— У тебя ум есть или как? — сердито спросила малышка Мю.
— Не знаю. Вряд ли, — честно сказала белочка.
— Ты меня разбудила! — выговаривала Мю. — И прогрызла мой спальный мешок. Ты вообще что творишь?
Но белочка от изумления снова забыла про матрасик.
Мю фыркнула и окончательно выбралась из коробки. Прикрыла крышкой оставшуюся внутри сестру и пошла пощупать снег.
— Вот он, значит, какой, — проговорила она. — Придумают же.
Она тут же слепила снежок и метко швырнула его в белочку. А потом вылезла из грота и отправилась исследовать зиму. И первым делом поскользнулась и с размаху шлёпнулась на обледенелую скалу.
— Ах вот, значит, как! — с угрозой проговорила Мю. — Поня-а-атно!
Но тут она представила, как выглядит со стороны — мюмла вверх тормашками, — и долго смеялась. Потом оглядела скалу и задумалась. Проговорила: «Ага-а» — и проехала на попе весь склон, подпрыгивая на ухабах, до самого низа, туда, где блестел лёд.
Малышка Мю повторила трюк ещё шесть раз, пока не заметила, что замёрзла.
Тогда она вернулась в грот и вытряхнула из картонной коробки спящую сестру. Мю никогда не видела санок, но решила, что коробка — то, что ей нужно.
Белочка между тем сидела в лесу и растерянно переводила взгляд с одного дерева на другое.
Она никак не могла вспомнить, где живёт, что ищет и как вообще тут оказалась.
Муми-тролль не успел уйти далеко на юг — тьма под деревьями начала сгущаться.
Лапы всё глубже утопали в снегу, и снег уже поднадоел.
Лес был неподвижен и тих. Время от времени слетал с ветки на землю снежный ком. Ветка на миг качнётся, и снова всё становится безжизненным.
«Весь мир впал в спячку, — думал Муми-тролль. — Один я не смог заснуть. Так и буду тут бродить целыми днями и неделями, пока сам не превращусь в сугроб, и никто меня никогда не узна́ет».
И тут лес расступился, и внизу открылась новая долина, и на другой стороне Муми-тролль увидел Одинокие горы. Они волнами стремились к югу, ещё более одинокие, чем раньше.
Теперь Муми-троллю стало по-настоящему холодно. Вечерний сумрак ползком поднимался со дна долины и медленно взбирался по обледенелому горному хребту. Снег на чёрных скалах был похож на острые белые клыки. Кругом белизна, чернота, пустота — сколько хватает глаз.
— Там, за горами, — Снусмумрик, — сказал Муми-тролль. — Сидит себе и ест апельсины. Если б я знал, что он знает, что я иду к нему через все эти вершины, я бы полез. А когда ты совсем один, ничего не выйдет.
Муми-тролль повернулся и пошёл по собственным следам обратно.
«Переведу все часы, — думал он. — Может, тогда весна наступит быстрее. А может, я что-нибудь случайно разобью, и тогда кто-нибудь проснётся».
Но он знал, что никто не проснётся.
И вдруг он заметил кое-что. С цепочкой его следов пересеклась цепочка следов помельче. Муми-тролль долго стоял и смотрел на них. Кто-то живой проходил через лес не больше получаса назад. Вряд ли он успел далеко уйти. Этот кто-то шёл в долину и был меньше, чем сам Муми-тролль. Следы почти не проваливались в снег.
Муми-тролля бросило в жар от ушей до кончика хвоста.
— Подожди! — закричал он. — Не бросай меня!
Он побрёл по снегу, спотыкаясь и издавая жалобные звуки, и тут его охватил страх темноты и одиночества.
Этот страх, видно, прятался где-то с того момента, как Муми-тролль проснулся в спящем доме, но только теперь Муми-тролль достаточно осмелел, чтобы испугаться по-настоящему.
Он больше не кричал — боялся остаться без ответа. Он не смел поднять морду от следов, которые едва виднелись в темноте. Он брёл, полз и жалобно подвывал.
И внезапно увидел свет.
Это был маленький огонёк, но он наполнил весь лес ласковым оранжевым сиянием.
Муми-тролль успокоился. Он забыл про следы и медленно пошёл вперёд. И шёл, пока не увидел, что в снегу горит обыкновенная стеариновая свечка. Вокруг неё высился слепленный из снежков островерхий домик. Снежки были прозрачные и светились оранжевым, как абажур ночника у него дома.
За фонарём кто-то выкопал ямку в сугробе и лежал в ней, глядя в суровое зимнее небо, и насвистывал — тихо, себе под нос, но насвистывал же!
— Что это за песня? — спросил Муми-тролль.
— Это песня про меня, — донеслось из сугроба. — Песня про Туу-тикки, которая слепила из снега фонарь. Но припев будет совсем про другое.
— Понятно, — сказал Муми-тролль и сел в снег.
— Ничего тебе не понятно, — заметила Туу-тикки дружелюбно и приподнялась, так что стала видна её полосатая красно-белая курточка. — В припеве поётся о том, что понять невозможно. Я как раз думала про северное сияние. Неизвестно, правда оно есть или только кажется. Ничего-то мы толком не знаем, и от этого мне спокойнее.
Она снова опустилась в свою ямку и стала смотреть в небо, уже совсем чёрное.
Муми-тролль приподнял нос и увидел северное сияние, которого не видел до него ни один муми-тролль. Оно было синее, белое и немножко зелёное и колыхалось длинными складками, занавешивая небо.
