— Банкир? — спросила Пальмира, когда я назвала ей имя «Мошель». — Я-то сама не знаю, где он живет, но дворецкий знает. Ула, — обратилась она к девочке, — ступай принеси нам сладкого хвороста и вишен, а потом пойди скажи панову Нолиусу, что любезная Магрета тут, да спроси, не согласится ли он с нами почаевничать. Негоже любезной Магрете сразу пускаться в домашние хлопоты после такой-то дороги.
Снова эти танцы: Пальмира про себя ликует, что ей удалось залучить самого дворецкого. Не будь тут меня, он бы, разумеется, не стал благоволить горничной. Но я тут, и теплая стена греет мне спину, и слишком я стара для этих танцулек. Буду сидеть себе, да потягивать чаек, да похрустывать сладким хворостом. А придет панов Нолиус — скажу ему спасибо за то, что нашел время прийти и попить с нами чаю.
— Панов Мошель проживает в четвертом доме на Варенковой улице, — холодно и натянуто сообщил дворецкий, когда я названа ему имя. — Ее величество желают получить займ? Буду рад служить им чем смогу.
— Займ? Царица? — растерялась я.
Ирина сказала, что ей нужен человек в еврейском квартале. Я сразу тогда подумала о заимодавцах, что сидят за своими узкими прилавками и глядят через маленькие круглые очки на кольцо твоей матери, а потом дают тебе за него денег. Впрочем, разве это деньги? Так, сущая малость, а для тебя-то это кольцо много чего значит, но деньги тебе нужны позарез. Потому что одна девчонка, из тех, с кем ты сидела запертая в темной комнате, сбегала на свидание с молодцом, который нас выпустил. И теперь ей нужен доктор, который в ночную пору кроме как за серебро не придет. Вот такие у них дела, у этих заимодавцев в еврейском квартале. И герцогам с царицами там искать нечего.
Нолиусу понравилось, что я, верно, не все знаю. Может, я и царицына служанка, но все равно я глупая старуха, у которой в голове труха. То ли дело он, панов Нолиус, дворецкий, доверенное лицо герцога. Его немного отпустило, и, потянувшись к тарелке за хворостом, он с очень важным видом объяснил:
— Дело в том, что у Панова Мошеля банк. Он человек состоятельный и весьма почтенный. Он помогал с займами на восстановление городской стены после войны. Проявил большое благоразумие. Его светлость герцог принимал его у себя по разным делам восемь раз. И всегда распоряжались, чтобы панову Мотелю оказывали всяческое уважение. Панов Мошель никогда не торгуется. Он всегда приходит пешком, не в повозке, а женщины в его семье одеты скромно, и живет он не на широкую ногу.
Городскую стену отстраивали заново воины, так я всегда думала, а деньги тут вроде бы и ни при чем. Но конечно же, за стену нужно было платить: за камень и раствор, за еду и одежду для строителей. Но даже если и так, то мне казалось, деньги приходят из какой-то огромной кладовой за семью печатями, из сундука, полного золота, герцогского или царского. Я и думать не думала, что деньги дает неприметный человек, просто одетый и обходящийся без повозки.
Нолиус наклонился ко мне, намекая, что сообщает нечто очень секретное, ведомое лишь человеку его высокого положения, и со значением прибавил:
— Ему дали понять, что, если он обратится, двери для него всегда открыты. — Он выпрямился и пожал плечами, одновременно разведя руками. — Но панов Мошель отказался, и его светлость был только рад. Я слышал, как герцог сказал: «Свои дела я охотнее вверю довольному, нежели голодному. Чтобы рисковать, мне хватит и поля боя». Я бы непременно рекомендовал панова Мотеля, если ее величество желает уладить некие финансовые вопросы.
— Нет-нет, — покачала я головой. — Здесь другой вопрос, скорее женский. Внучка Панова Мотеля однажды преподнесла царице дар. И царица желает отблагодарить ее по случаю ее свадьбы. Она просила меня подыскать невесте подарок.
Нолиус уставился на меня озадаченно, потом переглянулся с Пальмирой. Они оба, конечно, решили, что я все напутала. Что ж, в каком-то смысле так и было. Но дело-то не в этом. Пускай будет вот такая история. Пускай им кажется, что старуха несет нелепицу.
— Тот дар она преподнесла царице еще до ее замужества, — прибавила я, чтобы мой рассказ не выглядел полной околесицей.
— Ах да, — весьма деликатно отозвалась Пальмира.
И она, и Нолиус явно решили, что дальше расспрашивать неприлично. Если начать вспоминать о старых деньках, то придется вспомнить, как неласковы они были со мной, случись нам повстречаться где-нибудь в доме. Мы с Ириной делили меж собой две стылые комнатушки под самой крышей, где не пристало жить герцогской дочке. В те времена Ирина порадовалась бы любому подарку — хоть бы и от внучки еврейского заимодавца. Молодец внучка, оказалась мудрее этих двоих: посеяла семена благодарности загодя и дождалась цветочков.
— Несомненно, это должно быть нечто памятное, — твердо сказал дворецкий: отныне все, кто делал добро царице, должны вознаграждаться, а кто причинял ей зло — наказываться. — Драгоценности, разумеется, тут не годятся, и деньги тоже. Может быть, что-то для дома…
— А давайте испросим совета у Эдиты, — предложила Пальмира.
