Хотя чаще всего я просто делаю небольшую передышку между посиделками у экрана компьютера. В одной стороне – орешник, в другой – кусты смородины. И еще ряды и ряды яблонь. К ним-то я и направилась в тот день, мимо сложенных грудой деревянных коробов, уже готовых доставить фрукты на рынок. По высокой траве, перемежающейся тут и там зонтиками каких-то неизвестных мне растений, похожих на взрывы звезд далекой галактики. До самого обеда солнце не заглянет в этот уголок, и на листьях и стеблях травы, на наливных яблоках и паутинках лежат, посверкивая, крупные капли росы. Я шла к пчелиным ульям, куда часто наведываюсь во время своих прогулок. Все лето я с наслаждением слушала деловитый гул и наблюдала за пчелиной работой. Но в тот день заметила, что что-то неуловимо изменилось. Улей был разделен надвое листком газеты. Пчелы роились вокруг него, звеня, словно подвешенные невидимыми нитями, по заранее прочерченной траектории. Небольшая стайка собралась на поверхности улья, ползая по газете и как будто с любопытством изучая образовавшуюся границу. Мне тоже стало любопытно. Как оказался этот листок в пчелиной колонии?
Когда я задала этот вопрос в Твиттере, выяснилось, что все, кроме меня, знают правильный ответ. Пасечник просто объединил два улья, отделив сильных особей от слабых, чья матка уже начала сдавать и попросту не пережила бы зиму. При помощи стены из газеты ее пчелы могут перебраться к другой матке, избежав конфликтов и потенциального ущерба для обеих колоний. Делается это так: пасечник помещает улей с более слабой колонией поверх сильной, кладя между ними газету. Пчелы чувствуют запах друг друга и начинают прогрызать газету, но к тому времени, как они справятся с этой задачей, слабые пчелы уже привыкнут к запаху новой матки и ее колонии и не станут с ними бороться. Когда пасечник снова откроет улей, от газеты уже ничего не останется, кроме кольца, где соприкасаются два улья, и две колонии будут гармонично сосуществовать.
Самым интересным мне показался комментарий человека по имени Ал Уоррен, который с таким энтузиазмом занимается пчеловодством, что даже уговорил местную начальную школу взять в живой уголок три своих улья. «Я обычно не заморачиваюсь с газетой, – говорит он. – Пчелы-медоносицы и сами в состоянии пережить зиму – у них есть для этого отработанные стратегии. Они – самые настоящие “зимовочные машины”. Мало того, я вообще не рассматриваю каждую из пчел в отдельности: колония – это единый организм. Они действуют сообща, все как один». И хотя в нашем сознании пчелы – летние существа, привыкшие к жарким, знойным дням, на самом деле вся их деятельность осуществляется в обратном направлении. Большая часть труда сводится к тому, чтобы обеспечить выживание колонии зимой. Полгода они заготавливают еду, а потом полгода живут своими заготовками. Каждый год в апреле они вылетают из улья и начинают все заново.
Колония пчел-медоносиц – это около тридцати-сорока тысяч особей: одна матка, несколько сотен самцов-трутней и десятки тысяч самок, которые и делают основную работу, плюс яйца и личинки. Единственная задача трутней состоит в том, чтобы спариваться с маткой в начале ее жизни, после чего она задействует их семя, чтобы ежедневно откладывать около двух тысяч яиц. Пчелы-рабочие выполняют все остальные задачи, причем спектр их для разных этапов жизни четко определен. Молодые особи поддерживают чистоту улья, а повзрослев, начинают выполнять другие обязанности, в зависимости от опыта и степени важности. Они могут заботиться о личинках, детенышах и о матке. Носить нектар в соты, производить воск для нового улья, делать мед и охранять других пчел. Конечная цель их жизни – заготовка запасов, и именно эта работа наиболее опасная; ее выполняют самые старшие особи, которых не жалко. Вот почему мы наверняка чаще всего видим старых пчел, ведь именно их отправляют в рискованные миссии по сбору нектара, источника углеводов, и пыльцы, из которой получают белок. По словам Ала, возраст пчелы можно определить по силе укуса: чем она старше, тем сильнее ее яд. Это и неудивительно, учитывая то, на какие риски им приходится идти.
Такое сбалансированное существование пчел возможно лишь благодаря тому, что каждая из них ведет себя как клетка единого организма.
«У нас с вами, – говорит Ал, – есть тело, обладающее механизмом саморегулирования. Нам не нужно думать о том, что поддерживает в нас жизненную силу: это происходит как бы само собой. Вот и у пчел так. Улей – самодостаточный организм». Различные потребности колонии сообщаются посредством феромонов, вибраций и прикосновений, вот почему отдельные особи могут удовлетворять эти нужды. Все происходит автоматически: двигатель обеспечивает сам себя. И в нем практически не бывает сбоев. Чтобы заготовить достаточное количество углеводов на зиму, пчелы делают мед. Если бы они просто откладывали нектар, он бы закис, поэтому они производят энзимы, которые превращают нектар в мед, расщепляя молекулы и вытягивая бо́льшую часть воды. Если пчела, прилетев в улей, обнаружит, что все соты заполнены, то автоматически начнет производить воск, чтобы построить новую соту. В улье ничто не происходит просто так. Если, к примеру, погибает пчела-нянька, то оставленные ею личинки начнут вырабатывать феромоны, чтобы присутствующие там взрослые пчелы вернулись на стадию назад и заняли вакантную позицию няньки. Улей нередко рассматривают как образец идеального предприятия, но на самом деле он организован гораздо эффективнее.
