– Давай же, отвечай немедленно! – потребовал Франк. В руке он держал письмо – очень похожее на то, что получила Ада, – и яростно им размахивал.
Моника успокаивающе положила ладонь мужу на локоть.
– Людди, не надо так, – сказала она.
– Я хочу знать! – сказал он.
Карла посмотрела на его розовое лицо с маленькими черными усиками. Было видно, что он страдает. При других обстоятельствах она отказалась бы отвечать, если бы ее спрашивали так грубо. Но его грубости можно было найти оправдание, и она решила не обращать внимания.
– Директор, профессор Вилрих, сказал нам, что появился новый метод лечения такого состояния, как у Курта.
– И нам он заявил то же самое, – сказал Людвиг. – В чем этот метод заключается?
– Я задала ему этот вопрос. Он ответил, что я не смогу понять объяснения. Я настаивала, и он сказал, что это новые лекарства, но больше ничего не объяснил. Господин Франк, можно взглянуть на ваше письмо?
По лицу Франка Карла поняла, что вопросы здесь задает он, но все же он отдал ей листок.
Письмо было точно такое же, как то, что пришло Аде, и у Карлы возникло странное ощущение, что машинистка напечатала несколько таких писем, лишь меняя имена.
Франк спросил:
– Как могло случиться, что от разрыва аппендикса одновременно умерли двое мальчиков? Это же не какая-то заразная болезнь…
– Курт точно умер не от аппендицита, – ответила Карла. – Ему удалили аппендикс два года назад.
– Ладно, – сказал Франк. – Хватит разговоров. – Он выхватил у Карлы письмо. – Я пойду с этим к кому-нибудь из правительства. – И он вышел из комнаты.
За ним последовали Моника и дворецкий.
Карла подошла к Фриде и взяла ее за руку.
– Мне так жаль… – сказала она.
– Спасибо, – прошептала Фрида.
Карла подошла к Вернеру. Он встал и обнял ее. Она почувствовала, как ей на лоб упала его слеза. Ее охватило какое-то неизвестное, но сильное чувство. Ее сердце сжималось от горя, но ощущение прикосновения его тела и его нежных рук приводило ее в трепет.
Они долго стояли так, потом Вернер шагнул назад.
– Отец дважды звонил в госпиталь, – сказал он возмущенно. – Во второй раз они просто сказали, что им нечего добавить, и бросили трубку. Но я выясню, что случилось с моим братом, от меня им так просто не отделаться.
– Если и выяснишь, его не вернуть, – сказала Фрида.
– Но все равно я хочу знать. Если понадобится, поеду в Акельберг.
– Интересно, не сможет ли нам помочь с этим кто-нибудь в Берлине, – сказала Карла.
– Это должен быть кто-то в правительстве, – сказал Вернер.
– У Генриха отец в правительстве, – сказала Фрида.
– Он-то нам и поможет! – щелкнул пальцами Вернер. – Он раньше был в партии Центра, но сейчас с нацистами, влиятельный человек в министерстве иностранных дел.
– Генрих согласится повести нас к нему? – спросила Карла.
– Согласится, если его попросит Фрида, – сказал Вернер. – Для Фриды Генрих сделает что угодно.
В это Карла легко могла поверить. За что бы Генрих ни брался, он вкладывал в это всю душу.
– Я сейчас ему позвоню, – сказала Фрида.
Она вышла в холл, а Карла с Вернером сели рядом, бок о бок. Он обнял ее за плечи, и она прислонилась головой к его плечу. Она сама не знала, эти знаки привязанности были побочным эффектом трагедии – или чем-то большим.
Вернулась Фрида.
– Если мы сейчас туда поедем, отец Генриха готов поговорить с нами прямо сейчас, – сказала она.
Они сели в спортивный автомобиль Вернера, уместившись втроем на передних сиденьях.
– Не представляю, как тебе удается до сих пор ездить на собственной машине, – сказала Фрида, когда они тронулись. – Даже папа не может доставать бензин для личных нужд.
– А я говорю боссу, что мне нужно ездить по служебным делам, – сказал Вернер. Он работал у важного генерала. – Правда, не знаю, сколько еще это будет сходить мне с рук.
Семья фон Кессель жила в том же районе. Вернер доехал туда за пять минут.
Дом был роскошный, хоть и меньше, чем у Франков. Генрих встретил их у дверей и проводил в гостиную с книгами в кожаных переплетах и деревянной скульптурой орла, древнего символа Германии.
– Спасибо, что ты это сделал, – сказала Фрида, целуя Генриха. – Наверное, это было нелегко – я знаю, что ты не очень ладишь с отцом.
Генрих засиял от удовольствия.
Его мама принесла им пирог и кофе. Она показалась Карле теплой и простой женщиной. Расставив все, она ушла, как горничная.
Вошел отец Генриха Готфрид. У него были такие же густые прямые волосы, как у Генриха, только не черные, а седые.
– Отец, – сказал Генрих, – это Вернер и Фрида Франк, отец которых производит приемники «Народного радио».
– А, да, – сказал Готфрид. – Я видел вашего отца в «Герренклубе».
– А это – Карла фон Ульрих, я полагаю, ее отца ты тоже знаешь.
