[22], с их бесшабашными ритуалами и придуманной религией. «Ты ведь не из этих?» – спросил меня один из присутствоваших.
Предполагается, что знаменитый круг из камней – Стоунхендж – был построен четыре-пять тысяч лет назад. Большей частью круг состоит из трилитов – двух вертикальных камней и еще одного, образующего перемычку. Эти камни – часть более обширного комплекса памятников неолита и бронзового века, расположенного в округе Уилтшир и включающего несколько сотен могильных курганов. Со своей четырехметровой высоты они определяют ландшафт, и совершенно очевидно то, что все они обладают ритуальным смыслом, хотя истинная природа этого ритуала и вера утратились со временем.
Гальфред Монмутский в своей книге «История королей Британии»[23], написанной в XII веке, высказывает предположение, что камни обладали целебными свойствами, и утверждает, что их в это место привезли Мерлин и Утер Пендрагон по приказу короля Аврелия Амвросия, пожелавшего увековечить битву с саксонцами. По его мнению, Стоунхендж был изначально построен в Ирландии великанами. Пятнадцать тысяч рыцарей не могли сдвинуть камни, а Мерлин хитростью смог.
В начале XVIII столетия специалист по антиквариату Уильям Стакли проанализировал окружающий ландшафт и предположил, что на самом деле Стоунхендж был местом поклонения друидов. Он восстановил проходившие там ритуалы на основании исторических источников, главным образом римских. Согласно им, друиды были загадочными дикарями, совершенно непохожими на современников и в то же время слабыми перед лицом организованного военного отряда. Не исключено, что в работах Стакли больше выдумки, чем реально найденных доказательств, но именно ему мы обязаны интересом общественности к этому месту. Со временем он и сам себя стал называть друидом, взял себе имя Чиндонакс, которое считал типичным для них. В Викторианскую эпоху Стоунхендж приобрел особую популярность – в середине лета к нему съезжались тысячи людей, чтобы полюбоваться рассветом. Туристам вручали чекан и предлагали самим сделать себе сувенир.
И хотя многие ученые отвергали и продолжают отвергать связь с друидами, эта ассоциация прижилась, и в XX веке Стоунхендж стал значимым местом для современных друидов и других язычников, а в обществе в целом наметилась тенденция к сохранению и защите культурного наследия.
Нередко на этой почве возникали конфликты. Впервые доступ к камням ограничили в 1978 году, боясь их повреждения ввиду стремительно растущего числа посетителей. В 1985 году произошло серьезное столкновение между путешественниками в стиле нью-эйдж и полицией, когда это место закрыли, помешав проведению ежегодного Свободного фестиваля Стоунхенджа[24]. «Зона отчуждения» вокруг камней просуществовала вплоть до 1999 года, когда активистам удалось добиться от Европейского суда по правам человека постановления, согласно которому Стоунхендж признавался местом культа, а вместе с ним признавалось и право различных групп – в том числе спиритуалистов, язычников и друидов – молиться там. Когда запрет сняли, комиссия «Английское наследие» настоятельно рекомендовала отмечать солнцестояние в атмосфере покоя и взаимного уважения, и с тех пор ни о каких нарушениях не сообщалось.
Примечательна не только древняя история этих камней, но и само их расположение с точки зрения солнца. Каждый год в середине лета, в самый длинный день, солнце встает в точности за Пяточным камнем, а затем озаряет своими лучами самое сердце круга. Когда-то самый короткий день в середине зимы отмечался особым положением солнца – оно входило в окно, образовывающееся меж двух вертикальных камней самого высокого трилита. Теперь его больше нет, и празднования устраивают на следующее утро, отмечая момент, когда дни мало-помалу становятся длиннее. Именно за этим мы сюда и приехали: увидеть это потрясающее зрелище и сопровождающие его торжества. Я и сама не знаю, что ожидала увидеть здесь в середине зимы, но реальность определенно слабее воображения. Мы выстроились в очередь в кафе «Английского наследия», перед нами множество жизнерадостных женщин и мужчин под шестьдесят. Большинство из них как будто сошло с витрины магазина товаров для активного отдыха; на некоторых – длинные старомодные плащи. Один мужчина смастерил себе маску Зеленого человека, скрыв свое лицо за пластиковыми дубовыми листьями. В воздухе витает атмосфера вежливости и дружелюбия. Холодильник кафе заполнен бутылками с крапивным вином и медовухой, но никто, похоже, не пьет – словно мы в очереди в павильон Женского института на местной деревенской ярмарке.
Я покупаю детям сосиски в тесте и горячий шоколад, и мы устраиваемся на перекус, гадая про себя, когда уже можно будет отправиться к камням. Когда у детей заканчивается терпение, мы садимся в автобус с надписью «К монументу», а наши пожилые попутчики, словно бабушки и дедушки, принимаются радостно щебетать вокруг ребятишек. Наконец их оставляют в покое, и мы видим издалека заметный силуэт Стоунхенджа в чернильном предрассветном небе.
