БАБУШКИН КОМОД
Осенью подтвердились слухи, что дом, где живет бабушка, сносят. Бабушку среди прочих жильцов пригласили в исполком и вручили ей смотровой ордер на малогабаритную квартиру в районе новостроек.
Моя мама разволновалась, стала звонить дяде Севе. Она считала, мы всей семьей должны поехать и посмотреть, какую жилплощадь бабушке предлагают. Дяде тоже жаль было бабушкиной уютной комнаты, и поехать он, разумеется, соглашался, но ввиду дикой загруженности на службе точного дня не назвал, а просил напомнить ему о поездке в конце недели.
Потом мама принялась за меня и папу.
— В субботу утром мы едем, — сказала она.
— Мы едем, — повторила она через некоторое время уже не так уверенно.
— Мы едем или не едем? — взорвалась она, когда папа включил телевизор и начал просматривать программу передач.
Папа сразу отложил газету.
— Видишь ли, — сказал он, — собственно, наверное, едем… Собственно, как твой брат решит…
Он абсолютно правильно сказал, потому что в конце недели дядя оказался занят.
— Ехать без него не имеет смысла, — убеждал маму отец. — Он в этих вопросах дока. А мы…
Мама вроде поддалась на уговоры, но в воскресенье после завтрака неожиданно сорвалась и поехала одна.
Вернулась она вечером. Прямо в пальто обессиленно опустилась на софу и сказала:
— Нет, только не это.
Однако дядя, которому она передала свои впечатления, столь категоричной точки зрения не разделял. Он даже пошутил над тем, что женщины всегда все преувеличивают.
Тут мама вскипела.
— Ты, между прочим, ей сын, — сказала она и бросила трубку.
Дядя, понятное дело, обиделся и больше не звонил. Правда, через несколько дней позвонила его жена и маму пристыдила. Будто дядя отказывается, сказала она. Вот залезли бы в его шкуру да покрутились, когда на нем все производство висит. Тем не менее дядя готов был забыть обиду и поехать прямо на другой день, хоть и не понимал такой спешки.
— Вот и чудесно, — сказала мама. — Значит, завтра.
Я ее энтузиазма не разделял. Другое дело отец. Он просто-таки рвался ехать, но вопрос ставил принципиально: с какой стати наша семья должна превращаться в свиту дяди Севы? Мама ведь уже ездила, пусть теперь дядя сам съездит. «И, кроме того, — бушевал папа, — не тащит же твой Всеволод с собой жену. Верно? Почему ты должна тащить мужа?»
Папа говорил так горячо и убежденно, что чувство справедливого возмущения и мне передалось. Но меня мама кооптировала в смотровую комиссию приказным порядком.
И вот все мы — мама, я, дядя Сева, бабушка и подруга бабушки Алевтина Петровна, которая практически считалась членом семьи, поскольку была совершенно одинока и все время проводила у бабушки, — встретились у метро. Торжественно двинулась наша группа по подземному переходу. Величественно-задумчивый дядя в серой мягкой шляпе и сером плаще, рядом моя мама с большой хозяйственной сумкой, следом под ручку две старушки в старомодных черных пальто и чуть в сторонке изнывающий в этой компании я.
Мама знала, как добираться, по постоянно заглядывала в бумажку со схемой. Такой уж у нее характер: всегда боится что-нибудь перепутать. Сперва ехали на метро до конечной, потом на автобусе. Старушки всю дорогу встревоженно вертели головами — точь-в-точь птицы, которых в клетке перевозят с одного места на другое.
Грязища в районе новостройки была жуткая. По дощечкам и кирпичикам, друг друга поддерживая, брезгливо перебирались мы через моря чавкающей слякоти, причем один раз дядя в эту гадость все-таки влез и долго чертыхался.
— Теперь убедился? — сказала мама.
Дядя ничего не ответил, но чертыхаться перестал.
Дом был белый, блочный, двенадцатиэтажный. Мама нам его еще издали показала. Чем ближе мы к нему подходили, тем чаще дядя останавливался, задирал голову, придерживая шляпу, чтоб не свалилась, и приговаривал:
— Ну, братцы, доложу я вам… Наш завод, а мы строим очень много, таких домов не имеет.
— В таких домах слышимость большая, — сказала Алевтина Петровна.
— Слышимость-то слышимость… — сказал дядя. — А вот балконы…
Все подождали, пока я, окончательно перемазавшись и промочив ноги, сбегал за сторожем, тот отомкнул подъезд, и мы пешком — лифт еще не включили — поднялись на пятый этаж.
Скрипел новый линолеум, гулко отдавались наши шаги и голоса в пустой комнате.
— Ты смотри, — говорил дядя, — потолки высокие… И окно… Прекрасное окно…
— Да, в общем, действительно, комната неплохая, — сказала мама.
— Маленькая, — вклинилась Алевтина.
— По-моему, надо соглашаться, — сказал дядя.
— Деточка, — сказала бабушка, — уж очень далеко я от всех вас буду.
— Да, — сказал дядя, утирая платком вспотевшие залысины. — Да. Какая, интересно, организация этот дом строила?
Потом все отправились к бабушке обедать. Готовила бабушка превосходно.
На первое был бульон с клецками, на второе — котлеты, на десерт — настоящий клюквенный кисель с домашним печеньем. Дядя раскраснелся и обмяк, мама была грустной и все смотрела в тарелку, а Алевтина без умолку кудахтала и требовала для пенсионеров каких-то льгот.
