Миссис Лонгмен была женой епископа.
— Всего несколько вещей, — сказала Элен и быстро добавила: — Я думала, что смогу стать портнихой, но у меня ничего не вышло.
Миссис Лемон залила кипяток в заварной чайник и вопросительно посмотрела на Элен.
— Деньги, — объяснила девушка. — Я не в ладах с арифметикой.
В ее ушах эхом отдались слова отца: «Элен — такая домашняя девочка…» Она чуть не ударилась в слезы.
Миссис Лемон достала из буфета две чашки.
— Наверно, вам здесь очень скучно. Два человека живут в таком огромном старом доме… Знаете, шитье на дому — это не выход. Молодой девушке вроде вас нужна компания. То, что заставит ее выходить из дома.
Элен потеряла дар речи. Миссис Лемон похлопала ее по руке и, ничуть не оправдываясь, сказала:
— Не обращайте внимания, милая. Альфред всегда говорит, что такта у меня как у слона. И все же я права, верно?
— Ну что же еще? — прошептала Элен. — Печатать на машинке я не умею, аттестата зрелости у меня нет. И особых талантов тоже.
Ей передали чашку.
— Глупости. Вы прекрасно обращаетесь с детьми. Я помню, как вы приходили к нам на чай. Мой Эдвард уснул у вас на руках через пять минут. А он такой непоседа. Вам нужно было стать няней или воспитательницей в яслях. Я могу научить вас правилам оказания первой помощи и ухода за младенцами. Как-никак, у меня самой их было полдюжины.
— Я не хочу вас затруднять…
— Вы ничуть меня не затрудните. Напротив, доставите удовольствие. Ну, что скажете, Элен?
Элен уставилась в чашку. Миссис Лемон была права: она обожала детей. Девушка представила себе, что работает в яслях, катит коляску по парку или укачивает малыша…
Но тут же опомнилась:
— Я не могу оставить папу.
— Это вовсе не обязательно, — бодро ответила миссис Лемон. — Вы сможете найти себе место неподалеку — в Эли или Кембридже. Я поговорю с вашим отцом, заставлю его понять, что это очень уважаемая профессия, и помогу найти место в какой-нибудь приличной семье. А даже если ничего не получится, эти знания пригодятся, когда вы выйдете замуж и заведете своих детей.
Миссис Лемон допила чай и стала мыть посуду.
— Элен, я буду ждать вас в среду в десять утра, — сказала она и вышла из кухни.
В среду утром Элен отправилась в Беруэлл. Боязнь встретить Джеффри, не оставлявшая девушку со времени праздника урожая, исчезла, когда миссис Лемон впустила ее в дом, приняла у нее шляпу и перчатки и объяснила, что старшие сыновья — Джеффри и Хилари — проводят каникулы у своих французских кузенов. Элен вздохнула с облегчением.
— Ну, с чего начнем? — весело спросила миссис Лемон. — Конечно, с кормления. Я велела Вайолетт оставить нам несколько бутылочек Энтони. Дорогая, пойдем на кухню. Наденьте этот передник, и я покажу вам, как отмерять дозу. Шесть ложечек, дорогая. Так, правильно. Самое главное — это предварительно простерилизовать бутылочки и соски. Иными словами, тщательно прокипятить их.
Майя прислала Робин оливковое платье из шелка-сырца, а также туфли и сумочку в тон. В приложенной записке объяснялось, что у платья есть маленький изъян, поэтому продать его она не может. Туфли и сумочку Робин оплатила по почте. Когда она впервые надела платье, у Фрэнсиса загорелись глаза.
— Потрясающе, — сказал он, проведя пальцем по ее обтянутой шелком спине, и Робин чуть не потеряла сознание от желания. Потом он поцеловал ее в шею. Они тут же забыли о приеме, на который должны были идти, и сбросили одежду. Платье лежало на полу спальни Фрэнсиса, как маленькая зеленая лужица.
Все вечера Робин были заняты клиникой, собраниями и свиданиями с Фрэнсисом. Она не любила пышные приемы и предпочитала шумные ночные клубы и пивные. В компании с Джо, Гаем и даже с Ангусом ей было веселее, чем с кузеном Селены Харкурт Тео и его прихвостнями. Но Фрэнсис, отчаянно нуждавшийся в деньгах для «Разрухи», обхаживал богатого Тео Харкурта. Робин чувствовала себя виноватой в том, что забыла старых подруг: она уже несколько месяцев не участвовала в спиритических сеансах мисс Тернер и сумела только раз встретиться с Майей и Элен, да и то мельком.
Фрэнсис на наделю ездил с ней в Уэльс изучать условия жизни в шахтерских поселках. С ним было не так страшно ходить по мрачным и безмолвным улицам. Вернувшись в Лондон, Робин работала допоздна, пытаясь вычислить среднее содержание белков и углеводов в питании безработных шахтеров, а Фрэнсис писал гневную и страстную статью об увиденном. Тео Харкурт, пробежав глазами свежий номер «Разрухи», сдержанно похвалил его. Фрэнсиса стали еще чаще приглашать на обеды и приемы. В их полуподвале стало собираться еще больше народу; Робин редко засыпала раньше шести часов утра.
