И все же я сумела выдавить:
— Если у вас есть дети, скажите мне, сколько их.
Цоп и Балагула молча повернулись к Флек. А та прятала от меня глаза.
— У меня есть дочка, только одна, — еле слышно прошептала она. И, отвернувшись, снова принялась за работу, а серебро звонко сыпалось с ее лопаты как смертоносный сверкающий дождь.
Глава 16
Просыпаться я не хотел, но во сне матушка звала меня, словно бубенчик звенел, и я открыл глаза. Лошадей всех засыпало снегом; снег лежал во всех ямках на меховом плаще, которым укрыла нас панова Мандельштам. Остальные еще крепко спали. Я сперва подумал, что надо, наверное, всех разбудить, но снегопад так и не утих, и было очень холодно, и я решил, что, может, мы и до утра-то не доживем. Поэтому ни к чему их будить, а то проснутся и испугаются. Я же испугался. Но тут я услышал звук. Тот самый звон, который меня разбудил. И звенело где-то совсем неподалеку.
Я еще минуту посидел и выбрался из-под мехового плаща. Стужа стояла жуткая, я мигом весь продрог, но пошел туда, где звенело. Вскоре я различил, что это топор. Кто-то рубит дрова. Я остановился. Кто это взялся дрова рубить тут, в самой чаще, да еще в снегопад? Чудно как-то. Но если кто-то рубит дрова, то уж, надо думать, на растопку. А если так, может, он и нас пустит посидеть у своего огня. И тогда мы не умрем.
Поэтому я шел на звенящий стук. Стук делался все громче, и я увидел парня, который рубил дрова. Я даже принял его за Сергея — но откуда тут Сергей, просто парень на него похожий. И все-таки я позвал:
— Сергей!
Парень обернулся — и оказалось, что это и вправду Сергей. И я кинулся к нему. Я сперва испугался, что мы все умерли и попали на небеса. Как нам обещал священник в церкви. Папаня нас водил в церковь, только очень редко, когда священника встречал в городе. Но ведь на небесах-то вроде не положено мерзнуть и хотеть есть? Хоть бы только мы не очутились в аду за то, что убили папаню!
— А ты не мертвый? — на всякий случай спросил я.
— Да нет, я живой! — сказал Сергей. — А ты-то откуда взялся?
Я взял его за руку, и отвел к большому дереву, и показал всех, кто там спал. И ткнул пальцем в сторону Алгиса.
— А он соглядатай, — пояснил я. — Мужики в городе ему велели сказать, если вдруг мы вас встретим.
Сергей чуть помолчал и пожал плечами. Я так понял, он не хотел бросать Алгиса одного на верную погибель, хоть тот и следил за нами, и бадью наполнить забыл, и вообще завез нас в чащу. Но не завези он нас в чащу, мы бы не нашли Сергея. Ладно, может, я и перестану злиться на Алгиса.
Мы разбудили Мандельштамов и Алгиса. Они увидели Сергея и очень удивились, но и обрадовались тоже, а вот Алгис порядком струхнул. Сергей пошел проверить, что с лошадьми. Одна лошадка умерла. Вторая никак не желала вставать, но Сергей схватил ее под мышки и стал поднимать, а Алгис тянул за поводья, а мы с пановом и пановой Мандельштамами тоже помогали, подпихивали лошадь снизу. И наконец она встала.
Сергей провел нас через лес к тому месту, где он рубил дрова, но пошел дальше. Через несколько шагов я заметил маленький огонек. Мы, как его увидели, сразу ускорили шаг, даже лошадка. И мы пришли к маленькому домику с трубой и большим навесом. Под навесом лежала куча соломы. Сергей завел туда лошадь, и она сразу захрустела соломой.
— В доме еще овес есть, — сказал Сергей. — Вы проходите.
Ванда была в доме. Она открыла дверь, потому что услышала голоса. Панова Мандельштам радостно вскрикнула — и ну ее обнимать. И расцеловала в обе щеки. Ванда не знала, что ей делать, но она тоже радовалась, я заметил.
— Заходите, — пригласила она.
Мы зашли в дом. Там было тепло и вкусно пахло кашей. Стул здесь стоял только один, да чурбак, чтобы сидеть. И еще постель, а на печи соломенный тюфяк. Панову Мандельштам усадили на стул возле печи, и Ванда укутала ее большим одеялом. Панов Мандельштам уселся на чурбак рядом с ней. Алгис съежился на полу у огня. А мне Ванда велела залезать на печь.
— Я чаю согрею, — сказала Ванда, и я еще удивился: откуда у нее тут чай? Да и что это за домик такой? Я успел подумать, что горячий чаек сейчас самое то, но заснул прежде, чем чай вскипел. И проспал как убитый до самого утра. А под утро проснулся оттого, что деревом скребли по дереву, и на меня вдруг холодом повеяло. Я спросонья поднял голову. Панов и панова Мандельштамы спали рядом со мной. А Ванда с Сергеем прикорнули на полу у печки.
Разбудил меня скрип притворенной двери. Алгис вышел из дому и затопал по снегу. Я чуть было снова не заснул, но опомнился и позвал Сергея. Только было уже поздно. Сергей выскочил наружу, но Алгис уже был таков. И лошадь прихватил. Сергей накормил лошадку овсом, растер ей ноги, дал ей напиться теплой воды, и к утру лошадке сильно полегчало. Это крепкая лошадь, сильная — чтобы в сани запрягать. Одного Алгиса она на спине запросто увезет. И поскачет быстро. А то, может, и сама к дому дорогу отыщет. И тогда Алгис расскажет всем в городе, где мы.
