Дорога была в приличном состоянии, и мы решили начать работу немедленно. У нас, в отличие от Гоши Жукова резерв был — шесть грузовиков, полсотни волонтеров и сотня женщин. Вот мы их всех и включили. Из склада — в кузов машины, из кузова — в грузовую сетку, ее краном — в трюм, и там разгрузить. К рассвету мы с мясокомбинатом закончили. Около ста тонн вывезли. Ставим крестик — объект освоен полностью.
Пошли один за другим грузовики с овощных складов и элеватора. Мука и зерно в мешках. Мужчины работали вдвоем, женщины — вчетвером. Три тысячи тонн, это же сколько мы грузиться будем?
— Воздух!
Ох, не зря мы наши пулеметы с танков скручивали! Не ожидал наглый «Юнкерс» такого ответа от невзрачного суденышка. Только он в пике начал выходить, как потянулись к нему нити «трассеров», четко видные даже днем, загрохотала пушечка, лязгая гильзами. Сразу мы ему не понравились, отвалил в сторону.
— Даже крылышками не помахал на прощание, — говорю я. — В следующий раз сбивайте его на хрен, нечего с ними шутки шутить, пугать. Непонятно, только, откуда он взялся?
И пошел дальше мешки с мукой укладывать. Двадцать мешков — тонна. Тысяча тонн — двадцать тысяч мешков. Девчонки овощи в сетках в соседнем трюме таскают. Человек тридцать в караулах и на вахте.
— Эй, навались, братья-славяне! Для себя работаем, не для дяди!
Хотя и для дяди тоже. Для дяди доктора, и для директора столовой с Кировского завода. И для других, кого я не знаю, а они никогда не услышат про меня. Да и черт с ней, со славой, зато кто-то останется в живых.
— Эх, яблочко!
И к пяти вечера мы трюмы забили. Повалились, кто где стоял совсем без сил. Грузовики и два взвода морской пехоты оставили на берегу, и сотню девушек бездетных и одиноких, чего их возить взад вперед? Все равно мы послезавтра вернемся оставшееся добро вывозить. А команда повела судно обратно — в Ленинград.
— Делим так. Мясопродуктов каждому по шестьдесят килограммов. Муки и овощей по сто тонн отдаем в больницы и на Кировский завод. Двести тонн — в пароходство. С оружейниками рассчитываемся за работу. Короче, выходит на каждого человека четыреста килограммов муки и столько же овощей. Неплохо прокатились, пополнили запасы. Завтра отдыхаем, прибираем свою долю, а послезавтра вечером еще раз погрузимся. Вопросы, предложения есть?
— Сразу отплывать после выгрузки! — все кричат.
— Ага, куй железо, не отходя от кассы. Знакома мне такая жизненная позиция. Только потом не плакать, — отвечаю.
Договорились, значит. Правильно, в принципе, в городе не один Кировский район, в каждом райкомы есть, там тоже не дураки сидят, додумаются пригороды обшарить на предмет продуктов. А тут кто успел — тот и прав.
Первым делом стали людям долю выдавать. Кому не было куда везти, мы ангар себе выпросили. Начальник снабжения порта, получив зерно и овощи, готов был с нас пылинки сдувать, и свечки за наше здоровье ставить, и склад нам отдал без звука. Тем более, всего на месяц. Всем выписали справки — продукты их собственность. Количество прописью, казенная печать.
— Народ рынка, — говорю. — Время наступает лютое. Люди будут умирать на наших глазах. Я не знаю, что делать. Решайте сами. Вам уже всем хватит спокойно прожить до весны. Отвечаю — дальше будет легче. Кто за зиму не умрет — тот останется жив. Если осколком случайным не достанет, но это уже от личного счастья зависит. Судьба. Трудно картошку жаренную есть с салом, глядя в глаза голодному человеку. Это только у большевиков получается. Поэтому предлагаю — держаться всем вместе, так легче будет. Неподалеку от рынка институт есть, занимайте его. Я вам не приказываю, просто советую. Решать в любом случае вы должны сами. У меня все.
— Что-то ты, капитан, власть не особо жалуешь, — говорит мне мой приятель.
— Я о ней слишком много знаю, чтобы уважать, а отбоялся я свое давно и не здесь, — отвечаю. — Нет у этой власти на меня управы, ни кнута, ни пряника. Такие дела.
— А почему дальше будет легче? — спрашивает.
Все стоят тихо, уши на макушке.
— Ладога наша. Вопрос — почему баржами продукты не завозят, не ко мне, не знаю. А лед встанет — есть уже в Адмиралтействе проект автомобильной дороги по льду, поэтому твердо обещаю, весной будет легче.
И людей останется совсем мало, думаю, но не говорю. Даже зубы сжал.
Решили — в институт заселяться. Мужчины во главе с инвалидом сразу туда пошли. Думаю, райком нас поддержит. За долю малую… Мы им пять грузовиков с овощами завезли, и все вопросы решили. И с разгрузкой, и с документами, и со зданием института. Назвали его общежитием для граждан, эвакуированных из разрушенного жилья. А его много было после пожаров.
Зато в Адмиралтействе все было иначе. Никто ничего и слышать не хотел, у флота настал черный день.
Сегодня, 23 сентября, ничтожная букашка — простой пикирующий бомбардировщик «Юнкерс» утопил линкор «Марат».
