В бывших дачных поселках был слоеный пирожок. Саперы, танкисты, зенитчики, смешались в кучу кони, люди, еще и чайки летали по небу, пронзительно крича.
— Олег, брат, прости меня, что я тогда вас на дороге подобрал. Жил бы ты простым сержантом, выполнял бы свои нехитрые боевые задачи, а не ходил бы каждый день рядом со смертью, — бормочу жалостливо, извиняюсь.
— Забей, — отвечает Капкан, — мне быть командиром больше нравится. Вон, наши бегут. Бойцы, ко мне!
Это оказались не пограничники — конвойный полк. Форма та же, а содержание иное. Но дело знали, обстановкой владели. Где школьники работают, были в курсе.
— Давайте, мы вас проводим, товарищи командиры, — предлагают вежливо. — И договориться поможем. Там расценки простые — ненадолго если, то булка хлеба. А если на всю ночь, то консервы или бутылка. Это охране. А с бабами — кто расплачивается, кто нет.
Что-то мне их разговоры не понравились. Даже протрезвел, лучше, чем от морской прогулки. Девчонки на войне, это вообще — страх и ужас. Любой норовит ей юбку задрать, а то завтра убьют, и больше ничего уже не будет. У немцев этот вопрос лучше был продуман — у них были бордели. Для солдат, унтер-офицеров и офицеров. И отпуска домой. А в Красной Армии каждый выкручивался, как мог. Что же тут происходит?
Девчонки на развалинах кирпичного строения собирали строительный мусор.
— Опоздали вы, товарищи командиры. Нет здесь женщин. Видно, летчики всех к себе увезли. Одни ученицы остались. С ними сплошная морока. Кричат, что писать будут самому товарищу Сталину. Если только потом их в залив скинуть. Тогда точно не пожалуются, — дали конвойные бойцы ценный совет.
Последний на этом свете. Меркулов по своему обыкновению ножом сработал, воткнул ближнему к нему бойцу прямо под ребро. А Капкан просто кулаком в переносицу ударил. И покойник кулем свалился на землю.
Вышли мы из кустиков, идем не торопясь, окрестностями любуемся. Один с винтовкой у стены, двое у костра, маловато будет…
— Олежек, спаси нас!
Все, маскарад не пройдет. Бежит ко мне, путается в тряпках бедный заморыш Машенька, а охрана растерялась. Форма у нас уж очень страшная. Пожалуй — самая страшная в мире.
— Они Лену еще утром в землянку завели, ее тоже спаси!
Это ценно, у них тут еще и землянка.
— Работаем без ограничений! — командую.
А у Капкана пулемет уже стреляет по двум любителям тепла у костра, а Меркулов мчится прыжками к последнему часовому. Тому бы бежать, ушел бы по зарослям, а он стал винтовку сдергивать, ремень, как всегда, перекрутило, не успел. В землянке еще пятеро было. И девица на лежанке. Надо было сюда просто гранату кинуть, меньше было бы хлопот. И все девицы сюда лезут, а их там три десятка. Хоть и худенькие еще, но все равно, тесно. Качнулась толпа вперед молча, и только визг раздался, когда они кому-то глаз пальцами выдавили. Хорошо прокатились…
Оружие, документы забрали, трупы в землянку сгрузили, связку из трех противотанковых гранат сделали, и в открытую дверь метнули.
— Типичная картина — нажрались солдатики, стали с гранатами возиться, произошел несчастный случай, куча фарша на выходе, — говорю громко, всех успокаиваю. — А теперь все на катер, и уезжаем.
— А до цитадели у нас топлива не хватит, — сообщает мне Капкан.
Очень вовремя.
Не успел эту информацию переварить, Меркулов из отсека вылезает — у девчонок вши. И короста у половины. Три дня не ели. У девочки Елены жар и истерика, того и гляди, на палубу полезет — топиться. Зашибись.
— Так, — говорю, — кто захочет поплавать, мешать не надо. Это естественный отбор в чистом виде — выживает сильнейший, а слабейший — не выживает.
Новый довод в вечном философском споре о ценности человеческой жизни и праве личности на самоопределение вызвал определенный интерес. Насупились девицы, думали, что им тут будут слезы вытирать. Нет. Спускаемся все вниз, тесно, но зато тепло, и не дует.
— Всем слышно? Детство неожиданно кончилось, девушки.
— И женщины, — добавил ехидный голос из полутьмы.
— Что тоже здорово, девушка может парня только поцеловать, а женщина может предложить значительно больше, главное, чтобы всем было хорошо, — добавляю в беседу немного рационального цинизма.
Прочитал им десятиминутную лекцию о любви и сексе, и разнице между ними. Заинтересовал аудиторию.
— Ладно, лирику отставить. Переходим к серьезным вопросам. Домой вам уже нельзя. Телефоны работают, вас уже милиция ищет за самовольное прекращение работы. Потом ходить по районному отделению, вас по одной спасать — слишком долго и непродуктивно. Слушайте и запоминайте, как все было. Приехали командиры НКВД. Капитан Синицын — это я, показал охране документы, снял вас с работ, мы погрузились на буксир, и отплыли в Ленинград. Когда мы уезжали — охрана была жива и здорова, нам вслед солдатики кричали добрые слова прощания. Все. Всем понятно? И в подробности не вдаваться, кормили плохо, вы мало спали, вам холодно было, кто и где стоял, и во что был одет — вы не помните. Никаких деталей. А мы уж вас выручим. Мы сейчас навсегда вместе — братья по крови. Крови поганой этих тварей, позоривших нашу форму. Кстати, за успешную операцию по ликвидации группы врагов народа объявляю вам благодарность!
