— Расстрел расстрелу рознь, — говорю, и Красную Звезду на груди поглаживаю. — У нас сейчас есть два варианта — либо акцию проводить под Тихвином, и тогда, после его освобождения, нам еще такой же комплект дадут, или рискнуть и вывезти их в Москву, там провести ликвидацию. Если мы числа второго-третьего декабря расстрел проводим, а числа пятого-шестого под Москвой немца назад попятят, это даже по нынешним тяжелым временам дадут нам несколько Звезд Героев. Предполагаю три Звезды — начальнику отдела, исполнителю, и куратору операции. И всем причастным ордена Ленина. Вот такая у нас проблема, и ее надо решать и быстро.
Как всегда после моих выступлений тихо стало. Все в задумчивость впали. Младший лейтенант на свою грудь косится, прикидывает уже, как он будет с орденом Ленина выглядеть. Алена губки кривит, недовольна.
— Понимаю ваше разочарование, после генерал-майора стрелять простого полковника как-то не пристало. Нам бы генерал-лейтенанта шлепнуть, да? — шучу весело.
А генерал-лейтенантов у нас на фронте всего три и один из них командующий Хозин…
Алена улыбнулась, Иванова тоже, народ нервно хохотнул. Ждут решения начальства.
— Что же, — заместитель говорит, — анализ ситуации дан довольно точный, прогноз оптимистический, а вот сбудется или нет, мы узнаем только в декабре. Все свободны, Иванова и ее заместитель, останьтесь.
Вот так, тут считаешься первым парнем на деревне, а начальник даже твою фамилию не знает. Та же ситуация, что у меня с разведчиками — они так и прошли по моей жизни безымянными тенями. Жаль ребят, надежные были парни.
— Откуда информация о сроках наступления на Тихвин и под Москвой? — первым делом спрашивает высокий чин.
Сейчас скажу.
— Информация надежная, — и замолкаю.
— Ты еще скажи: «Век свободы не видать», любишь ведь клоуном прикидываться, — усмехается ласково начальничек, только глаза у него совсем не радостные, цвета полярной ночи.
Значит, знает обо мне кое-что, наводил справки.
— Жить стало лучше, жить стало веселей! — выдаю ему цитату из товарища Сталина.
С ним будешь спорить? Нет, не рискнешь.
— При таких перспективах мне придется передать руководство операцией начальнику управления лично, — начинает высказываться по делу заместитель.
Это понятно — Звезда на грудь не каждый день может упасть. Но он не прав.
— На определенном уровне, — говорю, — внешние атрибуты, ордена на груди, престижные машины, строй почетного караула и прочие приятные мелочи уже не важны. Начальнику управления будет значительно полезней иметь зама героя, чем самому получить Золотую Звезду. Он продемонстрирует свою зрелость, равнодушие к пустышкам и не вызовет зависть коллег.
Дрогнул у него лед в глазах. Не ожидал он такого расклада от меня. Иванова тоже. Привыкайте, ребятки, я не только красавец, но еще и умница. А также могу предсказывать будущее и толковать сны.
Решили — везти в Москву, там изменников расстреливать. Прямо после совещания у командующего фронтом в присутствии командармов и их подчиненных.
— Самолет у нас есть, транспортник, недавно из ремонта, — похвасталась Иванова.
— Знаю. Перекрашен под самолет международного Красного Креста, — уточнил заместитель начальника.
Присматривают за нами, и довольно плотно. Здесь возможны неожиданности. Ладно, подстрахуемся. Выходим из управления Смерш фронта, я говорю:
— Давайте в городскую комендатуру заглянем, они там гребут частым неводом, оценим их добычу.
Приезжаем, поговорили, общих знакомых нашли. Но они нас все равно на дистанции держали. Мы — белая кость, сытые, чистые, а они — грязные и голодные. Это так, кому война, а кому мать родна. Надо уметь устраиваться. Жить хорошо — большое искусство.
Младший лейтенант земляка нашел. Лед сдвинулся, тот за рыбу с отчего озера, был готов почти на все, а тут надо было арестантов показать, да передать человек пять в ведение Смерша, то есть наше. Честно говоря, мне были нужны только два человека — летчик и штурман на наш самолет, чтобы мы от экипажа не зависели. Но я не исключал возможности, что после нас сюда заедут и спросят, что предыдущих гостей интересовало. Поэтому мы просто сказали — нужны добровольцы на опасное дело. И по секрету уточнили — лед на озере проверять. Пора дорогу прокладывать — ноябрь уже кончается.
Тут к нам не придерешься. Работаем в рамках своих обязанностей.
Идем по коридору, рассматриваем народ. Ага!
— Этот. Кто и за что? — спрашиваю у работника комендатуры.
— Документы не в порядке, бланк командировочного удостоверения старого образца. Сидит, ждет представителя своей части. На запрос ответа не было, — поясняет сопровождающий.
— Берем, — говорю. — Алена, дернется товарищ, сразу стреляй. А ты лучше не дергайся, целее будешь.
Выдернули двух летчиков, и двух танкистов. Эти все в пьяном виде дебоширили. Многие на войне водкой стресс пытаются снять.
Попрощались с землячком, наобещали всего и скоро, и скрылись с пятеркой бывших арестантов на пустынных улицах мертвого города.