Погибли 326 членов экипажа, включая командира корабля и старпома. Сам линкор лег на грунт Кронштадтской гавани. Во всем флоте Советского Союза было всего три линкора. Это и позволяло ему считаться серьезной морской державой. И вот за один день СССР перестал ей быть. Один линкор утоплен, второй поврежден, а третий болтается на Черном море, где у противника нет ни одного корабля, а выйти на просторы океана через Босфор он не мог. Турки закрыли пролив для военных кораблей.
И что же флотоводцам было сказать товарищу Сталину? И что же он мог им ответить? Пили во всех кабинетах спирт стаканами, да не брал он моряков.
Ладно. У нас в канцелярии командующего артиллерией флота были налаженные связи. Туда и пойдем.
— Пошли к контр-адмиралу, — говорю своему знакомому. — Разговор есть.
Заходим.
— Садитесь, — предлагаю. — Мы тут все посовещались и решили — мы против смены руководства на флоте. Вы нам всегда помогали, и мы вас поправлять не будем, чтобы вы в Москву не докладывали. Примерный вариант, наверное, будет такой — получены повреждения, ведется ремонт? А потом залив замерзнет до весны, а там все и забудется. Чего переживать-то? Древние кораблики, свое время отплавали, морально устарели, американцы еще в 1940 году начали закладку нового типа боевых кораблей — авианосцев.
Ожил адмирал. Схватился за телефон. Записался на срочную встречу с Трибуцем.
Все — флот наш. Такие услуги не забываются. Тут молчание — не золото, жизнь. Улыбнулся я своему уже почти другу, коньяк ему оставил за морскую пехоту, чаще счет — крепче дружба, и удалился по-английски — не прощаясь.
И уже 24 сентября Советское информбюро разухабисто опровергло сообщения немцев об их успехах. Врут — себя не помнят, все корабли у нас целы, только нужен небольшой ремонт.
Типа нос к линкору приделать, подумали те, кто был в курсе дела. Пустяк, право слово. Хотя новый линкор проще будет сделать. Но их время уже заканчивалось, прямо на наших глазах.
А мы в это время склады на плацдарме вывозили.
Подъехали мы почти вплотную к воротам маслозавода. Нужна нам его продукция, без масла из муки хлеб не сделаешь. А у меня пот холодный ручьем течет между лопаток.
— Всем стоять! Уезжаем. Будем масло со склада кооператоров забирать.
— Олег, ты чего? — инвалид разволновался.
— Не знаю, — говорю честно. — Просто верь мне. Я во время войны Прорыва ни одного человека в Черном замке не потерял. Знаешь как? Я в него не разу не заходил.
Он меня, конечно, не понял, но поверил.
Второй раз мы кораблик три дня грузили, выбирая все нужное — консервы, масло, сыры, мясопродукты. Заодно оружие собирали. Для себя. Иссякли наши запасы, а людей в нашей команде стало много. А вся лютая зима была еще впереди.
Правда, и от нас люди уходили в свободное плавание. Девушки с рынка на плацдарме были нарасхват. Санитарки в госпиталях, санинструкторы в частях, бойцы банно-прачечных отрядов — везде требовались аккуратные женские руки. Сотня оставленных на берегу нас не дождалась — все неплохо устроились. Наш опыт получил распространение, службы тыла полков и дивизий тоже стали выгребать бесхозное имущество. Мы не возражали — имеют право. Тем более, судно мы уже загрузили. В этот раз овощей взяли немного — по моему требованию. Как средство от цинги и авитаминоза. Большую часть груза составили крупы — гречка, горох, рис и перловка. Забрали все что нашли. Немецкие самолеты уже не летали — восьмой воздушный флот тоже уходил на юг, на новые поля сражений. Здесь они свою задачу выполнили — ударная группа тяжелых кораблей была либо утоплена, либо сильно повреждена. Угроза для «Тирпица» со стороны советского флота исчезла. Корабли Балтийского флота включались в план обороны города как плавучие батареи, а более шестидесяти тысяч моряков сходили на берег, пополняя ряды морской пехоты.
Весь флот собрался в Кронштадте и Неве, не выполнив ни одной боевой задачи и потеряв половину своих кораблей от мин и бомб противника.
И за это за все адмирал Трибуц получил высший морской орден Нахимова. А чтобы ему было не одиноко, наградили за компанию и политрука флота дивизионного комиссара Лебедева.
Я почему-то удивлен не был. Страна такая.
Двадцать шестого сентября мы все прибыли в Ленинград. Тут-то мои дурные предчувствия и сбылись. Маршал Кулик честно признал, что глубоко эшелонированную оборону немцев под станцией Мга прорвать нельзя. И его сразу с должности командующего армией сняли. Гайки закрутили, да и болт с ними, с гайками, но в результате всей возникшей нездоровой суеты шестая бригада морпехов получила приказ — вернуть всех в расположение части.
Это сколько коньяка роздано, сколько продуктов потрачено, и вот нас на ровном месте технично кидают через колено, прямо мордой на асфальт. Нехорошо, однако.
Прихожу в наше общежитие. Там тоже все с серьезными лицами хлопочут. Нахожу инвалида-гармониста, а ныне коменданта, и смотрю на него вопросительно.
— Все собираются на фронт. Была бы нога цела, я бы тоже пошел, — говорит этот патриот.
— Была бы нога цела, тебя уже давно бы в живых не было, — констатирую очевидный факт. — Давай докладывай с цифрами и фактами.