окружающем мире, в камнях и деревьях, в водных источниках, птицах и зверях, которых вижу вокруг. Это персональный спиритуализм, подавляемый рациональным разумом, но подпитываемый бессознательным.
Но эта молитва, по крайней мере, происходит втайне, ее никто не слышит. Мне не нужно рекламировать ее или с кем-то обсуждать, и потому я могу, не вызывая подозрений рационалистов, украдкой выискивать сверхъестественное. Эта тяга к ритуалу для меня нова и сопряжена с гораздо более высоким риском, поскольку обнажает мои скрытые убеждения и верования. Но вместе с тем я получаю огромное утешение от присутствия на службе в шведской церкви, от слушания хора и еще больший духовный подъем испытываю от возможности слиться с толпой у Стоунхенджа и вместе с ними отметить смену времен года и начало чего-то нового. С того самого дня зимнего солнцестояния я стала замечать то, на что прежде не обращала внимания: что с каждым утром солнце встает все раньше и потому мне все легче и легче просыпаться. Не последнюю роль в этом осознании сыграла возможность отметить это событие с другими людьми, добавить немного радости простому акту наблюдения, а заодно удовлетворить таившуюся за этим актом темную потребность с помощью живого человеческого общения. Разделив эту радость, я стала меньше стыдиться самой этой потребности.
Ведь когда-то и это общество, не скованное современными рамками, что мы встречаем на духовных и религиозных собраниях, казалось нам вполне обычным. Теперь же нам кажется, что, присоединившись к нему, мы бросим вызов традиционной семье и тенденции вращаться в узких социальных кругах, избегая того, что внушает душевный трепет и восторг. Подобные собрания гибки, присоединиться к ним может любой желающий, и это открывает невероятные перспективы. Сейчас они нужны нам как никогда.
«Ритуалы – это врата в психе, священный портал между земным и небесным, между чистым и грязным, между красотой и уродством, путь от привычного к сверхъестественному», – пишет Джей Гриффитс. От себя замечу, что это – дверь в измерение, где живут мысли, которые при любом другом стечении обстоятельств я сочла бы глупыми и смешными; немой восторг перед ускользающим временем. Священный трепет перед тем, как все меняется – и как что-то остается неизменным. Это что-то гораздо больше меня и больше, чем я могу в себе уместить.
Зимой гораздо сильнее, чем в любое другое время года, нужен метроном, отсчитывающий темные часы, служащий нам звуковым сопровождением на пути из зимы в весну.
Время все равно будет идти вперед, но если следить за ним, чувствовать его ритм, отмечать переходные моменты, а порой даже останавливаться, чтобы подумать о том, чего мы ждем от следующей фазы года, то нам легче будет оценить его масштабы и подстроиться.
Богоявление
Настроившись на зиму, начинаешь понимать, что за свою жизнь мы переживаем тысячи зим – больших и малых. Вот и я под конец болезни Х. и своей собственной мало-помалу утвердилась в мысли, что жизнь снова начинает налаживаться. Я и оглянуться не успела, как в мой дом стремительно ворвалась большая зима.
Мой сын, охваченный чрезмерной тревогой, не мог ходить в школу. Ему было всего шесть, но уже тогда он был не в силах справляться с этой ядовитой смесью: тридцать человек в классе, учительница, которую рвут на части, осознание собственной незаметности да пара хулиганов на детской площадке в придачу. Невозможное расписание, за которым он совершенно не успевал, и учебная программа с нереальными объемами домашних заданий, накапливавшимися, как снежный ком.
Я знала о его тревогах, слушала его – и в то же время толком не слышала. В конец концов я оказалась совершенно не готова к тому, что ситуация примет такой серьезный оборот. Я-то думала, у него совершенно обычные трудности, а оказалось, все совсем не так. Я, как могла, старалась его утешить, предпринимала вялые попытки решить его проблемы, заверить в том, что все гении ненавидели школу. Но ему нужен был бунт. Он ждал, что я встану и скажу: «Знаешь что? Так дело не пойдет! Мой сын заслуживает счастья!»
А ведь счастья-то ему и недоставало. Я и не заметила, как радость капля по капле утекала из него.
Бывает, что зима приходит постепенно, а бывает – подкрадывается так тихо, что незаметно проникает во все уголки нашей жизни гораздо раньше, чем мы успеваем это ощутить.
Со стороны казалось, что его гнев на школу возник внезапно, но это было не так. Он давно говорил мне об этом и теперь решил наконец до меня докричаться.
