— Нет, Вивьен, ничего не выйдет. Я думаю, дымоход засорился.
— Понимаешь, если мы не сможем готовить еду… Я обожаю этот дом, но он становится просто невыносимым.
— Эти плиты на самом деле никогда не ломаются, — утешил ее Джо. — Просто им нужно немного внимания и ухода.
— Как и всем нам, дорогой.
— Черт! — Он обжег палец о горячий металл, помахал рукой в воздухе, стараясь унять боль, и начал сосать волдырь.
— Давай я. — Вивьен прижала больной палец к своему алому ротику и посмотрела на Джо снизу вверх.
— Так легче, дорогой?
Маленькие прохладные руки все еще держали его кисть. Вивьен медленно, но решительно привлекала ее к себе, пока ладонь Джо не легла ей на грудь. У него заколотилось сердце. После того вечера в ресторане Клоди сделалась недоступной. Тело Джо, все сильнее привыкавшее к ее телу, изнывало от боли.
— Мы не виделись несколько лет, правда, Джо? — прошептала Вивьен. — Ты был другом маленького Фрэнсиса. Хотя уже тогда был ужасно милым. Но вдруг очень вырос…
Джо встал, и Вивьен отпустила его руку. Ее пальцы прошлись по его груди и спустились к бедру. Потом женщина притянула его к себе, поцеловала, и ее язык скользнул Джо в рот. Ответ молодого человека был инстинктивным.
— Джо, милый, похоже, ты вызываешь во мне материнский инстинкт. Я не слишком хорошая мать, но мне хочется кормить тебя, баловать и лелеять… — Ее тело прижималось к нему. Вивьен сильно отличалась от Клоди: она была маленькой, гибкой и чувственной.
Внезапно женщина отстранилась.
— Джо, как это мило с твоей стороны, — громко сказала она, — что ты согласился починить плиту!
Джо повернулся и увидел в дверях кухни Дензила Фарра.
— Но пока оставь это дело, — добавила Вивьен. — Уже поздно, а мы все хотим спать. Правда, милый?
Проснувшись на следующее утро, Робин подбежала к окну и увидела, что за ночь землю покрыл тонкий слой снега. Впервые снег напомнил ей не ночь, когда она узнала о смерти Стиви, а вчерашний вечер и то, как они с Фрэнсисом обнимались в бельведере. Она стояла у окна, закутавшись в стеганое одеяло, и ее переполняло ничем не замутненное счастье, которое испытывают только в детстве на Рождество или в день рождения.
Потом она оделась и бегом спустилась по лестнице, разыскивая Фрэнсиса. Столовая была пуста; на столе красовались остатки вчерашнего пиршества. Возвращаясь обратно по лабиринту коридоров и проходных комнат, Робин услышала шум, доносившийся с кухни.
— Джо?
Эллиот склонился над кухонной плитой, все еще в черных брюках и белой рубашке, которые были на нем накануне. Только рубашка была уже не белой, а полосатой от угольной ныли.
— О господи, что ты тут делаешь?
— Чиню эту проклятую штуковину. — Он показал на плиту. — Почти закончил.
— Ты так и не ложился?
Он покачал головой:
— Не смог уснуть.
— Я искала Франсиса.
— Я его еще не видел.
— М-да… Может быть, позавтракаем?
Они вскипятили чайник, поджарили тосты и поели, примостившись за огромным деревянным кухонным столом. Никто из гостей не появился; кухарка тоже не давала о себе знать. В раковине громоздилась грязная посуда, оставшаяся со вчерашнего вечера.
Джо зевнул и потянулся.
— Робин, если хочешь, можно прокатиться на машине.
Она посмотрела на часы. Еще не было девяти.
— На берег моря?
Эллиот кивнул.
— Подожди пять минут. Наверно, мне стоит переодеться.
Вивьен проснулась в одиннадцать часов, когда кто-то постучал в дверь. Она была одна. Дензил Фарр провел ночь в ее постели, но она никогда не позволяла любовникам оставаться до утра. Это превращало их в собственников; кроме того, мужчины занимали слишком много места. И при них нельзя было надеть фланелевую ночную рубашку и шерстяные носки, без которых зимней ночью в Лонг-Ферри-холле было не обойтись.
— Кто там? — спросила она, и Фрэнсис ответил:
— Это я, Вивьен.
— Минутку, дорогой. — Она накинула халат, посмотрела на себя в зеркало, а потом впустила сына.
Он принес поднос.
— Я подумал, а что если нам позавтракать вместе.
— Просто замечательно.
На подносе стоял кофейник, лежали тосты и апельсины. Фрэнсис начал выжимать сок; тем временем Вивьен разлила кофе.
— Виви, я понимаю, что явился ни свет ни заря, но если мы не поговорим сейчас, эти отвратительные люди не дадут тебе покоя все воскресенье.
Вивьен вздохнула:
— Они ужасно скучные, правда, дорогой? Похоже, с возрастом люди глупеют.
— Тогда зачем иметь с ними дело?
Она взъерошила его светлые волосы. Какое счастье, что ее единственный сын не только очарователен, но и красив. Мысль о детях, которых она могла бы произвести на свет от некоторых своих любовников, заставила Вивьен вздрогнуть.
— Людям нужны друзья, — сказала она. — Сам знаешь.
Фрэнсис посмотрел матери в глаза, но она только пожала плечами.
— Ангус и Томас ужасно скучные, — пробормотал он. — А этот Дензил, как его там, — настоящая свинья.
Вивьен пригубила кофе и промолчала. Она была согласна с Фрэнсисом, но Дензил Фарр не знал счету деньгам, и это заставляло мириться с его недостатками — как в постели, так и за ее пределами.