– Мы работали вместе в посольстве Германии в Лондоне, – осторожно сказал Готфрид. – Это было в тысяча девятьсот четырнадцатом году. – Было очевидно, что вспоминать о связи с социал-демократом ему далеко не так приятно. Он взял кусок пирога, неловко уронил на ковер, безуспешно попытался собрать крошки, потом оставил это занятие и сел прямо.
«Чего он боится?» – подумала Карла.
Генрих сразу перешел к цели визита.
– Отец, я полагаю, ты слышал про Акельберг.
Карла внимательно следила за Готфридом. На долю секунды что-то изменилось в его лице, но он тут же напустил на себя безразличие.
– Городок в Баварии? – сказал он.
– Там есть больница, – сказал Генрих. – Для людей с умственными нарушениями.
– Наверное, я об этом не слышал.
– Мы думаем, там происходит что-то странное, и мы хотели спросить, не известно ли тебе что-нибудь об этом.
– Совершенно ничего. А что там происходит?
– Там умер мой брат, – вступил в разговор Вернер, – по всей видимости – от аппендицита. И у служанки господина фон Ульриха умер сын – в то же время, в том же месте и по той же причине.
– Это очень печально, но ведь это, разумеется, совпадение?
– У ребенка нашей служанки не могло быть аппендицита, – сказала Карла. – Ему удалили аппендикс два года назад.
– Мне понятно ваше стремление установить факты, – сказал Готфрид. – Все это крайне неудовлетворительно. Однако самым вероятным объяснением представляется ошибка при копировании.
– Если это так, то мы бы хотели получить подтверждение, – сказал Вернер.
– Разумеется. Вы написали в больницу?
Карла сказала:
– Я писала им раньше, узнать, когда моей служанке можно навестить сына. Они так и не ответили.
– А мой отец, – сказал Вернер, – звонил в больницу сегодня утром. Главврач бросил трубку.
– Надо же! Какая невоспитанность! Но, видите ли, на мой взгляд, эта ситуация – не для министерства иностранных дел.
Вернер подался вперед.
– Господин фон Кессель, а может быть так, что оба мальчика погибли в ходе неудачного секретного эксперимента?
Готфрид откинулся назад.
– Это совершенно невозможно, – сказал он, и у Карлы появилось ощущение, что он говорит правду. – Это абсолютно исключено. – В его голосе слышалось облегчение.
У Вернера, похоже, вопросов больше не было, а вот Карлу ответ не успокоил. Интересно, подумала она, почему Готфрид был так доволен, что ему пришлось отвечать на этот вопрос? Не скрывает ли он что-то другое – похуже?
У нее возникло предположение столь ужасное, что она едва могла об этом думать.
– Ну, если… – начал Готфрид.
– Господин фон Кессель, – сказала Карла, – вы совершенно уверены, что они не были убиты в результате неудачного эксперимента?
– Совершенно уверен.
– Если вы знаете наверняка, что именно это в Акельберге не происходит, – должно быть, вы обладаете какой-то информацией о том, что там происходит на самом деле?
– Вовсе не обязательно, – сказал он, но к нему вернулось прежнее напряжение, и она поняла, что находится на верном пути.
– Я помню, что когда-то видела плакат нацистов, – продолжала она. Именно это воспоминание и подтолкнуло ее к новой ужасной мысли. – На плакате были изображены санитар и человек с умственной отсталостью, и было написано что-то вроде «Этот человек, страдающий наследственным заболеванием, обходится обществу в шестьдесят тысяч рейхсмарок. Товарищ, это и твои деньги тоже!». Кажется, это была реклама в каком-то журнале.
– Я тоже видел подобную рекламу, – пренебрежительно сказал Готфрид, словно это не имело к нему никакого отношения.
Карла встала.
– Господин фон Кессель, вы католик, и Генриха вы воспитали в католической вере…
Готфрид презрительно фыркнул.
– Генрих теперь говорит, что атеист.
– Но вы-то – нет! И верите, что человеческая жизнь – священна.
– Да.
– Вы говорите, что врачи в Акельберге не проверяют на инвалидах опасные новые лекарства, и я вам верю.
– Благодарю.
– Но может быть, они делают что-то другое? Еще хуже?
– Нет, нет.
– Они намеренно убивают инвалидов?
Готфрид молча покачал головой.
Карла подошла к Готфриду и сказала тихо, словно они были в комнате лишь вдвоем:
– Как католик, считающий человеческую жизнь неприкосновенной, можете ли вы, положа руку на сердце, сказать мне, что умственно неполноценных детей в Акельберге не убивают?
Готфрид улыбнулся, сделал успокаивающий жест и собрался заговорить – но не произнес ни слова.
Карла опустилась перед ним на колени.
– Ну скажите, пожалуйста! Прямо сейчас! Здесь, в вашем доме, с вами рядом четверо молодых немцев, ваш сын и трое его друзей. Ну скажите нам правду. Посмотрите мне в глаза и скажите, что наше правительство не убивает детей-инвалидов.
В комнате наступила полная тишина. Готфрид собрался было что-то сказать, но передумал. Он плотно зажмурил глаза, сжал губы в мучительную гримасу и опустил голову. Четверо молодых людей потрясенно смотрели, как исказилось его лицо.
Наконец фон Кессель открыл глаза. Он взглянул на них – на каждого поочередно, и, наконец, на своего сына.