В конце концов я прислушалась к его словам. Я забрала его из школы, отмахиваясь от любых предложений и советов о том, как его туда вернуть, будь то угрозы и уговоры, попытки заставить туда ходить и подчинить своей воле. Нет, ни один из этих методов мне не нравился. Я не собиралась снова отправлять его в школу и ломать характер, как бы отчаянно мне ни хотелось порой побыть одной. Несмотря на то что изначально мне нравился ритм школьной учебы и сама суть постоянного состязания, я постепенно поняла, как часто школа становится для учеников настоящей пыткой и сколь многие из них, повзрослев, решают, что и их дети должны эту пытку терпеть целых четырнадцать лет. Казалось бы, его будущее должно было волновать меня больше его сиюминутного комфорта. Но нет. Я вовсе не считала, что две эти сферы нужно противопоставлять друг другу, что для того, чтобы раскрыть собственный потенциал, нужно обязательно стать абсолютно несчастным. Быть счастливым – главное умение из всех, что нам дано постичь. И это умение нельзя заталкивать в дальний темный угол, туда, куда могут проникнуть лишь умышленно наивные люди. Счастье – это и есть наш потенциал, производное нашего разума, наделенного свободой мысли, обладающего всем необходимым, нескованного и неугнетенного.
В детстве мы вынуждены терпеть такие условия, на которые нипочем не согласились бы, повзрослев: постоянная проверка на прочность во враждебной среде; мотивация через угрозу вместо ободрения (причем угрозы эти бывают довольно внушительными – «не сделаешь то-то и то-то – разрушишь собственное будущее…»); общество, где над тобой насмехаются и издеваются, заставляя испытывать неловкость даже за собственные желания; где едва оформившееся тело подвергается тщательному анализу, который не выдержал бы и взрослый человек. Нередко подобные психологические унижения сопровождаются и физическими – когда тебя толкают и пихают, щиплют и бьют на школьном дворе или игровой площадке. По дороге домой за каждым углом тебя подстерегают опасности. Даже будучи взрослым, представьте на секунду, что ваше физическое и психологическое благополучие постоянно под угрозой. Выдержать такое попросту невозможно, но именно это нам приходилось терпеть в детстве, потому что от нас этого ждали и другой жизни мы не знали.
Но если быть счастливым – это умение, то, значит, и грустить – тоже навык. Быть может, за долгие годы в школе, пережив все эти страхи, мы учимся игнорировать грусть, запихивая на самое дно рюкзака и делая вид, что ее нет. Повзрослев, мы нередко вынуждены заново учиться различать ее зов. Это и есть зимовка. Активное принятие грусти. Это практика, через которую мы чувствуем ее как базовую потребность. Это смелость взглянуть на худшие аспекты своих ощущений и попытаться по мере сил исправить их и исцелить.
Зимовка – это момент пробуждения интуиции, когда истинные потребности ощущаются остро, словно лезвие ножа.
Пришла пора научить моего сына зимовать. Это один из тех навыков, которые нужно передавать по наследству. Вот почему мы специально выделили время, чтобы с головой уйти в то, что мы любим: игры на пляже и посиделки в библиотеке. Мы делали пиратов из глины, гуляли по лесу и собирали шишки и ягоды. Потом отправились на поезде в Лондон, где в относительном одиночестве смотрели на динозавров в Музее естествознания. Однажды утром, когда было особенно холодно и морозно, мы принялись лепить удивительно прочные снежки. Пекли печенье, делали тесто для пиццы и еще играли в «Майнкрафт» – пожалуй, даже больше, чем мне хотелось бы.
Мы вместе преодолели этот мрачный период. Не стану утверждать, что было легко, – но сделать это было необходимо. Мы вместе прошли через гнев и горе. Вместе победили страх. Мы испытывали тревогу и засыпали вместе с ней, а иногда не могли уснуть, и тогда наш распорядок дня летел в пропасть. Мы не столько убежали от внешнего мира, сколько позволили ему отступить и ослабить хватку. Мы рыдали от боли, жаловались друзьям, и, к нашему удивлению, многие из них пришли на помощь: кто советом или поддержкой, кто просто поделившись с нами своими историями. И помогло. Мы по-прежнему были разбиты, но как никогда прежде чувствовали, что нас любят.
В эту зиму произошла наша трансформация. Мы читали, работали над ошибками и пытались решить проблемы и задачи. Мы переключились с безуспешных попыток найти свое место в устоявшейся жизни на обустройство новой. Когда все вокруг лежит в руинах, можно попытаться найти в них клад.
Это и есть дар зимы: устоять невозможно. Когда она закончится, наступят перемены – нравится нам это или нет.
Самый мудрый совет мне дали люди, пережившие такую же зиму до нас. Мы познакомились в шумном батутном центре, утром в среду. Мне было не по себе, ведь я пришла с ребенком, который должен был быть в школе. Я боялась, что вот-вот меня похлопает по плечу директор центра, а то и вовсе завуч, следящий за прогульщиками, если такие, конечно, еще существуют. Меня и в самом деле похлопали, только это была женщина из-за соседнего столика.
– Вы тоже за домашнее обучение? – спросила она.
В ответ я вывалила на нее историю всей своей жизни, точнее все беды, свалившиеся на меня за последние несколько месяцев. Я ждала, что меня объявят никудышной матерью, но они лишь улыбались, кивали и сочувственно качали головой.
– Думаю, все, кто сидит за этим столиком, прошли через подобное, – произнесла она.