Мы спускались ниже и ниже; свет в стенах мало-помалу тускнел и в конце концов превратился в одинокие мерцающие огоньки, гонявшиеся друг за дружкой. Мы точно углубились под землю, куда достигал не сам свет, а лишь его отражения. Путь оказался долгим. Несколько раз мы спускались по узким извилистым лестницам. И вдруг коридор закончился; еще один сводчатый проход — и Флек вывела меня в просторную пещеру. Ее стены щетинились кристаллами, а внизу узкая тропка огибала глубокое темное озеро.
Поверхность воды напоминала стекло — гладкая, безупречная. Но тут и там на глубину уходили сети, аккуратно расставленные вдоль стен. Несколько минут я присматривалась к недвижной глади, и вот в воде блеснул серебряный бок огромной слепой рыбины. Она сверкнула в темноте и устремилась на дно. Я присела и потрогала воду. Даже теперь, когда я купалась в только что растаявшем льду, озеро показалось мне обжигающе холодным. От моего прикосновения по воде кругами побежала рябь. Только эти круги нарушали холодную незыблемость озера — крошечные волны добрались до другого берега, потом вернулись ко мне и одна за другой угасли.
Сколько таких вот озер таится в этих глубинах, сколько фруктовых садов плодоносит среди хрустальных стен? Видно, он простирается далеко, этот небывалый мир, уместившийся в твердыне бриллиантового света. Флек молча стояла рядом и ждала. Она сделала все, как я велела, но мне от этого пользы было мало. Бежать через это озеро невозможно — разве что встретить здесь другую смерть. И на вопросы мои она отвечать не станет. Я выпрямилась.
— Ну хорошо, — произнесла я. — А теперь отведи меня в мою опочивальню. Другой дорогой, — прибавила я быстро. Чем больше я увижу, тем лучше.
Флек снова заколебалась, встревожилась, но все же послушалась. Мы почему-то снова спускались, а не поднимались — ей как будто понадобилось пройти еще немного вниз, чтобы выйти на другой путь. Ниже свет почти совсем пропал. Мы миновали еще одну пещеру, но сколько я ни вглядывалась, в темноте ничего не мелькало. Я шагнула в арку и заглянула туда, где полагалось быть озеру: пустой колодец из необработанного хрусталя обрывался глубоко вниз, на дне зияла огромная трещина; озеро, похоже, все вытекло. Я оглянулась на Флек: та стояла, опустив руки по швам, и отрешенно взирала на мертвое озеро.
Нам встретилось еще несколько таких пещер с пересохшими озерами. Наконец мы добрались до места, где пересекались несколько проходов, и Флек ретиво устремилась вверх по одному из коридоров. Похоже, она радовалась, что возвращается назад. Я уже начала жалеть, что заставила служанку увести меня так далеко: ноги ныли от нелегкого подъема, и я выбилась из сил задолго до того, как яркий свет вновь заиграл в стенах. А ведь нам еще было идти и идти. Мы с Флек пересекли еще одну пещеру — такую огромную, что в блеклом свете я едва могла различить ее стены. И внутри этой пещеры раскинулось поле, сплошь засаженное какими-то необычными мелкими грибочками бледно-лилового цвета. Шляпки покачивались на высоких, как у цветов, ножках. Двое Зимояров-слуг собирали эти грибочки в корзины. Одежда у этих двоих была темнее, чем у их сородичей. На меня они даже не посмотрели, только бросили быстрый взгляд на Флек и снова вернулись к работе. Она тоже едва глянула в их сторону и тут же устремила взор вперед.
Из грибной пещеры мы вышли к высокой лестнице; она обвивалась вокруг хрустального столба и уходила куда-то высоко вверх. Свет делался ярче, это я видела, но больше ничего не менялось, а лестница, казалось, никогда не закончится.
— Если можешь, уведи нас с этой лестницы, — попросила я, совсем измучившись. Флек обернулась ко мне, слегка склонила голову, и после следующего поворота мы оказались на площадке.
Эта площадка возникла тут словно нарочно по моему заказу. Или она тут все же была? Впрочем, какая разница: главное, что этих кошмарных ступеней больше нет. Мы вошли в виноградник, который сперва показался мне очередной здешней диковиной, но я тут же сообразила, что этот виноградник мертв. Земля тут спеклась и потрескалась. Под иссохшими до самых корней виноградными плетями торчали тонкие подпорки из светлого ясеня. Кое-где на сухих темно-серых лозах виднелись такого же цвета хрупкие листья; кое-где даже темнели сухие гроздья винограда. Флек быстрым шагом шла через мертвый виноградник, и я была только рада поскорее уйти отсюда. Уж очень виноградник этот напоминал кладбище.
Мы вскарабкались еще по трем лестницам — правда, ни одна из них не была такой ужасающе узкой. Теперь мы двигались по более светлому коридору, и подъем был не особенно крутой. Неожиданно мы очутились в сводчатом проходе прямо перед моей спальней. А я даже и не догадывалась, что мы уже настолько близко.
Я радовалась, что можно остановиться. Мне случалось проделывать долгие путешествия по дальним окрестным деревням и обратно, но дома, даже одолев много миль пешком, я так не уставала. Здесь-то приходилось карабкаться то вверх, то вниз внутри этой их махины. Но возвращение в спальню меня отнюдь не радовало. Ведь это всего лишь тюремная камера, а гора Зимояров — моя темница. Флек принесла по моему указанию стакан воды и поспешила откланяться, пока я не потребовала от нее еще какой-нибудь несуразицы и не вогнала ее в конфуз. Но что же делать: я ведь не знала, куда мы идем, и спросить не могла. И предупредить меня служанки не могут. Я по неведению запросто могу приказать отвести меня в какое-то место, куда Флек и Цоп сами ходить избегают.