«Если вы порежете палец, – говорит Ал, – ваш организм немедленно активирует правильные клетки, чтобы его залечить. Так же происходит и у пчел». Весь этот колоссальный труд – слаженная коллективная работа невообразимого количества пчел – направлен на подготовку к зиме. Они разработали собственную систему поддержания жизни. Пчела может «отключить» крылья от летательных мышц – как поставить машину на нейтральную передачу – и превратить эти мышцы в «нагревательные». Зимой пчелы собираются в самом сердце улья, чтобы удержать тепло. Эти холоднокровные существа по очереди становятся маленькими радиаторами, чья температура порой достигает 45 °C – на 7 °C выше температуры человеческого тела. Даже в самые холодные дни температура в центре улья остается 35 °C. Когда одна из пчел устает, ее место занимает другая. Так сверхорганизм доживает до весны. Мед – универсальное горючее. В этот холодный мартовский день, проходя через огороды позади моей студии художника, я улавливаю косвенное подтверждение присутствия пчел. Яблони еще не расцвели, и меж ветвей проглядывают солнечные лучи.
Сегодня тяжелый день: в последний раз я с наслаждением пишу в своей каморке с желтыми стенами и ощущением нужности. Поглощенная повседневными заботами, я больше не могу притворяться, что прихожу сюда работать, чтобы оправдать арендную плату.
По пути, отмеряя шаги по земле, которую вот-вот потеряю, я думаю про себя: неужто эта зима станет для меня последней, поглотит меня?
Но потом я подхожу к ульям и ловлю себя на мысли о том, что представляю, как там все устроено. Тихо, неуловимо заводится и работает «зимовочная машина».
Даже работая над этими строками, я напоминаю себе, что нужно быть осторожной в аналогиях и определениях. Ведь так легко обмануться, убедив себя в том, что пчелиная колония – универсальный образец для подражания, подходящий всем людям; что сами пчелы – не что иное, как крошечная копия нас самих. Одним росчерком пера я рискую повторить давно набивший оскомину стереотип о том, что пчелиный уклад – идеальная модель промышленности. Все будьте как пчелы!
Вот и социолог Э. О. Уилсон заявляет, что с пчелами у нас гораздо больше общего, чем многие могут себе вообразить. Пчелы и муравьи, по его мнению, самые красноречивые примеры эусоциальных[38] существ – тех, которые организованно трудятся во имя глобальной цели своего общества. Похожее поведение, считает он, демонстрируют и люди, просто у них организация налажена несколько иначе. Люди справляются с повседневными задачами, не прибегая к феромонам или физическим механизмам, присущим социальным насекомым, но, по мнению Уилсона, тенденция к сотрудничеству прослеживается в нас не менее четко.
Мысль о создании человеческой машины – естественной системы, функционирующей так же слаженно и гладко, как пчелиный улей, при условии преодоления пагубных привычек, которые мы приобрели за время существования на этой планете, – давно занимала умы мыслителей как левого, так и правого толка. Независимо от того, тяготеете ли вы к усилению военной мощи с полным отказом от потребностей отдельных членов общества или же к равенству, при котором каждый получает по потребностям, а не по желаниям, – и для того, и для другого уже придумана соответствующая «пчелиная» метафора. Так, Шарлотта Перкинс Гилман в своей книге Bee Wise[39] представила идеализированное общество, основанное женщинами, где домашняя работа выполнялась сообща, и женщины в результате кропотливого и бережного труда производили превосходную кожу, хлопок и фрукты. Когда же речь заходила о браке, мужчинам приходилось «на деле доказывать свою пригодность и безупречное здоровье, поскольку высококачественное потомство было главной ценностью общества».
На другом полюсе политического спектра Бенито Муссолини также приводил в пример пчелиный улей как идеальную модель фашизма. «Создание “государства-улья” нередко называют первостепенной задачей фашизма – и это в высшей степени несправедливо по отношению к пчелам, – писал Джордж Оруэлл в книге «Дорога на Уиган-Пирс»[40]. – Гораздо точнее будет представить себе мир кроликов, управляемый горностаями».
Не спешите излишне восторгаться и умиляться совершенством утопического человеческого улья – вспомните лучше, какова на самом деле жизнь пчел. Вне всякого сомнения, это потрясающие существа, обладающие удивительным жизнелюбием. Но их существование полно тяжких и суровых испыт