Они поехали к дому Охса, стоявшему рядом с большой протестантской церковью в Митте, центральном районе. Как Вернер мог думать, что находится под защитой отца, так Охс, возможно, думал, что его защитит церковь. Сейчас он узнает, что это не так.
Маке позвонил в колокольчик. В прежние времена они бы вышибли дверь – просто чтобы произвести впечатление.
Дверь открыла служанка, и Маке вошел в просторную, хорошо освещенную прихожую с полированными половицами и мягкими коврами. Остальные трое вошли за ним.
– Где твой хозяин? – доброжелательно обратился к служанке Маке.
Он не угрожал ей, но она все равно испугалась.
– В своем кабинете, – ответила она, показав на нужную дверь.
– Соберите всех женщин и детей в соседней комнате, – сказал Маке Вагнеру.
Дверь кабинета открылась, и в прихожую выглянул, нахмурившись, пастор Охс:
– Что, хотел бы я знать, здесь происходит? – сказал он возмущенно.
Маке направился прямо к нему, заставив отступить назад и впустить Маке. Кабинет был маленький, хорошо обставленный – стол с кожаным верхом, полки богословских книг.
– Закройте дверь, – сказал Маке.
Пастор Охс неохотно повиновался, но потом сказал:
– Я полагаю, у вас есть достаточно приемлемое оправдание этому вторжению.
– Сядьте и заткнитесь, – сказал Маке.
Пастор Охс был ошеломлен. Наверное, ему в последний раз приказывали заткнуться, еще когда он был мальчишкой. Обычно служителей церкви не оскорбляли даже полицейские. Но нацисты игнорировали эти досадные условности.
– Это возмутительно! – выдавил наконец Охс. И сел.
Где-то в доме зазвенел протестующий женский голос: видимо, жена. Услышав это, Охс побледнел и поднялся со стула. Маке толкнул его назад:
– Сиди на месте!
Охс был плотного сложения и выше, чем Маке, но протестовать не стал.
Маке обожал наблюдать, как эти напыщенные типы сникают от страха.
– Кто вы? – спросил пастор Охс.
Маке им никогда не отвечал. Они, конечно, догадывались, но, когда не знали наверняка, было страшнее. Если бы потом, что маловероятно, кто-нибудь начал задавать вопросы, вся команда поклялась бы, что они первым делом представились как офицеры полиции и показали свои жетоны.
Он вышел. Его сотрудники согнали в гостиную несколько детишек. Маке велел Райнхольду Вагнеру отправляться в кабинет и сторожить там Охса. Потом вслед за детьми он вошел в другую комнату.
Там были занавески в цветочек, семейные фотографии на камине и удобные кресла, обитые клетчатой тканью. Хороший дом, хорошая семья. Ну почему они не могли сохранять лояльность рейху и заниматься лишь своими делами?
Служанка, прикрывая рот ладонью – словно чтобы удержаться от крика, – стояла у окна. Четверо детей столпились вокруг жены Охса – некрасивой полногрудой женщины за тридцать. Пятого ребенка она держала на руках – девочку лет двух, со светлыми кудрями.
Маке погладил девочку по голове.
– Как зовут эту? – сказал он.
Фрау Охс пришла в ужас.
– Лизелотта, – прошептала она. – Что вам от нас нужно?
– Лизелотта, малышка, иди к дяде Томасу, – сказал Маке, протягивая руки.
– Нет! – вскричала фрау Охс. Она прижала к себе ребенка и шарахнулась в сторону.
Лизелотта громко заплакала.
Маке кивнул Карлу Рихтеру.
Рихтер схватил фрау Охс сзади, заламывая ей руки назад, вынуждая выпустить ребенка. Но прежде чем Лизелотта упала, Маке ее подхватил. Дитя билось, как пойманная рыба, но он лишь крепче стиснул ее, как держал бы кошку. Она заревела сильнее.
На Маке бросился мальчишка лет двенадцати, безуспешно колотя его маленькими кулачками. Пора его учить уважать власть, решил Маке. Он взял Лизелотту левой рукой, а правой схватил мальчишку за рубашку и швырнул через комнату – так, чтобы тот приземлился в мягкое кресло. Мальчишка заорал от страха, завизжала и фрау Охс. Кресло опрокинулось, и мальчишка покатился по полу. Он не очень ушибся, но начал плакать.
Маке вынес Лизелотту в прихожую. Она, оставшись без матери, визжала изо всех сил. Он поставил ее на пол. Она бросилась к двери в гостиную и стала биться в нее, вереща от ужаса. Маке заметил, что поворачивать дверную ручку она еще не научилась.
Оставив ребенка в прихожей, Маке снова вошел в кабинет. Вагнер был у двери – охранял. Охс стоял посреди комнаты, белый от страха.
– Что вы делаете с моими детьми? – произнес он. – Почему кричит Лизелотта?
– Вы напишете письмо, – сказал Маке.
– Да, да, что угодно! – сказал Охс, бросаясь к столу с кожаной столешницей.
– Не сейчас, позже.
– Хорошо.
Маке наслаждался. В отличие от Вернера, Охс был полностью уничтожен.
– Письмо министру юстиции, – продолжал он.
– Так вот из-за чего все это.
– Вы напишете, что теперь вы понимаете: в ваших голословных заявлениях, сделанных в первом письме, не было ни слова правды, что вас ввели в заблуждение тайные коммунисты. Вы извинитесь перед министром за беспокойство, причиненное вашими неосмотрительными действиями, и заверите его, что никогда больше ни с кем не заговорите об этом деле.