Флек ушла, и выход из комнаты пропал вместе с ней. Хотя для чего мне этот выход? Я уселась подле сундука и принялась рассеянно перебирать серебро, выпуская из рук золото. Я нарочно не спешила, трудилась монотонно, безотчетно. И когда я подобрала с пола последнюю пригоршню монет, вошла Цоп с подносом. Я подумала было позвать короля и заставать его отужинать со мной, но потом решила, что он, конечно, это испытание заслужил, а вот я нет. Поэтому я съела ужин в одиночестве, а Зимояр явился под конец моей трапезы.
Он сразу шагнул к сундуку и откинул крышку. И долго стоял, не говоря ни слова, только смотрел на блистающее как солнце золото, и оно горело рассветным блеском в его алчущих глазах и окрашивало его ледяные черты золотым. Я покончила с ужином, отодвинула поднос и подошла к нему.
— Служанки были паиньками и делали все, что я велела, — умильным голосом сообщила я. Пусть знает, что я и без него прекрасно управляюсь. Мне и одной тут живется неплохо.
Но он продолжал рассматривать золото и только обронил в ответ:
— Так им и надлежит вести себя. Вопрошай меня, — добавил он пренебрежительно.
Да ведь ему одной заботой меньше, запоздало догадалась я. Он может вообще обо мне не вспоминать до самого вечера. Я тут буду просиживать часы в своей спальне, стирая пальцы о серебро, служанки за мною присмотрят, а он явится к ужину, ответит на свои вопросы — и был таков. Неплохо же он устроился.
Я поджала губы.
— Что должна делать королева Зимояров? — высокомерно изрекла я, чуть поразмыслив. Не то чтобы я собиралась быть ему полезной, но все-таки мы — это то, что мы делаем. Скажем, выйди я за эрцгерцога с целой оравой слуг, даже тогда для меня нашлось бы занятие: управляться с домом, растить детей, когда они родятся, вышивать, ткать, привечать гостей. А что мне полагается делать здесь, я понятия не имела. Если мне мои новые обязанности придутся не по нраву, я бы хотела отвергнуть их сознательно, а не потому что я маленькая глупышка и не знаю здешних обычаев.
— Все зависит от даров, которыми она обладает, из коих у тебя имеется лишь один, — ответил король. — Обращай серебро в золото.
— Если у меня не будет других дел, я совсем затоскую и брошу серебро, — возразила я. — Расскажи мне, как все заведено у других королев, чтобы я могла хотя бы попытаться.
— Попытаться? Ты попытаешься сотворить столетие зимы из летнего дня? Пробудить в земле новые снежные деревья? — с издевкой спросил он. — Ты одним движением руки исцелишь рану на лике горы? Если ты на все это способна, тогда ты истинная королева Зимояров. А если нет, так нечего предаваться пустым фантазиям.
Король говорил звенящим голосом почти нараспев. И что-то мне подсказывало, что он не просто насмехается. Вероятно, в его словах есть доля истины. Видимо, королевы Зимояров и вправду только тем и заняты, что превращают лето в зиму и взмахом руки залечивают трещины в склоне горы. И вместо такой вот ледяной ворожеи, могущественной чародейки королю досталась невзрачная смертная девица, от которой только и пользы что золотые реки, дабы услаждать его взор.
Он, разумеется, своей насмешкой хотел меня уязвить. Но я решила, что ничего у него не выйдет. Поэтому, когда он прекратил ухмыляться, я надменно бросила:
— Что ж, коль скоро я пока не научилась вызывать снегопад, удовольствуюсь тем, что могу. И мой второй вопрос: как мне узнать, что в мире смертных село солнце?
Он мрачно свел брови:
— Никак. Какая тебе разница, если тебя там нет?
— Я должна соблюдать шаббат, — пояснила я. — Он начнется сегодня с заходом солнца, и…
— Мне до этого нет дела, — перебил король, раздраженно пожав плечами.
— Если я без заката и рассвета потеряю счет дням и ночам и не буду знать, когда начался шаббат, тогда шаббат у меня будет ежедневно, — огрызнулась я. — Превращение серебра в золото — это работа. А в шаббат работать запрещено.
— Это уж как тебе заблагорассудится, — вкрадчиво произнес он, и я отчетливо расслышала в его голосе угрозу. Ну конечно — на что я сдалась королю без своего дара? Он от меня живо избавится.
Глядя ему прямо в глаза, я произнесла:
— Такова заповедь моего народа. В шаббат я не готовила себе поесть, когда была голодна. Я не разводила огонь, когда замерзала. Я не принимала деньги, когда нуждалась. И я не нарушу эту заповедь ради тебя.
Это был чистой воды блеф: приставь он мне к горлу нож — я бы все нарушила как миленькая. Мой народ не делал шумихи вокруг смерти во имя веры — мы считали ее бессмысленной. Если речь шла о спасении жизни, включая собственную, шаббат позволялось нарушать. Но Зимояру об этом знать необязательно. Он свирепо глянул на меня, вышел из спальни и через несколько минут вернулся с круглым зеркальцем в серебряной оправе — оно было на цепочке вроде подвески. Король держал его в сложенных чашей ладонях и пристально вг