Когда на октябрьских выборах победу одержали консерваторы, разгневанный и разочарованный Фрэнсис уехал с Ангусом в Танжер к Вивьен. Без него Лондон казался холодным, скучным и серым. На следующий вечер Робин поехала на Ливерпульский вокзал и села на поезд до Эли. В вагоне она задремала, а когда Хью встретил ее в Соэме, уснула прямо в машине. Ферма Блэкмер возникла среди болотистых полей как мираж, но на этот раз скука, которую Робин обычно ощущала, возвращаясь домой, сменилась чем-то вроде облегчения. Она обняла родителей, съела обильный обед, приготовленный Дейзи, легла в постель и проспала до утра. Когда Робин рассказала отцу о своей работе, то, к собственному удивлению, заметила в его глазах гордость. Гордость, которой она не видела с тех пор, как отказалась поступать в Гиртон.
Вернувшись в Лондон через неделю, Робин поняла, что соскучилась по работе. Столик в спальне был завален заметками, второпях сделанными на конвертах и оборотной стороне списков покупок. Робин закрылась у себя в комнате, выходя только для того, чтобы поесть. К концу месяца заметки превратились в аккуратную стопку машинописных страниц. Робин поздравила себя, провела расческой по волосам и попыталась найти губную помаду. Когда раздался стук в дверь, она рылась под кроватью.
Девушка открыла, и младшая мисс Тернер прошептала:
— Робин, милочка, пришел мистер Гиффорд.
Обе мисс Тернер обожали Фрэнсиса. У Робин ёкнуло сердце, и она бегом спустилась по лестнице. Фрэнсис ждал в гостиной. Его кожа покрылась загаром, волосы выгорели на африканском солнце. Девушка бросилась в его объятия. День, который до сих пор казался обычным, превратился в праздник.
— Как там в Танжере?
— Жарища. В здешней холодине пришлось надевать три свитера сразу. Ангус подхватил там лихорадку, а еда была отвратительная, — ворчливо ответил Фрэнсис, не находивший себе места. — Радость моя, надевай свои красивые одежки. Я хочу тебя куда-нибудь свозить.
Она покачала головой:
— Не могу.
— Пожалуйста, милая. Я соскучился по тебе.
— Фрэнсис, я тоже соскучилась, но сегодня вечером у меня собрание.
— Опять твои ужасные пацифисты? Брось, Роб, один разок пропустишь. Все эти старые суфражистки и бородатые христиане…
Насмешка над тем, что было ей дорого, разозлила Робин.
— Фрэнсис, я член комитета. Мне нужно представить докладчика. Я действительно не могу пропустить это собрание.
Гиффорд мгновение смотрел на нее, потом сказал: «Как хочешь», — круто повернулся и ушел.
Робин хотела побежать за ним, но сумела остановиться. Она продержалась этот вечер и еще два дня, то ругая себя за гордость, то напоминая себе, что во всем виноват сам Фрэнсис. Через три дня Робин, уверенная в том, что потеряла его, изгрызла себе ногти и рявкала на каждого, кто с ней заговаривал. Она то и дело прокручивала в уме сцену его ухода, пока не начинала болеть голова. Теперь она уже не знала, кто из них был виноват в ссоре. Но как-то вечером Робин возвращалась к себе и увидела, что Фрэнсис сидит у стены дома мисс Тернер, едва различимый за огромным букетом. Она бросилась к нему.
— Прости, я вел себя по-свински. — Фрэнсис протянул ей белые лилии и ярко-розовые стефанотисы. — В Танжере было ужасно. Пекло адское, а этот гад Дензил Фарр вечно путался под ногами. Я подхватил какую-то желудочную заразу и не вылезал из сортира.
Внимательно посмотрев на Фрэнсиса, Робин заметила, что загар загаром, а тонкие морщинки вокруг его глаз остались белыми.
— Ты простила меня? — спросил он и обнял ее так крепко, что раздавил цветы, и их густой аромат напоил унылый лондонский воздух.
На выходные Фрэнсис увез ее в Лонг-Ферри. Два дня они провели в старом доме одни, занимались любовью, кормили друг друга консервированными сардинами и ели персики на продуваемом всеми ветрами бельведере, любуясь звездами.
После этого жизнь Робин стала такой же, какой была до его отъезда. Каждый вечер они куда-то выезжали и большинство выходных тоже проводили вне дома. В полуподвале на Хакни всегда было полно народу; вставая по утрам, чтобы забрать молоко, Робин переступала через людей, храпевших на полу гостиной. Однажды глубокой ночью она застала на кухне бездомного поэта, шарившего по шкафам в поисках еды. Старшая мисс Тернер начала ворчать, и Робин приходилось придумывать самые невероятные поводы, чтобы оправдать свое отсутствие.
В середине декабря они отправились на фотовыставку. Увязавшийся с ними Джо внимательно всматривался в темные крупнозернистые снимки. Фрэнсис вполголоса объяснил:
— Много лет назад во время школьных каникул Джо таскал меня в холодные, замерзшие пустоши, чтобы фотографировать камни.
Услышавший его Джо сказал:
— Скалы, Фрэнсис. Это были скалы, черт побери. Робин, ты знаешь, о чем я говорю. Мрачные пруды, поросшие тростником; холмы с выгоревшей травой… Я мечтал, что мои снимки будут висеть на стенах какой-нибудь шикарной маленькой галереи в Хэмпстеде.
Эллиот улыбался, но Робин видела, что в его темных глазах горит страсть.
Как-то рано утром она стояла рядом с Фрэнсисом на мосту Ватерлоо и следила за восходом. Слабые лучи зимнего солнца окрашивали туман над Темзой в розовые и золотые тона. Робин вспомнила, что не писала домой уже несколько недель, только тогда, когда получила открытку от Хью с просьбой сообщить, жива она или нет. Она наспех сочинила какую-то небылицу и тут же бросила письмо в почтовый ящик.