— Служу трудовому народу, — прошелестело от стены.
Ленка в себя пришла. Подошел к ней, сел на одеяло, она съежилась. Клин клином выбивают, взял ее в охапку, положил голову к себе на колени, погладил.
— Все, что нас не убивает, делает нас сильнее, — чужие слова, но правильные.
Надо бы молодежи на чувства надавить.
— Не раскисайте, война еще только началась, — говорю во весь голос.
И начинаю:
— Вставай, страна огромная, вставай на смертный бой…
Рванули хором, были бы на конкурсе — главный приз был бы наш. Зубы сжали, поставь перед ними тот конвойный полк и доблестных авиаторов, девчонки всех бы кончили. Даже Елена села.
— Первым делом пойдете в санпропускник. Одежду сжигаем. Волосы бы лучше наголо состричь. Для пользы дела. Рискнете? А мы будем наши проблемы решать, — сообщаю девушкам, что их ждет в городе.
Топиться, кажется, уже никто не будет.
— Что делать-то будем? — спрашивает Меркулов.
— Безгранично верить в своего командира, то есть в меня, — говорю вполне серьезно. — Капкан, ты водку пить любишь?
Ухмыляется лейтенант-орденоносец, или он не русский человек?
Разбиваем нашу одну большую задачу на ряд мелких.
Надо девчонок устроить так, чтобы им никто не мог вопросов задавать. И чтобы это со стороны красиво смотрелось. Мы их сняли с трудового фронта. Зачем? Убедительная причина только одна — чтобы забрать их на другой фронт. Радистки? Санитарки? У нас в цитадели есть госпиталь, но двадцать четыре санитарки — это перебор. Зенитчицы. Три батареи без расчетов. Это достойная мысль.
Причалили. До штаба три квартала, добежим под дождем. Девиц загнали в баню, на три часа договорились, мыло, простыни. Нашли дежурного по отделу снабжения, быстро вопрос с одеждой решили — он нам летнее обмундирование, белья по два комплекта, обувь по размеру, а мы ему без всяких расписок скидываем пять тонн муки. Разгрузка и доставка его — без нашего участия.
Сейчас надо за три часа документы привести в соответствие с легендой. Поехали к флотским друзьям. Капкан с ящиком водки зашел прямо в канцелярию начальника артиллерии флота. Самого Грена там, естественно, не было, да и не полезли бы мы к контр-адмиралу. Нам и дежурного вполне хватало.
— Выручай, братишка! Послало нас начальство еще вчера за пополнением на наши зенитные батареи, а мы загуляли. Выдай нам документы задним числом, неохота пропадать ни за понюх табаку, — стали мы ему на жалость давить.
Водка водкой, жалость жалостью, а пять мешков муки дело решили. Есть у нас приказ на тридцать два человека списочного состава в два зенитных взвода Шлиссельбургской крепости. Вот мы днем девушек согласно ему с работ и сняли.
Выглядит все прилично, даже удивительно.
Катер на дезинфекции, вши — насекомые опасные, переносчики сыпного тифа, с ними в НКВД борются жестко. Школа за три недели полностью загажена — полы вскрыты, вода выключена, туалеты забиты, такое впечатление, будто дикое племя вырвалось из каменного века, прямо из пещер и в здание. А нас двадцать семь человек, однако. И до утра еще далеко. Выклянчил у дежурного ключ от ленинской комнаты и тридцать матрацев. Перебьемся. Война, в конце концов.
Девицы стричься не стали, заверяя, что со вшами покончено раз и навсегда. И больше они никуда и шага не сделают без куска мыла в рюкзаке. Мы с парнями тоже быстро сполоснулись, один раз в парную зашли, и нас выгнали пришедшие из рейда пригородные партизаны. Под Ораниенбаумом тоже вермахт лез вперед, нащупывая слабые места советской обороны.
И пока мы предавались незамысловатым развлечениям, 58 пехотная дивизия вермахта вошла в Красное Село, а первая танковая зацепилась за окраины Пулково. Погибло два полка гвардейцев из дивизии Трубачева. Там тоже никто не сдался, как и наши артиллеристы под Лугой.
Будущих зенитчиц, в столовой покормили вечной казенной перловкой и черным хлебом. Мы все из рюкзаков выгребли, по двадцать граммов им налили. Чисто для запаха, дури у них своей хватало. И спать залегли.
Оказалось — ненадолго.
Кажется, только глаза закрыли, и не спали совсем, а уже в двери стучат, жизнь на флоте начинается рано, а к приказам относятся на удивление серьезно, поэтому за курсантками зенитчицами уже пришла машина. Главстаршина оказался парнем не робким и редким занудой. Пока девчонки завтракали хлебом с чаем, ладно хоть, еще сахар дали, мы с ним ругались.
— В приказе 32 человека к обучению, а вас 24. С меня за 8 пропавших курсантов шкуру спустят, — говорит он убедительно.
Да, шкуру спустят, и в личное дело подошьют, чтобы все видели — работа с личным составом ведется.
— А я тебе где людей возьму? — ворчу в ответ, но понимаю, прав морячок. — Ладно, для НКВД нет препятствий, будут тебе курсанты.