– Да, да, обязательно. Что там делают с моей женой?
– Ничего. Она кричит от страха перед тем, что с ней будет, если вы не напишете это письмо.
– Я хочу ее видеть.
– Если вы будете меня раздражать своими дурацкими требованиями, ей будет хуже.
– Конечно! Я был не прав. Приношу свои извинения.
Как слабы те, кто противостоит нацистам.
– Письмо напишете сегодня вечером. Утром отправьте.
– Хорошо. Следует ли мне послать вам копию?
– Идиот. Оно все равно попадет ко мне. Неужели вы думаете, что министр сам читает вашу бредовую писанину?
– Нет, нет, конечно, нет, я понимаю.
Маке направился к двери.
– И держитесь подальше от таких, как Вальтер фон Ульрих.
– Да-да, обещаю.
Маке вышел, сделав Вагнеру знак следовать за ним. Лизелотта сидела на полу, заходясь криком. Маке открыл дверь гостиной и позвал Рихтера и Шнайдера.
Они вышли из дома.
– Порой в насилии нет никакой необходимости, – задумчиво сказал Маке, когда они садились в машину.
За руль сел Вагнер, и Маке дал ему адрес дома фон Ульриха.
– Но с другой стороны, – добавил он, – иногда это самый простой путь.
Фон Ульрих жил недалеко от церкви. У него был большой старый дом, который – это было очевидно – он не мог себе позволить содержать. Краска облетала, перила были ржавые, разбитое окно заделано картоном. Нельзя сказать, что это было необычно: в военное время режим строгой экономии означал, что за состоянием многих домов не следили.
Дверь открыла служанка. Маке подумал, что это, должно быть, та самая женщина, с чьего неполноценного ребенка все и началось, но не дал себе труда спрашивать. Какой смысл арестовывать девчонок.
Из боковой комнаты в прихожую вышел Вальтер фон Ульрих.
Маке его помнил. Это был двоюродный брат Роберта фон Ульриха, у которого восемь лет назад Маке с братом купили ресторан. В те дни он был гордым и надменным. Теперь на нем был поношенный костюм, но вел он себя по-прежнему нагло.
– Что вам нужно? – произнес он, пытаясь говорить так, словно еще имел право требовать объяснений.
Здесь Маке не собирался терять время.
– В наручники, – сказал он. Вагнер с наручниками шагнул вперед.
Появилась высокая красивая женщина. Она загородила собой фон Ульриха.
– Отвечайте, кто вы и что вам нужно! – потребовала она. Было очевидно, что это жена. У нее был легкий иностранный акцент. Ничего удивительного.
Вагнер ударил ее по лицу, сильно, и она пошатнулась.
– Ко мне спиной, руки вместе, – сказал Вагнер фон Ульриху. – Или я ей выбью зубы и в глотку затолкаю.
Фон Ульрих повиновался.
По ступенькам слетела молодая симпатичная девушка в форме медсестры.
– Отец! – воскликнула она. – Что происходит?
Интересно, подумал Маке, сколько еще людей в доме. Он почувствовал легкую тревогу. Обычная семья не могла противостоять подготовленным офицерам полиции, но, если тут будет толпа, они могут создать такую неразбериху, что фон Ульрих может и ускользнуть.
Однако тот и сам не хотел оказывать сопротивления.
– Не перечь им! – властно сказал он дочери. – Назад!
Медсестра в ужасе отпрянула и послушно замерла.
– В машину его, – сказал Маке.
Вагнер вывел фон Ульриха из дверей.
Жена зарыдала.
– Куда вы его везете? – спросила медсестра.
Маке подошел к двери. Он оглянулся на трех женщин: служанку, жену и дочь.
– И все эти беды, – сказал он, – ради одного восьмилетнего кретина. Мне этого никогда не понять.
Он вышел и сел в машину.
До Принц-Альбрехт-штрассе было совсем близко. Вагнер поставил автомобиль с тыльной стороны управления гестапо, рядом с дюжиной других таких же черных машин. Все вышли.
Фон Ульриха втащили через заднюю дверь, повели вниз по лестнице в подвал и бросили в комнату с белыми кафельными стенами.
Маке открыл шкаф и вынул три длинные, тяжелые дубинки, напоминающие американские бейсбольные биты. Он раздал их своим помощникам.
– Отделайте так, чтоб своих не узнал, – сказал он и ушел, предоставив им заниматься своим делом.
Капитан Владимир Пешков, начальник берлинского отдела разведки Красной Армии, встречался с Вернером Франком на кладбище инвалидов, у судоходного канала Берлин – Шпандау.
Место было хорошее. Внимательно оглядев кладбище, Володя смог убедиться, что никто не вошел за ним или Вернером. Кроме них на кладбище была еще только одна старуха, да и та уже уходила.
Они встречались у могилы генерала фон Шарнхорста – с большим пьедесталом, на котором был дремлющий лев, сделанный из переплавленных вражеских пушек. Стоял солнечный весенний день, и два молодых шпиона сняли пиджаки, прогуливаясь среди могил немецких героев.
После того как почти два года назад был подписан пакт Гитлера – Сталина, в Германии продолжала действовать советская разведка, продолжалось и наблюдение за персоналом советского посольства. Все знали, что договор заключен временно, но вот насколько это временно – никто не знал. Поэтому за Володей по-прежнему повсюду ходили агенты контрразведки.