Мы поставили кассету и потанцевали немного, но Лейли с трудом удерживала равновесие - мне приходилось то и дело прижимать ее к себе, чтобы она не упала.
Наконец в очередной раз я уже не стал отпускать ее, а принялся целовать в губы, щеки, маленькие нежные ушки, тонкие черные брови, а особенно - в глазки, на которые облизывался уже столько времени.
Девушка была так увлечена эти процессом, что, кажется, совершенно забыла о всех глупостях, которыми родители забивают головы дочерям в безнадежном стремлении лишить их радостей жизни. Лишь когда я уже снял с нее синий форменный костюм, белоснежную рубашку и туфельки, она вдруг сообразила, что за этим последует, и принялась вяло отнекиваться, пытаясь помешать мне расстегнуть ей лифчик.
Если все души действительно когда-нибудь встретятся на Страшном Суде, большинство мужчин, наверное, первым делом попытается найти того гада, который придумал застежки для лифчиков. Не меньше пяти минут мы боролись из-за этой гнусной детали туалета. Неужели человечество никогда не избавится от позорного проявления собственного идиотизма - лифчиков и купальников?
Наконец коварное двуглавое чудовище повержено, а еще через некоторое время мне удалось очистить чудесное тело девушки и от трусов. Попутно я не переставал ласкать ее и потихоньку раздеваться сам, зная, как возбуждает девушек соприкосновение всем телом в отсутствие прослойки из тряпок. Лишившись трусиков, Лейли попыталась было прикрыться густыми черными волосами, которые струились до самой попки - кругленькой и на редкость хорошенькой. Но в таком виде она оказалась настолько соблазнительной, что, кажется, сама еще больше завелась, увидев себя в зеркале. Тут я подхватил ее на руки и, заткнув рот поцелуем, уложил на диван.
В стене над диваном у Сэма была потайная кнопочка, при нажатии на которую из-под потолка падала упаковка презервативов. Лейли, кажется, не думала о таких вещах и вообще потеряла способность соображать, но мне совершенно не хотелось портить ей жизнь. Млея от первого прикосновения кончиком хвостика к ее шелковому, без единого волоска (мусульманки бреют лобок и подмышки), разгоряченному животику, я испытывал к ней щемящую нежность и странное чувство, немножко отцовское.
После ее столь активных возражений я ожидал, что она окажется девушкой, и был очень рад, когда обнаружил, что это не так. Было уже два часа ночи, в шесть нам предстояло сниматься с якоря, чтобы затемно уйти в нейтральные воды, а нет ничего хуже, чем лишать невинности второпях. Теперь же я мог не отвлекаться и насладиться моей маленькой Лейли, насколько это возможно за столь ничтожно короткое время.
Говорят, что полные женщины более темпераментны, чем худые. На самом деле сильное развитие жировых тканей действительно часто говорит о высоком содержании в крови женского полового гормона, но страстность женщин определяется в большей степени содержанием гормона мужского, который в их организме тоже присутствует.
Лейли была совсем тоненькой, изящной - когда я обводил ладонями контур ее тела, то на талии пальцы едва не смыкались в кольцо. Груди у нее были хотя и округлые, но маленькие, а ножки - такие стройные, что еще немного и фигура не казалась бы столь очаровательно женственной. Но не прошло и пяти минут, как она по-настоящему завелась, словно выросла на островах Полинезии, а не в строгой Турции с такой же, как у нас, жестокой системой воспитания у девочек подсознательного страха и отвращения к осуществленной любви.
Конечно, она совсем ничего не умела, но от нее ничего и не требовалось - ведь у нас было всего четыре часа, а за это время мне не пришлось упускать инициативу.
Я старался быть с ней помягче и не обучать вещам, которые шокируют ее будущих друзей - простых ребят турецкой глубинки. Конечно, самые невинные радости, с которыми у нас знакомы даже деревенские девчонки, я ей показал.
Надо было видеть, как она визжала от восторга, когда научилась двигаться сама, сидя сверху, как мотала в исступлении тяжелой гривой волос, стоя на четвереньках, как трепетала от каждого прикосновения моего языка, с каким жадным любопытством исследовала мой хвостик, робко притрагиваясь к нему кончиками пальцев...
Наконец в дверь постучали.
- Вставайте скорее, - крикнул Сэм. - Сейчас за нами приедет полиция!
Я оценил его мудрость. Таким способом он быстро выпроваживал девушек с яхты, не давая им повода обидеться на нас. Наверное, они будут с благодарностью вспоминать благородных разбойников, которые в минуту опасности прежде всего подумали о том, чтобы не скомпроментировать своих подруг.
Уже несколько дней с лежащего за горами Тавра плато скатывался сильный ветер. Он сдул теплую воду с поверхности моря, так что купаться было холодновато, но зато теперь стремительно погнал нашу яхту в открытое море.
Мы стояли на корме, глядя, как исчезают вдали огни побережья. Там, в ночной тьме, остались цветущие луга, уютные деревушки, величественные горы - прекрасная Турция.
- Ты вернешься сюда? - спросил я.
- Не скоро. Обычно я гружусь в Мерсине.
