момент лорд Галифакс был министром иностранных дел.
– Не может быть! – сказал Ллойд возмущенно. – Нельзя, чтобы в такое время премьер-министром был граф! К тому же он тоже соглашатель, не лучше Чемберлена.
– Согласен, – сказал Берни. – Но кто же тогда?
– Как насчет Черчилля?
– Ты знаешь, что сказал о Черчилле Стэнли Болдуин? – Болдуин, консерватор, был премьер-министром до Чемберлена. – Когда Уинстон родился, множество фей принесли к его колыбели свои дары: воображение, красноречие, трудолюбие, ловкость, – но потом подошла еще одна и сказала: «Никто не имеет права быть столь одаренным!», схватила маленького Уинстона и стала так его трясти и вертеть, что он лишился мудрости и здравого смысла.
Ллойд улыбнулся.
– Очень остроумно, но правда ли это?
– Что-то в этом есть. Во время прошлой войны он стоял во главе Дарданелльской операции, обернувшейся для нас страшным поражением. А теперь он втянул нас в норвежскую авантюру, еще одно поражение. Он хороший оратор, но, по всей видимости, у него есть тенденция выдавать желаемое за действительное.
– В тридцатые он был прав насчет необходимости перевооружения, когда все были против, включая и партию лейбористов.
– Черчилль будет призывать к перевооружению даже в раю, когда лев ляжет рядом с ягненком.
– Я думаю, нам нужен премьер-министр с воинственным характером. Такой, что будет лаять, а не скулить.
– Ну, может, твое желание и сбудется. Вон возвращаются счетчики голосов.
Объявили результаты голосования. «За» проголосовали двести восемьдесят человек, «против» – двести. Чемберлен победил. В зале поднялась буря. Сторонники премьер-министра ликовали, а противники кричали, требуя, чтобы он ушел в отставку.
Ллойд был страшно расстроен.
– Как они могут его оставить, после всего произошедшего?
– Не торопись с выводами, – сказал Берни. Премьер-министр покинул зал, и шум стих. Берни вел подсчет карандашом на полях «Ивнинг ньюс». – Обычно правительственное большинство голосов составляет около двухсот сорока. Здесь снижение до восьмидесяти… – Он писал цифры, складывая и вычитая. – Принимая во внимание примерное число отсутствующих членов парламента, полагаю, около сорока сторонников правительства проголосовало против Чемберлена и еще шестьдесят воздержалось. Для премьер-министра это страшный удар: сто его коллег не имеют к нему доверия.
– Но этого достаточно, чтобы он ушел в отставку? – нетерпеливо спросил Ллойд.
Берни беспомощно развел руками.
– Не знаю, – сказал он.
На следующий день Ллойд, Этель, Берни и Билли отправились поездом в Борнмут.
Вагон был полон делегатов со всей Британии. Все они провели время в пути, обсуждая на разные голоса – акценты варьировались от резкой отрывистой речи жителей Глазго до колеблющихся и падающих интонаций кокни – вчерашние дебаты и будущее премьер-министра. И снова у Ллойда не было возможности задать матери мучивший его вопрос.
Как и большинство делегатов, они не могли позволить себе поселиться в шикарной гостинице на вершине скалы, так что остановились в пансионе за городом. Вечером они вчетвером отправились в паб и сели в тихом уголке. Ллойд решил, что это подходящая возможность.
Берни взял всем по пиву. Этель поинтересовалась вслух, как там ее подруга Мод в Берлине: она уже не получала от нее известий, с войной почтовое сообщение между Германией и Великобританией прекратилось.
Ллойд отпил пиво и твердо сказал:
– Я бы хотел, чтобы ты рассказала мне о моем настоящем отце.
– Твой отец – Берни! – резко сказала Этель.
Опять она уклоняется от ответа! Ллойд подавил немедленно всколыхнувшийся гнев.
– Нет необходимости напоминать мне об этом. Как нет необходимости мне говорить Берни, что я люблю его как отца, потому что он и так это знает.
Берни похлопал его по плечу – неловким, но искренним жестом, выражающим любовь.
– Но я хочу узнать про Тедди Уильямса, – настойчиво сказал Ллойд.
