В тот момент, когда я подходил к конторе, скалы вдруг вспыхнули алым огнем, а миг спустя из-за гор на той стороне выскочило солнце, и небо сразу из розового стало ярко-синим. Меня обогнал джип с моими соседями, Ивтахом и Гилем, а со стороны Эйлата подкатила машина с Тони Рингом, Аилой, Шломи и Давидом - они жили в городе, в сорока километрах дальше к югу.
Мы очень рано собирались на работу, чтобы побольше успеть до приезда туристов и начала жары. Первым делом надо было вымыть и без того сверкавший белизной туалет. Но за эту работу всегда брался Тони, наш шеф, таким образом подчеркивавший свой демократизм. Мы с Шломи покормили мышей и тараканов, которых разводили на корм, и поспешили в Павильон Ночных Животных, потому что там вот-вот должен был погаснуть свет.
В Павильоне жила всевозможная ночная фауна. Чтобы туристы могли ее увидеть, там установили специальный световой режим: ночью горел яркий свет, а днем было почти темно. Собственно говоря, из-за ошибки в расчетах там вообще почти ничего не было видно, пока не постоишь полчасика, чтобы глаза привыкли к темноте. Но исправить реостат все время было некогда, а туристы были в восторге уже от того, что видели скорпионов. В ящиках скорпионов стояли ультрафиолетовые лампы, а панцирь этих застенчивых созданий в ультрафиолетовых лучах светится таинственным голубым сиянием.
Сегодня у всех хищников зоопарка был празник - День Белой Мыши. Обычно их кормили мясом, яйцами и морожеными цыплятами, а раз в неделю давали живых мышей.
Шломи сразу пошел к паре песчаных лисичек, которых когда-то вырастил, а я запустил четырех мышек к черным эфиопским ежам. Колючие шарики мгновенно превратились в стремительных убийц, с невероятной скоростью носившихся за жертвой, так что даже жившая с ними парочка сычей не успела добыть себе по мышке раньше.
Потом я кинул мышь сове-сипухе, которая поблагодарила меня мрачным шипением, запустил по одной к жирным рогатым гадюкам, дал тараканов скорпионам и тарантулам, подсыпал овощей смешным, похожим на белочек перохвостым песчанкам, и занялся обитателями самого большого вольера полусотней пещерных крыланов. Не успел я повесить в авоськи новую порцию яблок и хурмы, как сто кожистых крыльев принялись с шуршанием хлопать по воздуху, и на минуту их вольер стал похож на болото с птеродактилями из "Затерянного мира". Внимательно посмотрев, нет ли у кого-нибудь из крыланов под мышкой новорожденного детеныша, мы вышли из павильона, и Шломи направился к хищникам, а я - в "мелочевник".
Хай Бар был создан как центр по восстановлению фауны, населявшей юг Израиля в библейские времена. При заповеднике был маленький зоопарк с обитателями пустыни и саванны - всех, с кем нам тут приходилось работать, мы время от времени встречали и за пределами клеток. Завезли сюда и зверей, о существовании которых в Негеве известно по упоминаниям в Библии - иногда малопонятным. Так вернулись в Израиль ориксы и другие копытные, а также страусы. Я несколько раз предлагал Рони Малке запустить в Араву львов, которые когда-то стрескали немало библейских персонажей, но он счел мой совет черным юмором. А по-моему, пустыня без львов - что тайга без медведей.
В "мелочевнике" мы работали с Давидом, моим первым знакомым в Хай Баре.
Застенчивый интеллигент, он приехал из Казахстана, где изучал газелей-джейранов.
Хотя в Хай-Баре водились два совершенно неизученных вида газелей, ему почему-то пришлось заниматься в основном работой в зоопарке. К тому же его, как и большинство "русских" специалистов, держали на работе только потому, что Министерство Абсорбции (т.е. акклиматизации новых иммигрантов) платило им половину зарплаты. Когда эта поддержка кончается (через три года после приезда), работодатели обычно увольняют русских сотрудников и берут новых, свежеприехавших. Давиду до срока оставалось полгода, и он обычно ходил с довольно грустным видом. Как ему удалось избежать увольнения, я потом расскажу.
Кстати, зоологию он знал намного лучше, чем все остальные сотрудники Хай Бара, кроме одного - тоже "русского".
Сначала мы занялись змеями, потому что открывать их ящики в присутствии туристов опасно. Песчаные гадюки уже зарылись на день в песок, выставив наружу только глаза под смешными рожками, и не обратили на аппетитных мышек никакого внимания.
Жуткого вида черный аспид громко зашипел и стал бросаться на стекло, еще когда мы были в нескольких шагах. Мышь он мгновенно схватил, потряс ею, как терьер крысой, и проглотил. В следующем террариуме жила малюсенькая черная змейка - земляная гадючка. Она напоминала червячка, но, приглядевшись, можно было заметить, что ядовитые зубки у нее настолько длинные, что торчат, как у саблезубого тигра.
- Год назад, - сказал Давид, - мы посадили ее с таким же черным аспидом и очень боялись, что он ее съест.
- И съел?
- Не успел. Она его убила за пять минут.