- А Саиду навестишь?
- Нет.
- Почему? Не понравилась?
- Ты что! Такая девушка! Горячая, как верблюдица в марте!
- Тогда почему же?
В ответ Сэм процитировал Саади:
"Я ел хлеб разных народов и срывал по колоску с каждой нивы. Ибо лучше ходить босиком, чем в дорогой обуви, лучше спать под звездным небом, чем под потолком дворца. И еще скажу: на каждую весну выбирай себе новую дорогу и новую любовь.
Друг, вчерашний календарь не годится сегодня!"
Но я не мог так легко перелистнуть страницу. Все время, когда мы плыли по ярко-синему Средиземному морю, когда стояли в гавани древней Фамагусты, где под покровом ночи через дыру в заборе выносили в обход таможни наш груз и заносили новый - ящики с кипрским вином, я здорово скучал по моим очаровательным подругам. На узких улочках города и на свежем морском ветру они то и дело вспоминались мне, пока зарево огней Тель-Авива не появилось на звездном небе.
Бесстрашная и милая девчушка из поезда, так и не назвавшая мне своего имени.
Прелестная и страстная Лейли, которая, наверное, и сейчас не забыла нашу короткую встречу. И, конечно, оставшаяся в холодной зимней Москве Ира, по которой я особенно тосковал - ничего не мог с собой поделать. Судьба путешественника - то и дело расставаться с лучшим, что у тебя есть на свете.
Все не так, все неправильно в жизни у нас,
Плохо карты сдала нам зануда - зима:
Ты по мокрому снегу шагаешь сейчас,
Я на солнце валяюсь в зеленых холмах.
Горы Тавра цветами расписаны зря,
Я б тебе их нарвал - улыбнись хоть разок!
Без тебя чудо-краски мешает заря,
Без тебя гладят волны горячий песок.
Липким слизнем ноябрь ползет по Москве...
Я-то думал, что мир этот хитрый постиг!
Что мне проку в заливах, утесах, траве
Если ты не увидишь их даже на миг?
Все, чему научиться на свете я смог,
Не поможет тебя хоть на миг повидать,
Кроме грустного опыта дальних дорог:
Нет пути - остается плыть дальше и ждать.
Словно мошки в сети паутинной, висят
Полусонные люди в гремящем метро...
Веришь, горькою кажется даже роса,
Когда ты там одна в лабиринте сыром.
Просто так ничего не дано получить.
Почему мы судьбе непременно должны
В нашей жизни короткой все время платить
Бесконечной зимой за минуты весны?
Будет март, и капелью февраль истечет,
До тебя я дотронусь, не смея вздохнуть,
И за все мы с тобою получим расчет,
Но потерянных дней нам уже не вернуть.
3. Тренер дельфинов
Многих моряков завлекли прекрасные русалки, и все они исчезли в пучине. Но были и такие, что избегали наваждения, способом ли Одиссея или каким другим.
Ян Горенштейниус из Антверпена. О чудесах морских
Мы пришвартовались в Яффо, старой части Большого Тель-Авива. Был конец ноября, но море еще оставалось теплым. Несмотря на поздний час, несколько ребят с досками для серфинга плескались в прибое, стараясь выбраться за линию волнорезов. Пока Сэм ходил к телефону-автомату, я тоже успел искупаться, понимая, что через несколько дней станет слишком холодно. Вернулся кэп в сопровождении небритого араба на грузовичке, в который мы перегрузили все ящики.
- Когда ты придешь следующий раз? - спросил я Сэма.
- Весной. Это мой последний рейс, в декабре слишком часто штормит. Вот телефон Джафара, моего компаньона, он будет в курсе.
Мы тяпнули одну бутылочку и распрощались.
На первые несколько дней я рассчитывал остановиться у родственницы, жившей в пригороде Гиватаим, на другой стороне города. Прикинув, что до утра как раз успею дойти туда пешком, я отправился в путь по спящему городу. Небоскребы центральных улиц вскоре кончились, и потянулись жилые кварталы - белые дома с молодыми деревцами на крышах, тенистые платановые аллеи, маленькие парки, где в тени пальм бесшумно порхали на широких крыльях совы и похожие на больших летучих мышей крыланы, обитатели пещер и чердаков. В любое время года здесь чувствуешь аромат распускающихся цветов и молодой травки - недаром город назван Тель-Авив, "холм весны".
Полина, моя двоюродная тетя, приехала в Израиль с пожилым отцом и маленькой дочкой в самое тяжелое время, в конце 80-х, когда нахлынувшая волна иммигрантов совершенно затопила рынок труда, и устроиться по специальности было практически невозможно. Но Полина, видимо, оказалась более находчивой, чем другие, или меньше поддалась панике, охватывающей почти каждого, кто попадает в незнакомую страну и встречается одновременно со множеством новых для себя проблем. Она быстро нашла ту же работу, что и дома - страхового агента. Теперь трудные времена понемногу проходили, дочка заканчивала школу, а Полина осторожно приценивалась к строящимся квартирам. Только ее старенький отец никак не мог смириться с переменами и без конца всем рассказывал, как в один прекрасный день вернется в Россию.