– Нужно говорить о будущем, а не о прошлом, – сказал Билли. – Идет война.
– Вот именно, – сказал Ллойд. – И я хочу получить ответы на свои вопросы сейчас. Я не собираюсь ждать, потому что могу скоро оказаться в бою, и я не желаю умереть в неведении. – Он был уверен, что этому доводу им противопоставить нечего.
– Рассказывать нечего, ты все уже знаешь, – сказала Этель, пряча глаза.
– Нет, не все, – сказал он, заставляя себя быть терпеливым. – Где мои дедушка с бабушкой с той стороны? Есть ли у меня дяди, тети, двоюродные братья и сестры?
– Тедди Уильямс был сиротой, – сказала она.
– В каком сиротском приюте он воспитывался?
– Почему ты такой упрямый? – раздраженно воскликнула она.
– Потому что я в тебя! – Ллойд позволил себе повысить голос в ответ.
Берни не сдержал улыбки.
– Это уж точно!
Но Ллойду было не смешно.
– В каком приюте?
– Может, он и говорил, но я не запомнила. Наверное, в Кардиффе.
– Ллойд, мальчик мой, – вмешался Билли, – ты касаешься больного места. Пей пиво и оставь эту тему.
– Это и у меня очень даже больное место, дядя Билли, спасибо большое, и я уже сыт по горло этой ложью!
– Ну-ну-ну, – успокаивающе сказал Берни, – давайте не будем про ложь…
– Прости, папа, но мне придется это сказать, – Ллойд поднял руку, чтобы его не перебивали. – В прошлый раз, когда я спрашивал, мама сказала мне, что семья Тедди Уильямса – из Свонси и им приходилось много переезжать из-за работы его отца. А теперь она говорит, что он рос в приюте в Кардиффе. Одна из двух историй – ложь. Если не обе.
Этель наконец взглянула ему в глаза.
– Мы с Берни кормили тебя, одевали, отправили в школу, а потом в университет, – сказала она возмущенно. – Тебе не на что жаловаться!
– И я всегда буду вам благодарен и всегда буду любить вас, – сказал Ллойд.
– Но почему ты вообще заговорил сейчас на эту тему? – сказал Билли.
– Потому что кое-кто в Эйбрауэне мне кое-что сказал.
Мама ничего не ответила, но в ее глазах промелькнул страх. Кто-то в Уэльсе знает правду, подумал Ллойд.
– Мне сказали, – безжалостно продолжал он, – что, возможно, Мод Фицгерберт в тысяча девятьсот четырнадцатом году забеременела и ее ребенка выдали за твоего, вознаградив тебя домом на Натли-стрит.
Этель презрительно фыркнула.
Ллойд поднял руку.
– Это могло бы объяснить две вещи. Во-первых – непонятную дружбу между тобой и леди Мод. А во-вторых… – он полез в карман, – эту карточку, где я с бакенбардами, – и он показал им фотографию.
Этель смотрела на карточку и молчала.
– Можно подумать, что это я, правда? – сказал Ллойд.
– Да, Ллойд, можно, – раздраженно сказал Билли, – но, поскольку это не ты, перестань ходить вокруг да около и скажи нам, кто это.
– Это отец графа Фицгерберта. А теперь вы перестаньте ходить вокруг да около, дядя Билли, и ты, мама. Я действительно сын Мод?
– В основе нашей с Мод дружбы, – сказала Этель, – лежала прежде всего политика. Мы прервали отношения, когда разошлись во взглядах на стратегию суфражисток, а потом помирились. Она мне очень нравилась, и от нее я получала много жизненно важных возможностей, но никакая тайна нас с ней не связывает. Она не знает, кто твой отец.
– Хорошо, мам, – сказал Ллойд. – Я могу в это поверить. Но карточка…
– Объяснить это сходство… – сказала она и замолчала.
Но Ллойд не собирался дать ей улизнуть.
– Говори, – беспощадно сказал он. – Скажи мне правду.
– Ты ошибаешься, мальчик мой, – сказал Билли. – Слышал звон, да не знаешь, где он.
– Да? Ну так наставьте меня на путь истинный, что же вы?
– Не мне это делать.
Это было все равно что признание.
– Значит, прежде была все-таки ложь.