Если пушки в цене, значит ты на войне, кто не хочет платить — тот заплатит вдвойне. Если свищет свинец — значит скоро конец, смерть еще не пришла, но в дороге гонец. Ангел смерти, лети.
— Снегирев, командуй. Надо уходить, их потеряют и весь полк вернется. Расстреляют нас с дальней дистанции, а я даром умирать не подписывался.
Мы с шоссе убрались и опять в лесу спрятались. А километров через пять вышли к частям Красной Армии. Те, по своему обыкновению, убегали неведомо от кого и неведомо куда. Наловили мы их сотни две, попадались и командиры. Винтовки были у четверти. Саперам изначально оружие не выдали, а пехота свое бросала, чтобы драпать было легче. Делиться с ними пулеметами никому из нас не хотелось. Они и их так же бросят.
Поставили их в середину и довели до моста через Лугу. Траншей не было, так — окопчики, мост не заминирован, какого хрена они тут делают? Скоро два месяца уже воюем, как начали с Бреста, так и на Немане все мосты целыми немцам отдали. Идиотизм. У военных главным был какой-то полковник, ему от нас было надо только одно — чтобы мы ушли, и больше никогда ему на глаза не попадались. Он даже нам воды не дал напиться, это на берегу реки-то. Разные бывают военные.
Здесь уже эшелоны ездили, нашли мы в тупике теплушку с дырой в крыше, прицепили ее к санитарному поезду, набились всем скопом в свой вагон, и поехали в Ленинград. Я от этой поездки ничего хорошего не ждал, слишком много там большого начальства и подвалов расстрельных. Одиночка против системы слаб, здесь единственный выход — бегство, а отсюда бежать некуда. Всюду смерть. Но еще не сегодня, нет, не сегодня. Уже неделю лишнюю живу, хорошо-то как…
А потом состав забили ранеными из-под Шимска, с южного фланга лужского рубежа. И рассказали они о немцах в черной форме, быстрых и ловких. Снегирев на меня опять посмотрел.
— Вот и нашли мы дивизию СС «Мертвая голова». На юге она, на Новгород пошла. В Ленинграде сразу доложим, ты своим, я своим. А наградят или накажут — это уже как карта ляжет, — говорю Снегиреву. — Ты мне Михеева дашь для представительности в Совет обороны сходить? Там Ворошилов, передам докладную в его секретариат. Он пока единственный член ГКО в Ленинграде.
— Дам, и комсорга бери, у него отец в Смольном работает, может быть пригодится, — проявил добрую волю старший лейтенант. — Сначала все дойдем до штаба округа, там вам командировку по городу выпишем, чтобы патрули не цеплялись, в городе их на каждом шагу. А потом война свой план покажет.
И с чувством готовности к любым неожиданностям я выпрыгнул на рельсы ленинградской сортировки. Приехали.
Построились. Пошли.
В штаб округа пошли Снегирев с Михеевым. У остальных примитивно не было документов. А у часового — устав караульной службы, и с ним не поспоришь. Так чего на рожон зря лезть? Мы и не думали даже. Сели в скверике, бывшие заключенные, а затем солдаты сто двадцатого полка, уже отдельно не держались, смешались с бойцами пограничниками. Совместная стрельба из пулеметов сближает. Меня интересовал только один вопрос — будет молчать Морозов или нет? Мне на допросе сразу конец наступит. На первой бытовой мелочи сгорю синим пламенем. И ребят подведу. Им соучастие вменят или преступную халатность. Тем система и сильна, что всех, кто выделяется, хоть чем-то — сразу выбрасывает. Не высовывайся, мать твою так. А мы высунулись.
— Пора соскакивать, начальник. Из этого трехэтажного дома отчетливо видна Воркута. Заляжем на малине — будет нам и котлетка, и рюмочка с водочкой под маринованный огурчик, — блатной шепчет.
— Нет. Военные нас в такую задницу засунули, что от нее на малине не спрячешься. Тянем до последнего момента, пока не начнут руки крутить. Тогда и рванем в бега. В Ленинграде на нелегальном положении не проживешь. Старший по подъезду следит за жильцами. И управдом. И стукачи всех мастей. И психи. И сразу на адрес приедет наряд. Городская комендатура — не фронт, здесь в атаку на пулеметы ходить не надо, танки на тебя не идут. Форма парадная, девки на тебя заглядываются. Хорошо служить в городской комендатуре — поэтому они быстро на сигналы граждан реагируют, да еще мечтают немецкого шпиона поймать, чтобы медаль получить. Через месяц все малины в городе исчезнут. Верь мне.
Помрачнел вор с компанией, но недолго.
— Смотри, какая девка! Мой любимый размер — в три обхвата! С пацанкой только… Мне бы ее только обнять.… Четыре года — как один день, как в браслеты заковали. А…
— Учись, пока есть у кого. Девушка! Уделите нам немного вашего драгоценного времени. Доведите, пожалуйста, группу товарищей до коммерческого магазина, а то когда кормить будут — неизвестно, а кушать очень хочется.
Достал из рюкзака пачки денег.
— На что хватит, и девушке шоколадку. Водки восемь литров, из расчета по сто грамм на нос, сорок банок консервов, если хлеба нет — бери сухари и пряники. Вино все забирай, раненым оно полезно, кровь улучшает. Сахар, чай и табак. Возьми четверых для переноски тяжестей, ты — командир группы. Идите, — говорю.
