Массовый психоз на почве патриотизма штука страшная. Все обитатели института решили идти родину защищать. Триста с лишним мужчин и две сотни девиц разного возраста. В институте оставались три инвалида — безногий, безрукий и одноглазый. И полные подвалы, забитые продуктами. Их всему городу дня на два хватит. Тоже проблема — как продовольствие с толком использовать? Что-то добровольцы с собой заберут, морячков наших нагрузим напоследок, эх, напоследок.
Два батальона бригады поддерживают 6ую дивизию народного ополчения, центром сосредоточения бригады назначено Автово. Это значит — удерживать первую пехотную дивизию, что, уже победив целую армию, захватила Урицк, Петергоф, и сейчас рвется вдоль шоссе к Неве. Немцы от идеи захвата города уже отказались, но сократить линию фронта они никогда не против. И перерезать последнюю ниточку снабжения Ленинграда — через Ладогу.
Бригада должна сделать то, что не вышло у армии. Эпичненько.
— Ладно, — говорю, — занимайте круговую оборону, караульте институт. Из муки самогонку не гнать — расстреляю лично.
Посмотрел в глаза калекам, чтобы поняли они — не шучу, расстреляю. Ребята-инвалиды были не робкие, но от взгляда моего поежились. Вхожу в образ, становлюсь настоящим чекистом — суровым и беспощадным.
Пошел привычной дорогой в Кировский райком. Форма и оружие в обмен на продукты. И документы — отдельный батальон придается для усиления шестой бригаде морской пехоты. Отныне у них одна судьба. На всех. Это решение они приняли сами. Девиц забрали на пополнение медсанбата шестой добровольческой дивизии. Соседняя часть, все рядом.
В штаб прихожу — мой вещмешок стоит на столе, и еще три рядом. Хомячки меня на войну собрали, и сами приготовились. Нет, пусть мне скажут, куда катится этот мир? Я не хочу защищать товарища Жданова и Жукова от старичка фельдмаршала. Пусть сами от него отбиваются.
— Отставить, — говорю хомячкам. — Будете институт стеречь, там всего три калеки осталось. Здесь ваш фронт. Последняя линия обороны. И наших ветеранов будете защищать. Все.
Взял рюкзак и пошел в институт, до Автово еще добраться надо было, а сроки уже поджимали. На двери объявление приклеил: «Трибунал закрыт. Все ушли на фронт».
Батальон уже шел, когда я на ходу в колонну втиснулся. Вел нас комбат, старший лейтенант запаса из конторы по озеленению.
— Пеню запевай!
Мы как раз мимо райкома проходили, вышли люди на крыльцо помахать нам ручками. Ладно, вы хочете песен? Их есть у меня.
— Из последних сил я пришел с войны, привязал коня, сел я у жены. Часа не прошло, как комбед пришел, отвязал коня и жену увел. Ой, да и конь мой вороной, ой, да обрез стальной, ой, да густой туман, ой, да наш батька атаман! Спаса со стены под рубаху снял, хату подпалил и достал обрез, много нас таких уходило в лес.
— Ой, да и конь мой вороной, — грянуло уже хором, да с посвистом, только публика с крыльца уже таинственным образом исчезла.
Жаль, не рискнул комдив взять партийцев за их нежные яйца железной чекистской рукой — были бы у них яйца всмятку. И морячки бы остались живы. Эх, да ночной туман, эх, да наш батька атаман!
Зато в Автово было здорово. Герои боев в Шлиссельбурге из первой отдельной роты небрежно хвастались, как они полгорода за пять дней обобрали и вывезли. А немцы сидели тихо на своей половине и даже не стреляли. Пограничники тоже решили в стороне не оставаться, и это меня сильно напрягало.
Итак — что мы имеем на текущий момент?
Снегирев, Астахов, Михеев, Меркулов. Кто бы сомневался, что они заявятся. Все три красотки. Этого даже я не ожидал. Отделение снайперов. Это здорово. Изя уже капитан и начальник особого отдела бригады. Растут же люди, даже завидно…
И всяких авантюристов сводный взвод. Не сидится им в цитадели без женщин, вот и кинулись на поиски ласк и приключений. Ладно — эта ночь ваша.
Последняя домашняя заготовка. Вылетает из-за поворота черная «эмка». Выскакивает из машины лейтенант НКВД, оглядывается. Три полковника вокруг — командир бригады, начальник штаба и политрук. Рядом майор НКВД — знаки те же, а форма роднее, вот посыльный из управления по городу к Снегиреву и направился. Вручил пакет.
Майор расписался в получении, вскрыл, прочитал, передал командиру бригады. За это время посыльный уже уехал. А зря.
— Старшина первой статьи Васечкин! Вы, по личному запросу начальника управления НКВД командируетесь в его распоряжение, — сообщает полковник.
Вот, не уехала бы машина сразу, сейчас бы и Васечкина довезла. А так ему опять через весь город идти. Трамваи уже не ездят — провода осколками перебиты, а ремонтировать некому. Уже десять дивизий народного ополчения выставил город — все там, и ремонтники, и сантехники.
— Не волнуйся, Васечкин. Поймаешь очередного людоеда, и нас догонишь, — говорю ему. — Такое задание первому попавшемуся бойцу не доверишь, тут опыт нужен, и смекалка. Удачи тебе, братишка!
Хоть одного, а выдернул. И то хлеб.
