– Подобные вещи нельзя сохранить в секрете. И что происходит сейчас?
– Мы с группой товарищей едем в Кунцево повидать его.
– С какой целью? – задал Володя главный вопрос.
– Во-первых, выяснить, жив он или нет.
Неужели возможно, что он уже мертв и никто об этом не знает, подумал Володя. Это казалось сомнительным.
– А если он жив?
– Я не знаю. Но что бы ни случилось, я предпочитаю быть там и видеть, а не узнавать потом.
Володя знал, что подслушивающие устройства в движущейся машине не работают – микрофоны улавливают лишь шум мотора, – поэтому он был уверен, что его не подслушивают. Тем не менее ему было страшно, когда он произнес немыслимое:
– А может случиться, что Сталина свергнут?
– Говорю тебе: я не знаю! – раздраженно ответил отец.
У Володи словно электрический ток прошел по телу. Такой вопрос требовал категорического отрицания, все остальное означало – «да». Отец признал возможность того, что со Сталиным могли покончить.
Сердце всколыхнула надежда.
– Только подумай, как бы это было! – восторженно сказал он. – Больше никаких чисток! Трудовые лагеря закроют. НКВД больше не будет хватать на улицах и насиловать девчонок… – Он был почти уверен, что Григорий его перебьет, но тот лишь слушал, прикрыв глаза. Володя продолжал: – Дурацкая фраза «троцкистско-фашистский шпион» уйдет из нашего языка. Войска, оказавшись перед численно и технически превосходящими силами противника, смогут отступить, вместо того чтобы бесполезно приносить себя в жертву. Решения будут приниматься осмысленно, группой умных людей, которые будут находить оптимальный вариант, наилучший для всех. Настанет тот самый коммунизм, о котором ты мечтал тридцать лет назад!
– Глупый мальчишка! – презрительно сказал отец. – Худшее, что может быть в этой ситуации, – это потерять руководителя. Мы воюем, мы отступаем! Единственной нашей целью должно быть спасение революции – во что бы то ни стало! Сейчас Сталин нам нужен больше, чем когда-либо.
Володя воспринял эти слова как пощечину. Уже много лет отец не называл его глупым.
Неужели отец прав? Неужели Советскому Союзу нужен Сталин? Вождь, принявший столько провальных решений, что Володя просто не представлял себе, как при ком бы то ни было другом страна могла бы жить еще хуже.
Они прибыли на место. Дом Сталина было принято называть дачей, но на обычный загородный дом она не была похожа. Это было длинное, приземистое здание, с каждой стороны от помпезного крыльца – по пять высоких окон. Дом стоял в сосновом лесу и был выкрашен в темно-зеленый цвет, словно для маскировки. Сотни вооруженных солдат охраняли ворота и забор с двумя рядами колючей проволоки. Григорий указал на батарею противовоздушной обороны, частично скрытую маскировочной сетью:
– Это я ее здесь устанавливал.
Охранник у ворот узнал Григория, но тем не менее попросил предъявить документы. Хоть Григорий был генералом, а Володя – капитаном разведки, обоих обыскали, нет ли оружия.
Володя подъехал к крыльцу. Других машин перед домом не было.
– Подождем остальных, – сказал отец.
Через считаные секунды подъехали еще три «ЗИСа». Володя вспомнил, что сокращение «ЗИС» означало «Завод имени Сталина». Что же, палачи прибыли на казнь в машинах, названных в честь их жертвы?
Все вышли – восемь человек средних лет, в костюмах и шляпах. В их руках – будущее страны. Володя узнал министра иностранных дел Молотова и начальника тайной полиции Берию.
– Идем, – сказал Григорий.
Володя остолбенел.
– Я что, тоже пойду с тобой?
Григорий сунул руку под сиденье и дал Володе пистолет Токарева «ТТ-33».
– Положи в карман, – сказал он. – Если эта мразь Берия попытается меня арестовать, стреляй в эту сволочь.
Володя взял пистолет с осторожностью: у «ТТ-33» не было предохранителя. Он опустил оружие в карман пиджака – длиной оно было около 18 сантиметров – и вышел из машины. «В магазине пистолета должно быть восемь патронов», – вспомнил он.
Все вошли внутрь. Володя боялся, что его вновь начнут обыскивать и найдут пистолет, но больше проверок не было.
Интерьер дома был выполнен в темных цветах и плохо освещен. Дежурный офицер провел группу в небольшую столовую. Там в кресле сидел Сталин.
Самый могущественный человек в Восточном полушарии казался угнетенным и подавленным. Взглянув на входящих в комнату, он спросил:
– Зачем вы приехали?
У Володи перехватило дыхание. Он был уверен, что они Сталина либо арестуют, либо казнят.
Наступило долгое молчание – и Володя понял, что они не договорились, что делать дальше. Да и как могли они договориться, если даже не знали, жив Сталин или нет?
Но что они будут делать теперь? Застрелят его? Другой возможности может не представиться.
Наконец Молотов выступил вперед.
– Мы просим вас вернуться к работе, – сказал он.
Володя еле сдержал протестующий крик.
Но Сталин покачал головой.