Эдита — это домоправительница. Нолиус, уязвленный нашим обществом, охотно согласился: с Эдитой хоть кто-то здесь будет ему ровней. Через несколько минут домоправительница явилась. Она принялась жевать вишни и расспрашивать меня о царском дворце.
— По стариковским меркам очень уж там зябко, — поведала я. — Всюду окна, да такие громадные! Вдвое выше вот этой стены. — И я махнула рукой, показывая. — А стены-то в тамошней спальне что в бальном зале. Шесть каминов горят, а без них не заметишь, как окоченеешь. И все-то там золотое: и рамы у окон, и ножки у столов, и ванна — всё-всё. Целых шесть женщин прибирают одну комнату.
Они все счастливо вздохнули, и Эдита сказала Нолиусу:
— Не завидую я тем, кому выпало вести такой дом! Столько хлопот!
Дворецкий серьезно покивал в ответ, хотя оба внутри так и бурлили от черной зависти, что эти хлопоты не им достались. Но и у них в ведении дом немаленький, они-то хорошо понимают, каково это, — и тем утешаются.
До чего глупо все это было — но в то же время не так уж глупо: у всех у нас появился повод отвлечься от дел и посидеть вчетвером за чашкой чая в теплой комнате, где за моей спиной горел камин. Никому из нас такого не положено: только плохие слуги лентяйничают и пренебрегают своими обязанностями, а герцогиня плохих слуг не держит. Эдита отпила еще глоток из своей чашки и задумчиво спросила меня:
— А что вы скажете о той самой скатерти, любезная Магрета? Помните, подарок на свадьбу воеводской дочери? Свадьбы тогда не случилось. А скатерть-то дивная.
Конечно, я помнила — да и как не помнить? Воевода сражался вместе с герцогом, и тот хотел отблагодарить его. В доме все были заняты по горло — и герцогиня, и ее женщины. А я год от года брала все меньше и меньше рукоделия. Ирина же подрастала. Ох, говорила я, мне ведь еще Ирину обшивать — когда мне все успеть?! И я с охами и вздохами просила прощения, но работу, которую поручала мне Эдита, выполняла чуть медленнее, чем полагалось. Поэтому Эдита и давала мне поменьше. Но в том году Ирине минуло четырнадцать, и Эдита приказала поднять в наши комнатушки несколько корзин шелка-сырца. Улыбаясь, она сказала, что приспел срок Ирине обучиться рукоделию: вот вы ее и обучите, любезная Магрета. И на все про все у вас месяц.
Так что работа, какой я пыталась избежать, ко мне вернулась. Я пряла шелк в одиночку, ночью, пока моя девочка спала, — в глазах у меня кололо, пальцы зудели. По Ирине к тому времени видно было, что она не красавица: лицо худое, бледное, нос острый. Если заставить ее щуриться над пряжей да горбатиться ночами без сна у камина — совсем уродиной станет, так я рассудила. Может, жених у нее будет не из лучших, но уж хоть какой-нибудь дом для нее отыщется. Скажем, возьмет ее в жены человек постарше годами, который уже на красоту эту не смотрит. И будет у нее спаленка не под самой крышей, а сама она станет хозяйкой в своем доме. А там, глядишь, и для меня уголок найдется. Если дитя родится, я буду сидеть себе и качать колыбельку и шить только маленькие одежки.
Я спряла шелк, а потом самыми тонкими иглами вышила стебли и цветы с герцогского герба. Как будет у воеводской дочки какое-нибудь торжество, думала я, застелит она стол скатертью, а та ей напомнит, кто покровитель ее семейства и кто преподнес ей такой царский подарок. Только ничего этого не произошло. Вместо торжества случилась лихорадка. Воеводская дочка не дожила до свадьбы, а ее жених взял за себя другую девицу без всяких знатных покровителей. И все мои часы, проведенные за работой, все нытье и зуд — все это было обернуто бумагой и запрятано в герцогинин шкаф. Вдруг кому-то еще придется делать подарок.
— Если только вы готовы ею пожертвовать, то я бы ее взяла, — ответила я. — Благодарю вас, Эдита.
Это была любезность с ее стороны — любезность сродни извинению. В свое время ей недостало мудрости помочь мне со скатертью — тогда сейчас это была бы наша общая работа. В следующий раз, когда герцогине понадобится вручить кому-то памятный дар, у Эдиты уже не будет в запасе обернутой в бумагу скатерти. Придется домоправительнице суетиться и добывать подарок — а лишней пары рук в комнатушках под крышей у нее больше нет. Зато Ирина явится на свадьбу не с пустыми руками. Эта скатерть Ирине нужна. Ведь я не позволила ей увянуть до срока от тяжкой работы, и оттого отец не оставил ее наверху как лишнюю пару рук, чтобы она пряла и шила для жен своих братьев. Нет, отец возложил корону на ее блестящие темные волосы, которые я расчесывала. И отец отдал ее в жены демону.
— Ох, ну конечно, вы же столько намучились с этой скатертью, — вздохнула Эдита.
Она поняла, что извинения приняты, и ей явно полегчало. Им всем троим полегчало. Мне уже не в радость были их танцульки, не мне хотелось величаться, оттого что теперь моя госпожа — царица. Они улыбались, понимая, что я не собираюсь взыскивать с них старые долги — уж очень это хлопотно, а я нынче стара для всего этого. Ох, мне бы вскарабкаться к себе в комнатушки под самую крышу, придвинуть к огню тяжелое кресло да опять запереть дверь. Но нынче уже так не выйдет.