Подхожу к своей команде.
— Вы что, — и начинаю зло ругаться, — совсем соображение потеряли? Что сейчас самое важное? А? Меркулов?
— Немца остановить, — отвечает он.
— Меркулов, что ты Гекубе, кто тебе Гекуба? Какое нам дело до немца, стоит он, или гуляет? Пусть его. А вот наш заветный блиндаж сторожить — это ваше самое главное дело всей жизни. А вы бросили пост. Ладно, прокатили девушек в город, погуляйте по набережным, раз уже здесь, и немедленно обратно. И осторожнее, обстрелы, в отличие от бомбежек, начинаются внезапно. Вопросы есть? Вопросов нет….
Михеев пограничник, он мою правоту понимает. Сказано стеречь — так стереги.
— А ты когда вернешься? — спрашивает одинокая девушка Лена.
— Недели через три, если не лягу с моряками в одну братскую могилу…
Что тоже вполне возможный вариант. Мне здесь легкой жизни никто не обещал, сам все у судьбы зубами выгрызаю.
Тут комиссар бригады явился.
— Вы что за песню пели, товарищ капитан?
Опять двадцать пять, и этот меня не хочет правильно называть.
— Олег, ты себя в зеркало давно не видел? У тебя на ногах ботинки флотские, сверху бушлат, одна фуражка — зеленая, пограничная, — веселится брюнетка Маслова. — Раз блиндаж так важен — поехали в крепость все вместе, прямо сейчас.
— Тогда их завтра всех к вечеру угробят. И даже не похоронят. Будут, как под Синявино, прямо по трупам наступать. Нет, надо дать им лишний шанс, — отвечаю.
А комиссар-то рядом стоял, наш разговор не весь понял, но что я из НКВД сообразил. И тихонечко в сторону уполз. Нет, ну не в парадной же форме мне на фронт было идти? А портянки наматывать я так и не научился…
У многих эти последние дни сентября были лучшими в их жизни. Еды было полно, девушки были милы и отзывчивы, и даже серое балтийское небо было слегка голубым. Наша команда вернулась в город, в здание управления пограничных войск. Мы там воплощали видения снов, так живут все, кто умрет все равно.
Я с Меркулова и Михеева взял слово, что они Ленку не бросят, если со мной что случится. Хомячки обиженно прятались в бескрайних коридорах, оставляя на столах еду и чай. Ладно, нельзя быть хорошим для всех, кто-то всегда будет недоволен. И утром первого октября на дежурной машине райкома капитан Синицын, в парадной форме НКВД и шинели из генеральского сукна выехал на фронт. На войну.
Документы меня вполне устраивали, много было в частях надзирателей и доглядчиков. Ну, в шестой бригаде будет одним больше. Двумя — командир заградительного отряда Снегирев тоже в бригаде остался. Он про золото не знает, ему мне на совесть давить нечем. Вот он и решил повоевать за компанию. Эх….
Представился командиру бригады по всей форме. Со Снегиревым договорился — сводный взвод — его, отделение снайперов — мое. А потом снял шинельку — жалко мне ее пачкать, больше такой уже нигде не достать, не пошить, раздел товарища майора до белья, наши мундиры парадные свернул, и с машиной в штаб отправил. Адрес водителю знакомый, а там люди добрые все приберут. Сами натянули брезентовые штаны, куртки с капюшонами, на ноги — сапоги обрезанные. Здесь война — выделываться не перед кем. Я свое отделение пристроил между первой и второй ротами ударного батальона ДНО.
И тут комиссар полез в кузов грузовика, ну, чисто Ленин на броневике, как это, блин, им всем в душу-то запало навсегда.
— Привет вам, братья-смертники. Немногие из нас вернуться с этих унылых равнин. Но смертью своей мы докажем истинное величие настоящей арийской крови, ибо мы — стража Севера, наследники викингов Гардарики. И любого чужака на нашей земле ждет только одно — смерть!
Это не комиссар говорит, я просто решил приколоться, а все ко мне развернулись, и слушают вполне серьезно. Изя на меня озабоченно косится. Я что, опять где-то допустил ошибку? Как тут все сложно…
— Мы не просим пощады и не даем ее! — резко сворачиваю свое выступление. — Ура!
— Ура!
Ну вот, митинг и провели. А потом нас построили в походную колонну, в ее хвосте пристроились три грузовичка, по приказу генерала Жукова к бригаде были прикомандированы два взвода стрелков из отдельного пулеметного батальона. Ликвидаторы, если кто не понял. Будут нам в спину стрелять при попытке отступления. Всего на фронте у Гоши таких пулеметчиков было целых семь батальонов. Чтобы помнили солдаты и матросы, что родину мало любить, ее иногда надо и защищать. А кто забудет — тому очередь из пулемета.
Что-то мне это не понравилось.
И пошли мы вперед. Тишина кругом, веселится морская пехота, делится впечатлениями. Я не буду, это моя личная жизнь, пусть она ей и останется. Но мне было очень хорошо. Что это за серебряный силуэт в облаках? «Рама», черт побери.
— Рассредоточиваемся, передай по цепи! Все в лес! Бегом!
Три батальона, два морской пехоты и ополченский успели команду выполнить, а головной с командирами и арьергард на грузовиках остались на дороге. Не берусь определить калибр и тип орудий, но через десять минут обстрела одним батальоном в бригаде стало меньше.