И стройной девушке руку протягиваю.
— Олег. А как зовут самую красивую студентку города?
— Я еще не студентка, мы в этом году должны были в выпускной класс перейти, но занятия пока не начались. Половина учителей в дивизию народного ополчения ушла, а другие просто приходят на дежурства. А зовут меня Машенька, — и улыбнулась.
Эй, Синцов, притормози, это же педофилия в чистом виде, сказал я себе. А Джульетте было всего четырнадцать лет, когда она с Ромео закрутила роман века, отвечаю. И вообще, ручка у нее такая крепкая и пахнет земляничным мылом. А волосы на солнце отливают серебром.
А старшая сестренка уже вернулась с покупками. Парни все в руках коробки тащат, а один — ящик водки.
— Кружки, — говорю. — Разливаем на два раза, по пятьдесят граммов. И девушкам нашим. И патрулю тоже. Морячок, иди к нам, плесните ему и его салажатам. Не чокаясь, за сто двадцатый полк, что погиб, но не отступил и не сдался. Залпом!
Машеньке я грамм тридцать плеснул, зато ее сестренке полная наркомовская норма досталась. Выпили и закусили. Остатки разлили. Четыре бутылки Астахов прибрал.
— За нас, рексов спецназа. И за братьев наших, морскую пехоту и воздушный десант. Все мы с винтовками наперевес к черту в зубы лезем. Ура.
Вора бывшего чуть в сторону оттаскиваю.
— Сейчас наберешь им продуктов и пойдешь относить. Если, что срочное, я младшую пошлю. Давай, отрывайся до вечера.
И денег ему еще выдаю.
— Не накладно тебе будет на мои удовольствия столько тратить? — насторожился блатной.
— Дурак, мы на всех базу готовим. Это не малина, чистый адрес, в случае чего — приехали на побывку, проездом через город. Документы у тебя уже чистые — хоть женись на ней. Иди уж, девушка созрела, — говорю ему.
И сразу на Машеньку переключаюсь.
— Пока они по хозяйству хлопочут, может, мы просто погуляем? Кино посмотрим, мороженое поищем. Есть еще эскимо в Ленинграде?
И оттопыриваю локоток в истертой гимнастерке. Почти кавалергард.
Машеньку детали не волнуют, она только ремни с кобурой видит, и глаза шальные, что глядят на нее с неподдельным интересом. Эх, девчонки, что вы с нами делаете…
Далеко мы не ушли. За углом оказалось чистое парадное, там мы и устроились обниматься и целоваться. Сколько времени прошло — не знаю. По аллее шли Снегирев с Михеевым, и вид у них был нерадостный. Перед ними летел мелким бесом типчик в начищенных до блеска сапогах, а позади шел наряд сопровождения, четверо младших сержантов НКВД, все с автоматами.
— Стрелой домой, и оттуда не шагу, — говорю, а рука с крепкой девичьей грудки не убирается, живет своей жизнью, ей там так хорошо, что и не вышептать.
Волевым усилием сделал шаг в сторону, а дальше легче стало. Вылетаю из парадного и ору привычное:
— Застава, в ружье!
Этим кличем в строй можно и мертвого пограничника поставить. А уж семьдесят живых, да слегка выпивших, при двадцати ручных пулеметах и четырех станковых развернулись для боя на счет три. Гостей незваных сразу на прицел взяли. Они с шага сбились и с лица взбледнули.
Я эту сценку ставлю, мне и первое слово. Посмотрел я на кучерявого коротышку в начищенной обуви и сразу все о нем понял.
— Что, — говорю, — евреи люди лихие, только солдаты плохие? Бежишь записаться в славный заградительный отряд старшего лейтенанта Снегирева? Можем взять, с испытательным сроком…. Первую неделю будешь сапоги чистить, вон какой умелец.
— Это, — промямлил Снегирев.
Снегирев-то. Который по финским тылам с одной винтовкой ходил. Что с людьми близость начальства делает.
— Товарищ старший лейтенант, личный состав отряда готов выполнить любую задачу.
И смотрю на гостя кучерявого, прикидываю, где его лучше расстреливать, у какой стенки. И мысли свои игрой лица подкрепляю. На гениталии его посмотрел, типа хочу первым выстрелом яйца отстрелить. Есть на свете чтение мыслей на расстоянии. Сразу его пот прошиб, гонор слетел и даже его сапоги, будто пылью припорошило.
— Будешь еще здесь права качать? — спрашиваю ласково. — Так лучше не надо. Изя или Яша, как там тебя мама назвала? Не надо, Изя. Здесь все люди нервные, прямо с фронта, все может закончиться совсем не смешно. А теперь иди обратно, и через десять минут возвращайся с точными адресами, где нам дадут продукты, где помоют, и где мы будем спать. И пусть все это будет близко. Ведь мы устали, подвиги совершая.
— Вот о подвигах! — почувствовал он твердую почву под ногами. — Скромнее надо быть в своих фантазиях! Роту они на дороге расстреляли! Генерала убили! Склады уничтожили! Да я вас…
Договорить я ему не дал. Наших прикомандированных артиллеристов пальцем поманил, они, за разговором следя, к нам три рюкзака поднесли. Лень мне было с узлами возиться, перерезал веревку ножом. И высыпал ему под ноги удостоверения немецкие и ордена с медалями.
Брюнет заткнулся. Второй вещмешок ему просто рядом положили, а с третьим стали возиться.