— Оно правда есть, я его вижу, — сказал Муми-тролль.
Туу-тикки не ответила. Она подтянулась к фонарю и достала из него свою свечку.
— Заберём домой, — сказала она. — А то всё равно придёт Морра и усядется на неё.
Муми-тролль покивал. Морру он видел один-единственный раз, августовской ночью, давным-давно. Она забилась под куст сирени, ледяная, серая, и просто смотрела на них. Но как смотрела! А когда ушла, оказалось, что там, где она сидела, замёрзла земля.
Муми-тролль задумался: не оттого ли и случилась зима, что десять тысяч морр вдруг взяли и разом уселись на землю? Но он решил поговорить об этом потом, когда познакомится с Туу-тикки поближе.
Пока они взбирались на холм, в долине посветлело, и Муми-тролль увидел — вышла луна.
Муми-дом спал в одиночестве за мостом. Но Туу-тикки свернула через пустой сад к западу.
— Здесь росли яблоки, — сказал Муми-тролль, чтобы поддержать разговор.
— А теперь здесь растёт снег, — рассеянно заметила Туу-тикки, продолжая путь.
Они вышли на морской берег, где была одна сплошная темень, и осторожно ступили на мостки, ведущие к купальне.
— А здесь я всегда нырял, — шепнул Муми-тролль, глядя на жёлтый изломанный тростник, торчащий из-подо льда. — Однажды я прогрёб под водой целых девять раз. Тогда было тепло…
Туу-тикки открыла дверь купальни. Она зашла внутрь и поставила свечу на круглый столик, который Муми-папа выловил из моря давным-давно.
В восьмиугольной купальне всё было как раньше: пожелтевшие доски с «глазка́ми» сучков, красные и зелёные стёкла в маленьких окнах, узкие лавки, шкаф для купальных халатов и резиновый хемуль, которого никогда не удавалось надуть до конца.
Всё было точь-в-точь как летом. И всё же что-то изменилось. Непонятно.
Туу-тикки сняла шапочку, и та тут же вскарабкалась по стене и сама повесилась на гвоздь.
— Вот бы и мне такую, — сказал Муми-тролль.
— Тебе вообще не нужна шапка, — ответила Туу-тикки. — Шевели ушами, тогда не замёрзнешь. А вот лапы — другое дело.
Два шерстяных носка прошествовали по полу и предстали перед Муми-троллем.
Тут же вспыхнул огонь в трёхногой железной печке, и под столом кто-то тихонько заиграл на флейте.
— Она стесняется, — объяснила Туу-тикки. — Поэтому играет из-под стола.
— А почему её не видно?
— Они такие застенчивые, что стали невидимыми, — сказала Туу-тикки. — Землеройки-бурозубки, их тут восемь. Делят со мной кров.
— Это папина купальня, — заметил Муми-тролль.
Туу-тикки серьёзно посмотрела на него:
— Отчасти ты прав, а отчасти нет. Летом она папина, а зимой — Туу-тиккина.
В горшке на железной печке закипело. Крышка приподнялась, ложка помешала суп. Вторая ложка добавила в него соли и плавно вернулась на подоконник.
К вечеру мороз усилился, в красно-зелёных окошках ярче заблестела луна.
— Расскажи мне про снег, — попросил Муми-тролль, присев на папин облезлый садовый стул. — Я что-то ничего про него не пойму.
— Я тоже, — сказала Туу-тикки. — Кажется, что он холодный, но если построить из него дом, внутри будет тепло. Кажется, что он белый, но может быть и красноватым, и синим. Он бывает и мягкий-премягкий, и твёрдый как камень. Ничего нельзя сказать наверняка.
Тарелка рыбного супа осторожно проплыла по воздуху и опустилась на стол перед Муми-троллем.
— Как твои бурозубки научились летать? — спросил Муми-тролль.
— Слушай, — сказала Туу-тикки. — Не стоит задавать столько вопросов. Некоторые любят хранить свои тайны при себе. Думай поменьше про бурозубок, и про снег тоже.
Муми-тролль принялся за суп.
Он ел и задумчиво смотрел на угловой шкафчик. Как приятно знать, что там висит его собственный старый халат, что посреди всего этого нового и тревожного есть что-то надёжное и домашнее! Он помнил, что халат синий, с оторванной петелькой и в кармане должны лежать очки от солнца.
Наконец он проговорил:
— Вон там мы держим халаты. Мамин — в самой глубине.
Туу-тикки протянула лапу и схватила плывущий по воздуху бутерброд.
— Спасибо, — сказала она бурозубкам и обратилась к Муми-троллю: — Этот шкаф ни в коем случае нельзя открывать. Пообещай, что не будешь.
— Не буду я ничего обещать, — мрачно проговорил Муми-тролль, глядя в тарелку.
Он вдруг почувствовал, что больше всего на свете ему хочется открыть дверцу и убедиться, что халат там, в шкафу. Огонь пылал так, что в печной трубе загудело. В купальне было тепло, из-под стола по-прежнему одиноко пела флейта.
Невидимые лапы унесли тарелки. Свеча догорела, превратилась в стеариновую лужицу, в которой плавал фитиль, и теперь свет исходил только от красного глаза печки и от бликов красно-зелёных окошек на полу.
— Я пойду спать домой, — сердито сказал Муми-тролль.
— Хорошо, — сказала Туу-тикки. — Луна ещё не зашла, так что дорогу найдёшь.