Вокруг камней уже снуют туристы, не имеющие ничего общего с завсегдатаями сувенирных лавок. Издалека больше похоже на подходящий к концу рок-фестиваль, а присутствующие тут же добродушные полицейские и санитары, готовые прийти на помощь перебравшим с наркотиками, только усугубляют это впечатление. Я спрашиваю у одной из санитарок, предчувствует ли она, что сегодня придется поработать. Та отвечает, что зимой обычно спокойно. Попойки и танцы до утра, как правило, бывают в середине лета. Рядом с нами люди в пончо и плащах с капюшоном; нью-эйджеры в дредах; женщины в длинных средневековых платьях; какой-то мужчина в серебристом скафандре играет на мелодике. Музыка льется отовсюду: тут и разнокалиберные барабаны, и тибетская поющая чаша, и струнная гармоника. Люди танцуют или просто стоят и смотрят. К нам «подскакивает» лошадка на палке; всадник на ней одет в концентрические круги, замотанные пестрыми лоскутами. Вид у него такой, будто бы он потерял партнера по моррису[25].
От дикого смешения и обилия самых разных культур голова идет кругом, и в этой пестрой компании я чувствую себя не в своей тарелке еще и оттого, что мне недостает их радости и воодушевления.
Впрочем, есть здесь и другие семьи, похожие на нас, – такие же смущенные и растерянные, совершенно обычно одетые и не решающиеся присоединиться ко всеобщему веселью (да и хотим ли мы этого?). Мы скорее отругаем детей за то, что подошли слишком близко к камням, чем похвалим их за это. На этом празднике мы – чужие; хотя я и сама не вполне понимаю, в чем это проявляется. Не то чтобы нам здесь были не рады, да и толпа слишком разношерстная и разнообразная, чтобы мы так уж сильно выделялись на ее фоне. Если же принять за основу простое желание отметить зимнее солнцестояние в непосредственной близости от древних камней, то мы и вовсе никакие не чужаки. Все дело в том, что я попросту не знаю, как нужно им поклоняться.
Связующая нить здесь – экстаз и восторг, но природа его совсем не та, что волнует присутствующих здесь медработников. Кто-то ищет эйфорию в жестах и звуках, кто-то просто молча стоит, закрыв глаза, прижав ладони к камням. Сама возможность приблизиться к трилитам, коснуться их, прочувствовать их величие и мощь – привилегия, будоражащая все внутри, рождающая этот восторг. Ради этого стоило проснуться ни свет ни заря. Издалека, с безопасного туристического расстояния, эти камни всегда казались мне какими-то маленькими, однообразными и совершенно не производили впечатления. Но сегодня все по-другому. Даже цвет у них иной: они совсем не серые, а зеленые, желтые, покрытые лишайником, все в мелких трещинах и выступах. Можно представить себе, как их добывали, придавали им форму, устанавливали – и все это сотворили руки человека. Быть здесь – настоящее чудо, вдыхать их влажный аромат, постигать их загадочное расположение.
Я перехожу от камня к камню, вхожу во внутренний круг – там уже скопилось множество людей в красном. Сейчас что-то будет, даже в воздухе чувствуется, как растет всеобщее предвкушение. Я смотрю на часы – до рассвета осталось минут десять. Барабанный бой становится громче, откуда-то идет дым. Мы собираем детей, я усаживаю Берта к себе на плечи, чтобы ему лучше было видно происходящее. Собравшиеся теснее прижимаются друг к другу. Теперь мы не можем подойти ближе внешних валунов, а из центра слышно пение. Я различаю лишь мотив, но не слова, и все же он увлекает меня. Кажется, будто бы я вблизи древнего храма, а не у археологического памятника, только обстановка здесь слегка хаотична и напряжена. Барабанная дробь становится чаще и громче, руки лихорадочно ищут ритм, и еще более лихорадочно звучат слова. Я почти ничего не вижу – и, наверное, не видит никто.
Нет ни четкого плана церемонии, ни текста гимна, ни хотя бы ощущения, что все мы объединены одной мыслью или пришли сюда с одной целью. Этот потрясающий хаос вселяет в меня смущение, но еще больше – восторг.
В какой-то едва уловимый момент серое предутреннее небо становится ярко-белым и восходит солнце, хотя за пеленой облаков его почти не различить. Люди всех возрастов и племен пожимают друг другу руки, обнимаются, кричат: «Вот и год позади!» Мы присоединяемся к остальным, к вящему недоумению детей, которые теперь с головой погрузились в сказку, где камни – это драконы, а сами они – их стражи. Нет четкого момента освобождения. Как упущенный оргазм: когда ждешь чего-то, намеренно задерживая дыхание, – и ничего не происходит. Впрочем, смысл и значение то же: в мир вновь вернулся свет после долгих месяцев все окутавшей тьмы. Когда все заканчивается, я еще долго стою у камней в надежде, что небо расчистится и я хоть краем глаза увижу золотой шар в обрамлении стоячих камней. Но не судьба. Минуя три кургана, мы возвращаемся к туристическому центру.