Фрэнсис с запинкой промолвил:
— Знаешь, Вивьен, у меня финансы поют романсы. Вот я и подумал… — Он осекся и бросил остатки выжатого апельсина в ведро для бумаг.
Она негромко хмыкнула:
— Вот как? А мне казалось, что сейчас твои дела идут неплохо.
— Да, верно. Но у меня огромные расходы. Плата за лондонскую квартиру непомерная… Кроме того, приходится вкладывать большие средства в журнал.
— Расходы! — воскликнула Вивьен. У нее болела голова, и события вчерашнего вечера вспоминались с трудом. — Этот дом просто ненасытная прорва! Инспектор сказал мне, что нужно менять всю кровлю… А плесень в буфетах растет как на дрожжах!
— И все же… Не могла бы ты дать мне взаймы сотню-другую? Ненадолго. Просто чтобы я смог встать на ноги…
У Вивьен был талант тратить деньги, как и талант приобретать их. Однако в последнее время, смыв косметику и стоя перед зеркалом, Вивьен все чаще думала, что нужно изо всех сил держаться за то, что у нее есть.
Поэтому она сжала колено сына и сказала:
— Мне очень жаль, милый, но у меня нет ни гроша. Такая досада.
Фрэнсис пожал плечами, а затем улыбнулся:
— Ладно, неважно. Как-нибудь выкручусь. Но в Испанию мы все-таки съездим, верно?
Вивьен уставилась на него и захлопала глазами.
— В отпуск… Только мы вдвоем. Ты сказала…
Мать не понимала, о чем он говорит.
— В Испанию? Едва ли. С чего ты взял?
В глазах Фрэнсиса вспыхнули гнев и боль. Внезапная смена настроений досталась ему от отца, человека богатого, но утомительного. Сама Вивьен никогда не бывала не в духе.
— Мальчик мой, ты не нальешь мне еще капельку кофе?
Вивьен лучезарно улыбалась. Она не выносила мрачных людей. Вивьен часто казалось, что она тратит уйму времени и сил на то, чтобы улучшить настроение своим друзьям и знакомым.
Джо и Робин прошли несколько миль по серому каменистому берегу. Ветер вздымал на волнах белые барашки, в небе шныряли чайки. Джо бросал в прибой гальку, а Робин собирала в песке ракушки.
Когда в полдень они возвращались в дом Вивьен, небо прояснилось. Гривы старых каменных львов, охранявших ворота Лонг-Ферри-холла, еще покрывал тонкий слой снега, но на газонах уже проглядывали клочки зеленой травы.
— А вот и Фрэнсис, — сказал Джо и нажал на клаксон.
Фрэнсис стоял в дверях. Джо резко остановил машину перед домом.
— Где вы были? — спросил Фрэнсис. Он выглядел замерзшим и усталым. — Я уже заждался.
— Робин хотелось увидеть море. — У ног Фрэнсиса стояла дорожная сумка. — Мы уезжаем?
Фрэнсис кивнул:
— Тут собачий холод. И есть нечего.
— Фрэнсис, но твоя мать… — заикнулась Робин.
Он повернулся и посмотрел на девушку. Глаза Фрэнсиса были мрачными.
— Вивьен уезжает в Шотландию с этим Фарром. С фашистом.
— Вот оно что… — Многообещающий день внезапно растаял, словно снег. — Раз так, пойду собирать вещи.
На обратном пути машину вел Фрэнсис. Джо сидел рядом с ним на пассажирском сиденье. Робин, завернувшись в коврик, устроилась позади. Все молчали.
Где-то на полдороге она сунула замерзшие руки в карманы и обнаружила среди ракушек и песка письмо Элен. Как ни странно, рассказ о празднике урожая и благотворительном базаре в честь Михайлова дня ее успокоил. Потом Робин, уставшая от бурных событий и недосыпа, запихнула письмо обратно в карман и закрыла глаза.
Глава четвертая
Майе казалось, что ей снится бесконечный кошмарный сон. Не тот, который остался ей на память после смерти отца, но все же кошмар. Иногда кошмар отступал на неделю-другую, все возвращалось в норму и она снова жила жизнью, которую выбрала сама. Становилась миссис Вернон Мерчант, женой богатого мужа, владелицей большого дома со слугами. Но потом все исчезало, она снова оказывалась в плену кошмара, а большой дом превращался в клетку с прутьями из драгоценностей, платьев и мехов.
Обычно Майя соблюдала осторожность и пыталась быть — по крайней мере, с виду — преданной и послушной женой, в которой, как ей чудилось, нуждался Вернон. Она боялась физической боли, но еще сильнее боялась того, что Вернон овладел ее душой. Казалось, она разбудила в нем что-то ужасное, с каждом днем становившееся сильнее. Она сама не знала, что причиняет ей большую боль — поступки мужа или его слова. Сложив кусочки того, что муж рассказывал о своем прошлом в те ужасные моменты, когда они оставались наедине, Майя начала понимать, что настоящий Вернон, тот человек, за которого она выходила замуж, никогда не существовал. До нее постепенно доходило, что этому Вернону требовалось унижать жену и причинять ей боль. Что он презирал не ее, а всех женщин вообще. Что его отношение к ней было неотъемлемой частью его натуры.
Когда Вернон причинял ей боль, она переставала быть Майей Мерчант, красивой и умной светской женщиной, и превращалась в слабое, сломленное существо. Когда однажды он заставил ее встать на колени и просить прощения за какой-то ничтожный недосмотр, Майя едва не убежала из дома, зная, что промедление грозит ей потерей самой себя. И все же она осталась, потому что материальное благополучие значило для нее слишком много: без него Майя просто не смогла бы жить. Развод повредил бы ее репутации и разрушил ее будущее. Куда лучше быть вдовой, часто думала она.