— Надо торопиться в Вышню, пока не сошел снег, — сказала панова Мандельштам, когда мы все уселись за столом. Ванда сделала чаю, в печке стояла каша на всех нас, чтобы поесть на дорожку. Сергей и панов Мандельштам притащили еще чурбаков вместо стульев. — Еда у нас есть, теплая одежда тоже. Выйдем на дорогу, попросим кого-нибудь подвезти нас. В квартале никто на нас не донесет, а в банке у нас деньги. Мы подкупим всех кого надо, чтобы с вас сняли обвинение. Мой отец знает, к кому пойти.
— Только я должна закончить с постелью, — ответила Ванда. Она показала нам большое одеяло, которое вязала, и я увидел наконец, что это вовсе не одеяло, а чехол для тюфяка. Очень красивый. С таким искусным рисунком из листьев.
Даже панова Мандельштам восхитилась.
— Ванда, до чего же дивная работа! — сказала она, потрогав вязанье. — Возьми ее с собой.
Но Ванда лишь помотала головой:
— Мы должны постель доделать.
Она так это сказала, что не поспоришь. Должны, и все тут. Не знаю почему. Я посмотрел на постель и на чехол.
— Но ведь уже почти готово, да? — спросил я. — Гляди, он уже почти как постель.
Ванда подняла свое одеяло. Оно было длиннее ее роста. Она вытянула руки вверх сколько могла, а одеяло все еще почти доставало до пола. Потом она сложила вязание. И почему-то посмотрела испуганно.
— Верно, — сказала она. — Теперь я закончу быстро.
— Ванда… — начал было панов Мандельштам. Он, видно, хотел спросить о чем-то, но Ванда затрясла головой совсем отчаянно, потому что ни в какую не хотела говорить. И панов Мандельштам сдался: он хоть и был большой охотник до слов, но понял, что словами тут делу не поможешь.
— Как тебе угодно, Ванда, — чуть подумав, произнесла панова Мандельштам. — Делай что считаешь нужным, а я приготовлю кашу.
Ванда быстро сшила две стороны чехла и набила внутрь целую кучу шерсти. А после зашила отверстие и уложила готовый тюфяк на кровать. Кровать очень славно смотрелась. А мы с пановом Мандельштамом меж тем помогали Сергею прибраться во дворе и под навесом. И ящик с дровами мы снова наполнили. За ночь он опустел. Чудно, что этой печке надо так много дров. Понятно, почему Сергей рубил их ночью в чаще. Потому что иначе мы бы без дров остались. Панова Мандельштам попросила меня принести ей длинную палку. Она привязала к палке пучок соломы и подмела в доме.
Каша поспела, и мы поели. Потом вышли на двор с мисками — это были всего-то деревяшки, которые Сергей срезал с дерева, — и снегом их отмыли дочиста. Миски мы убрали на полку в доме. Ванда поставила вариться еще горшок каши, хоть мы и собрались уходить. Она закрыла дверцу в печке, и мы огляделись вокруг. Домик мы оставляли чистым и уютным. Он по величине был почти как наш прежний дом. Только здесь мне нравилось больше. Здесь и доски пригнаны лучше, и печка покрепче, и крыша понадежнее. Мне было жалко отсюда уходить, и, кажется, Сергею с Вандой тоже.
— Спасибо за приют, — сказала Ванда дому, будто тот был человеком. Она подхватила корзину и вышла наружу. А мы вышли следом.
Мы работали в обеих кладовых не покладая рук, прерываясь разве что на глоток воды. Нас подгоняло приближение рокового часа, общего для всех четверых. Я уже придвинулась достаточно близко к двери и слышала, как позвякивает и шуршит серебро на лопатах. Меня так и подмывало сходить и проверить, как идут дела у слуг, но я себе не позволяла. Минуты текли сквозь пальцы подобно серебряным монетам. Когда утренние лучи расцветили мое зеркальце, у меня перед глазами все плыло; стоило мне поднять взгляд на серебро — голова кружилась. Приходилось с усилием возвращать себя к работе. Оставался еще один шкаф, и внутри меня отчаянный голос умолял в безумном порыве вывалить содержимое всех сундуков и обратить весь остаток разом. Я на миг прикрыла глаза и свела ладони. И продолжила работу.
Я даже не стала прерываться на завтрак. И я была признательна своему супругу, что он не явился с утренней проверкой, — если тут вообще можно вести речь о признательности. Все тело у меня ломило, точно меня и впрямь поколотили. Но страх подстегивал меня. Я все время представляла, как они сделают то, что им полагается сделать. Вложат нож в ручку маленькой девочке и велят ей перерезать себе горло? Или они сами ее убьют? Или заставят Флек это сделать? Я знала, что не будет никакого снисхождения, никакой милости. Милость нельзя возместить, если ты мертв.
Я в своей кладовой опустошала сундук за сундуком и обращала их содержимое. И наконец я управилась с последним: теперь все серебро до единой монетки было золотом. Я скинула со скатерти последнюю горку и, шатаясь, поднялась на ноги. В моем зеркальце небесная синева начала тускнеть: солнце клонилось к закату. Времени у меня еще примерно час. Волоча за собой скатерть, я распахнула дверь в третью кладовую.
Она почти полностью опустела. Сани стояли у дальнего прохода, почти полные. Флек с Цоп разгребали остатки в углу на ближнем берегу реки; Балагула трудился на другом берегу. Я подбежала к служанкам.