– Смогу ли я оправдать надежды народа? Смогу ли привести страну к победе?
Володя был потрясен. Неужели он действительно откажется?
– Может быть, есть лучшие кандидатуры, – добавил Сталин.
Он давал им второй шанс отстранить его!
Заговорил другой из приехавших, и Володя узнал маршала Ворошилова.
– Никого достойнее вас нет! – сказал он.
Ну зачем это? Вряд ли сейчас подходящее время для неприкрытой лести…
– Именно так! – вступил в разговор отец Володи.
Неужели они не дадут Сталину уйти? Как можно сделать такую глупость?
Молотов первый сказал хоть что-то разумное:
– Мы предлагаем создать военный кабинет, который будет называться Государственный комитет обороны, что-то вроде чрезвычайного политбюро с очень ограниченным количеством членов и широкими полномочиями.
– И кто встанет во главе? – быстро спросил Сталин.
– Вы, товарищ Сталин!
«Нет!» – хотелось крикнуть Володе.
Снова наступило долгое молчание.
– Ну хорошо, – сказал наконец Сталин. – А кто же еще будет у нас в комитете?
Берия шагнул вперед и начал предлагать кандидатуры.
Все кончено, понял Володя. Он чувствовал себя разбитым от отчаяния и разочарования. Они упустили свой шанс. Они могли отстранить тирана, но мужества не хватило. Как дети жестокого отца, они испугались, что без него у них ничего не выйдет.
Фактически дела обстояли еще хуже, понял он с растущей тоской. Возможно, у Сталина действительно был срыв – у него действительно был больной вид, – но при этом он сделал гениальный политический ход. Все те, кто мог бы его заменить, находились в этой комнате. В тот момент, когда его несостоятельность была выставлена на всеобщее обозрение, он заставил своих соперников просить его вновь вернуться к руководству. Он подвел черту под своей ужасной ошибкой и дал самому себе возможность начать с чистого листа.
Сталин не просто вернулся.
Он стал сильнее, чем когда-либо прежде.
Кому могло бы хватить смелости заявить публичный протест против того, что происходит в Акельберге? Карла и Фрида видели это собственными глазами, и еще у них была свидетельница Ильза Кениг, но теперь им был нужен адвокат. Никаких выборных представителей больше не было: депутатами рейхстага были теперь только нацисты. И настоящих журналистов тоже не было, одни писаки-подхалимы. И судьи все были назначенцами, угождающими правительству. Карла никогда раньше не понимала, как ее защищали политики, газетчики и юристы. Без них, видела теперь она, правительство могло делать все, что угодно, даже убивать людей.
К кому они могли обратиться? У поклонника Фриды, Генриха фон Кесселя, был друг, католический священник.
– Петер был самый умный парень в моем классе, – сказал Генрих. – Хотя его не очень любили за то, что он держался несколько заносчиво и чопорно. Однако я думаю, что он нас выслушает.
Карла подумала, что попробовать стоит. Ее пастор, протестант, им сочувствовал, пока гестапо не запугало его и не заставило молчать. Может быть, так случится и с этим. Но что можно сделать еще, она просто не знала.
И вот в воскресенье, ранним июльским утром, Генрих повез Карлу, Фриду и Ильзу в церковь Петера в Шенберге. Генрих в черном костюме был очень красив; все девушки, чтобы вызывать больше доверия, надели свою форму медсестер. Они вошли в церковь через боковую дверь и прошли в маленькую пыльную комнату с несколькими стульями и большим шкафом. Они застали отца Петера одного, погруженного в молитву. Он, должно быть, услышал, как они вошли, но еще с минуту оставался на коленях, прежде чем встать и приветствовать их.
Петер был высокий и худощавый, с правильными чертами лица и аккуратной стрижкой. Карла подсчитала, что если он ровесник Генриха, то ему двадцать семь лет. Он встретил их хмуро, не заботясь о том, чтобы скрыть досаду, что его побеспокоили.
– Я готовлюсь к мессе, – сказал он сурово. – Генрих, я рад видеть тебя в церкви, но сейчас вы должны меня оставить. Встретимся после мессы.
– Петер, у нас неотложное дело к тебе как к духовному лицу, – сказал Генрих. – Присядь, мы должны сказать тебе нечто очень важное.
– Вряд ли ваше дело важнее, чем месса.
– Важнее, Петер, поверь мне. Через пять минут ты согласишься.
– Хорошо.
– Это моя девушка, Фрида Франк.
Карла удивилась. Фрида стала его девушкой?
– У меня был младший брат, – начала Фрида. – Он родился с расщеплением позвоночника. В начале этого года его перевели в больницу Акельберга, в Баварии, обещая особое лечение. Вскоре мы получили письмо с сообщением, что он умер от аппендицита.
Она взглянула на Карлу, и та продолжила рассказ:
– А у моей служанки был сын с повреждением головного мозга. Его тоже перевели в Акельберг. Служанка получила в тот же самый день точно такое же письмо.
Петер развел руками, словно говоря: «Ну так что же?»
– Я уже слышал нечто подобное. Это антиправительственная пропаганда. Церковь политикой не занимается.