Мне не хотелось проверять на прочность нервы командиров. Парни сидели в тюрьме, расстрела ждали, тут появляется воскресший сослуживец, любой может удивиться. А сотрудники тюремного ведомства — люди осторожные. Сразу заключенных в камеру вернут, да и нас в соседнюю посадят — до выяснения обстоятельств. Нет, пусть трех осужденных командиров Иванова забирает, а я уже с ними на аэродроме встречусь.
Туда наша часть группы и поехала.
Летчики машину к вылету готовят, я их представил, как запасной экипаж, техники не удивились, машин не хватало, а пилотов было еще много. Танкисты в карауле время коротают, а я решил со старым знакомым отношения выяснить, а то кадровый вражеский диверсант, да впав в недоумение, может много дров наломать.
— Задача у нас простая. Сейчас привезут еще две группы подъедут, сядем в самолет и улетим в Стокгольм. Там сам решишь, или с нами останешься, или пойдешь в родное посольство, опять на войну, — поясняю ему ситуацию.
— Вы, товарищ капитан НКВД, — ломает мне комедию, — меня с кем-то перепутали…
— Да, с одним старшим лейтенантом, что у меня на дороге документы проверял, помнишь, грузовичок с круглосуточным пропуском по дороге на Автово? А? И вообще, я же тебя не спрашиваю, кто ты и откуда, и тайны мне твои не нужны. Не хочешь лететь — иди на все четыре стороны, — спокойно предлагаю.
Мне он на самом деле не нужен, просто решил сделать доброе дело — спасти человека.
За разговором до забора дошли, а там солдатики трупы в штабеля складывают. Вчетвером пытаются тело наверх закинуть, а не получается. Того и гляди, сами рядом падут и не встанут.
— Давай поможем, — предлагаю. — Только перчатки надень, вши почти наверняка на покойниках.
Шпиона передернуло. Вспомнил, как в общей камере комендатуры сидел.
Три последних трупа на вершину штабеля забросили, они и не весили ничего, кожа да кости. Немецкого диверсанта с непривычки затрясло. Нервы-с.
— Я не знаю, зачем, и кому это нужно, кто обрек их на смерть не дрожащей рукой, только так бесполезно, так зло и ненужно, опустили их в вечный покой, — поет немец русскую классику, и течет у него по щеке слеза.
— И никто не додумался просто встать на колени, и сказать этим мальчикам, что в бездарной стране, даже чистые подвиги — это только ступени, в бесконечные пропасти, к недоступной весне…
Хорошие тексты писал эмигрант Вертинский, не рифмовал «ля-ля-ля» с тополя и словом «бля». Потому и забыт.
Солдатики куда заторопились, ну и мы решили, что нагулялись, хапнули впечатлений и отношения выяснили. Развернулись и к самолету пошли.
Только у самолета все было совсем плохо. Вокруг него стояла чуть ли не целая рота аэродромной охраны во главе с мордатым комиссаром. Возле него терлись три доходяги-солдатика.
— Вот они! — в нас ткнули указующими перстами. — Это они песенки пели, что наша родина — дурацкая! В смысле — бездарная! Враги, сразу видно!
Ни одно доброе дело не остается безнаказанным. А тут два подряд — шпиона спасаю, и дистрофикам решил помочь. Вот и расплата. Влетел конкретно.
— Михеев, — говорю, — все на борту?
— Да! — отвечает тезка.
Он в распахнутом люке стоит с пулеметом в руках. Двадцать метров до него, и лесенка два метра всего, но не заскочить нам в самолет. А если сделаем попытку прорваться, то и самолету не взлететь.
— Товарищ комиссар, не будем мешать спецрейсу. Они пусть взлетают, а мы спокойно выясним, что там бойцам послышалось, — пытаюсь сгладить ситуацию.
— Экипаж специального самолета задержан в казарме до особого распоряжения, сейчас сюда прибудет следователь особого отдела армии, и разберется с этим вражеским самолетом! — сообщает мне комиссар аэродрома.
— Михеев! Постарайся, чтобы все девицы были счастливы. Немедленно взлетайте. Это приказ, — говорю спокойно, а ведь мы с диверсантом уже почти покойники.
Пограничникам ничего повторять не надо. Лязгнул люк, завыли двигатели, рванули стылый воздух пропеллеры. Повернулся задний колпак с хвостовым пулеметом. От ворот легковая машина несется, торопится особый отдел врагов ловить, только не успевает.
Аэродром стационарный, взлетная полоса ровная, бетонированная, пошел транспортный самолет с места, натужно гудя моторами, и вот уже колеса отрываются от земли, и уходит он прямо в серые тучи.
В небе нам память остается что, след от самолета, след от самолета…
Машинка к нам подъезжает, тормоза визжат, дверка распахивается.
— Ах ты, урод! Упустил! — кричу я, и бью комиссара рукояткой «ТТ» в лицо. — Капитан НКВД! — кричу, здесь, в этой стране, кто громче орет, тот и начальник. — Давай быстрее к штабу, пошлем в погоню истребители, у них транспортник, им не уйти! Этого разгильдяя с собой берем, пусть ответит за свои делишки — месяц у него на аэродроме вражеский самолет ремонтировался да красился!
Заталкиваю комиссара на пол в машину, попутно бью его два раза по голове. А где доносчик? При дистрофии реакция сильно замедляется, но сейчас он снова свой поганый рот откроет, вот уже челюсть вниз пошла для крика, только я раньше успею. Подскакиваю, и бью его ногой в живот. Так-то, родной, бывают в жизни и неприятности.