Труднее всего было работать с синайским полозом - тоненькой длинной змеей, похожей на полосатый кусок провода. Обычно он неподвижно лежал в углу, свернувшись в клубок, но иногда вдруг пугался, и тогда начинал двигаться с быстротой молнии - пока это не увидишь, трудно представить, что живое существо может быть настолько стремительным. Тут ему ничего не стоило выскочить из ящика по вашей руке и удрать. Даже на ровном месте его трудно догнать бегом.
По-английски эти полоза называются "гонщики" (racers).
Потом мы положили тараканов ящерицам-агамам (непременно прямо под нос и на спину, чтобы дрыгал ногами - тогда они соизволят схрумкать его с брезгливым выражением мордочек). Пока Давид играл с толстенькими, совершенно ручными песчанками, кормил мышатами чернохвостую соню и варана, я занялся геккончиком Мойше.
Мойше был самым маленьким обитателем Хай-Бара - величиной с окурок. Когда я его впервые увидел, он умирал от стоматита, обычной болезни ящериц. Несчастный, всеми забытый, с опухшей челюстью, он сидел, забившись в угол, и глядел на мир огромными печальными глазами. Я стал кормить его брюшками самых маленьких тараканьих личинок, еще мягких после первой линьки, предварительно влив в них шприцем пенициллин и тетрациклин. Теперь Мойше было не узнать. Едва он увидел меня, как пулей вылетел навстречу. Я кинул ему таракана, и Мойше принялся подкрадываться к нему, припав к земле и по-львиному хлеща себя по бокам хвостом.
Бросок, хруст тараканьих крыльев, сжимаются не ведающие пощады челюсти - и вот уже геккончик снова сидит в углу, зевая и с довольным видом облизывая золотистые глазищи розовым язычком.
Пользуясь тем, что автобусов с туристами еще не было, мы выпустили нашего тушканчика попрыгать в загоне, потом заманили его обратно листом капусты и пошли к вольере даманов.
Даманы биологически родственны слонам, но внешне напоминают больших темно-рыжих морских свинок. Они ловко скачут по деревьям и скалам, а мордочки у них почему-то всегда улыбающиеся. Мы поставили к ним две миски овощей, и они принялись носиться по вольеру, на ходу уплетая красный перец, яблоки и финики.
Смотреть на них без смеха было просто невозможно.
- Давид, - не выдержал я, - ну не ходи ты с таким тоскливым видом! Неужели тут хуже, чем в твоем Казахстане?
- В Казахстане, - мечтательно произнес он, - я мог бродить сколько угодно по степи и изучать джейранов. А здесь приходится...
- Да там давно съели всех джейранов...- перебил было я, собираясь сказать, что с 1990-го года все изменилось, и платить зарплату за газелей никто не станет. Но тут толпа туристов нахлынула на нас и затопила восторженными возгласами, щелканьем фотокамер и дурацкими вопросами. Подхватив детскую коляску, в которой мы развозили корма, мы поспешили прочь, чтобы оторваться от первой экскурсии и успеть покормить обитателей последней вольеры.
Там жили четверо грифов. У них существовала строгая очередность получения пищи.
Первой к нам спустилась из-под крыши старая самка редкого ушастого грифа. Эти грузные меланхолики пользовались особым уважением, потому что в Израиле их осталось всего шесть. Мадам презирала мышей, и Тони Ринг периодически ездил в Иерусалим, чтобы своровать ей в каком-то мединституте крыс. Следом прилетал ее муженек, величественно давил мышь лапой и заедал ее куском говядины. Третьим кормился сип - он просто глотал мышь, слегка сжав в когтях. А последним получал свое маленький белый стервятник, и уж он-то был настоящим профессионалом: одним ударом острого клюва ломал мышке шею.
Яйца они все тоже ели по-разному, особенно интересно это делал стервятник. Он или подбрасывал их в воздух, или ронял на них камешек, чтобы разбить скорлупу.
Простившись с Давидом, я поспешил на помощь к Шломи, выводившему из гаража джип с полным сена тракторным прицепом.
Территория Хай Бара маловата для всех травоядных, которые там сейчас живут, и приходится подкармливать их сеном и комбикормами. По мере того, как мы ехали вглубь заповедника, из-за акаций выбегали животные и пристраивались за нами.
Впереди всех, вытянув шеи, широченными шагами мчались страусы. Сено они не едят, но очень любят интеллигентное общество. За ними появилось стадо ориксов - они бежали голова к голове, так что лицевые маски сливались в черную полоску по белому фону стада. Последними пришли аддаксы. Они похожи на ориксов, но желтоватые, а рога у них закручены на манер бутылочного штопора, только кончики длиной с офицерский кортик совсем прямые. Аддаксы лучше ориксов приспособлены к жизни в пустыне и никогда не собираются большими стадами.
Шломи медленно вел джип, а я вилами расбрасывал сено. Постепенно все отстали, принявшись хрумкать корм или бродить с потерянным видом (страусы), только один самец-аддакс все бежал за прицепом, норовя меня боднуть, пока я не дал ему по рогам вилами.
- Что ты его бьешь, - крикнул Шломи, - он же не опасный!
- Да, а рога?
- Ну, это же не орикс! Подумаешь, воткнутся до первого завитка!
Родители Шломи приехали из Кадиса, и он еще чуть-чуть говорил на ладино - почти исчезнувшем разговорном языке испанских евреев, близком к старокастильскому. Я потихоньку учил его английскому, а он меня - ивриту.