После обеда дядя прошелся по комнате, в задумчивости задержался возле буфета, обследовал платяной шкаф и остановился у комода.
Комод этот был сооружением уникальным. Громоздкий, пузатый, мрачный на вид, высотой мне по грудь. Состоял он из трех этажей. Нижний и средний — ящики, где бабушка хранила белье, скатерти, покрывала и прочие тряпки; верхний отсек был устроен наподобие секретера, с откидывающейся крышкой, здесь лежали всякие квитанции, счета, деловые записки за многие годы, а также альбом фотографий. Накрыт комод был беленькой кружевной салфеткой, на ней стояла фарфоровая фигурка музы, я все забывал, какой именно.
— Да… — сказал дядя. — Да… Комод, я боюсь, там не пройдет.
— Деточка, — забеспокоилась бабушка, — как же я без комода?
Дядя наморщил лоб, прикидывая.
— А впрочем, пройдет, пожалуй, — сказал он.
— Ты считаешь, надо соглашаться? — спросила мама.
Дядя не успел ответить.
— Но ведь комната действительно маленькая, — опять влезла в разговор Алевтина.
— Алевтина Петровна, — стараясь говорить спокойно, сказал дядя. — Сейчас на одного человека больше не дают.
— А если попросить? — настаивала она.
— Да куда больше-то? — не выдержал дядя. — Мама, — обратился он к бабушке, — мама, ты ведь не собираешься все отсюда перевозить?
Бабушка виновато потупилась.
— Я бы хотела все, деточка.
Дядя пожал плечами.
— Мама, ты сама подумай. Зачем тебе, к примеру, диван?
— Дедушка на нем спал, — сказала бабушка. — И Алевтина Петровна спит, когда остается.
— Ты пойми, я не против, — сказал дядя. — Но уж очень он ветхий.
— Ветхий? Выбросить? — взорвалась Алевтина. — Это, может быть, чтоб я перестала приезжать? Но я не перестану. Я не то что некоторые…
— Да что вы такое говорите! — возмутилась моя мама.
— Как тебе не стыдно, Алевтиночка! — закричала бабушка.
— Не стыдно, не стыдно, — кричала Алевтина. — Это ты боишься слово сказать, а мне бояться нечего.
— Ну, ладно, — сказал дядя. — Мне, пожалуй, пора…
— Да нет, чего уж, лучше я пойду, — поднялась Алевтина.
— Постой, — слабым голосом позвала ее бабушка.
Алевтина не оглянулась.
— Постой, — бабушка вышла следом за ней в переднюю.
— Я должна сказать, если ты молчишь, — снова воодушевилась та.
— Тогда уходи, — неожиданно твердо сказала бабушка.
Видно, и Алевтина растерялась от такого поворота.
— Я позвоню тебе, — сказала бабушка.
Некоторое время после ухода Алевтины все молчали.
— Значит, я заказываю машину и грузчиков, — нарушила тишину мама.
— Не надо ничего, — нервно сказал дядя. — Уж это мы как-нибудь организуем. Пришлю заводской фургон и ребят поздоровей.
Переезд назначили через неделю, и по вечерам мама стала приезжать поздно: помогала бабушке укладываться. Мама волновалась, что им не успеть, отец волновался, что мама возвращается, когда на улице ни души, и, чтобы как-то снять это напряжение, я тоже стал наведываться к бабушке.
Сборы проходили в беспокойной обстановке.
— Ах, мама, — раздраженно говорила моя мама. — Я эту тряпочку из чемодана вынула, а ты опять ее положила.
— Деточка, это не тряпка, это скатерка, — робко объясняла бабушка. — Помнишь, ею покрывали маленький столик в передней?
— Я все помню, — устало говорила мама. — Но теперь это, увы, тряпочка. Ты сама посмотри…
— Алевтиночка, — неожиданно звонким голосом звала бабушка. — Алевтиночка, поди сюда, Вера говорит, эта скатерка никуда не годится.
Из кухни тут же прикорябывала Алевтина, деловито раскидывала на руках скатерку, близоруко тычась в нее носом, изучала, будто это было какое-то экзотическое шитье или вязанье, и с независимым и вроде бы безразличным видом пожимала худыми, острыми плечами.
— По-моему, вполне добротная вещь.
— Ой, ну ладно, — говорила мама, складывала злополучную скатерку, пыталась втиснуть ее в чемодан и вдруг всплескивала руками.
— Как, ты колпак для чайника тоже берешь?
— Деточка, — лепетала бабушка. — Ну как же без колпака, ты сама посуди!
Мама безвольно опускалась на диван.
— Хорошо, хорошо, — спешила согласиться бабушка. — Шут с ним, с колпаком.
Такая податливость маму вдохновляла.
— И вообще, — начинала фантазировать она, — давай купим тебе современную, легкую мебель. Стулья, аккуратный шкафчик…
На лице бабушки появлялась недоверчивая улыбка. Ей как будто самой забавно было представить себя вне привычного круга вещей. В такие минуты мне ее жаль становилось: вся жизнь среди этого хлама прошла. И во мне тоже разгорался азарт тотального обновления бабушкиной жизни.
Но бабушка головой встряхивала, от наваждения освобождалась:
— Деточка, вот я умру, ты, что не нужно, и выбросишь. А пока…
— Ах, не о том я, — болезненно морщилась мама и вновь принималась за дело.