Однажды днем она обходила дома и вдруг поняла, что находится неподалеку от лачуги Льюисов. Валил снег, все тротуары и мостовые были серыми и скользкими от грязи и гололеда.
Когда девушка шла по Уолнат-стрит, в нее угодило несколько метко пущенных снежков. Она помахала рукой Эдди и Ларри, игравшим во дворе, и начала копаться в карманах, разыскивая сладости.
— Маме плохо, — сказал Эдди, взяв у Робин несколько слипшихся кусочков лакрицы. — Она ждет маленького, но еще рано.
Ларри кивнул и широко распахнул глаза. Робин толкнула входную дверь Льюисов.
Миссис Льюис лежала на кровати съежившись. Ее лицо было худым и бледным, под глазами залегли темные круги.
Робин присела на корточки около кровати:
— Вам надо было послать за мной…
— У меня уже были выкидыши, — еле слышно ответила женщина. — Правда, на этот раз мне что-то худо… Хуже, чем обычно. Мисс Саммерхейс… — Миссис Льюис попыталась сесть. Робин помогла ей соорудить горку из серых комковатых подушек. — Вы не посмотрите на Лил? Я думаю, у нее круп. Она отказалась от еды.
Робин налила роженице чаю, а затем пошла наверх, в комнату, где спали девочки. Трехлетняя Лили и малышка Роуз лежали на одной раскладушке. Младшая крепко спала, но красное лицо и сильно распухшая шея Лили встревожили Робин. Дыхание девочки было шумным и прерывистым. Робин бережно подняла ребенка с раскладушки, открыла ему рот и посмотрела в горло.
Все горло было затянуто толстой белой пленкой, практически перекрывавшей дыхание. Робин застыла на месте как парализованная. Потом схватила одеяло, завернула девочку и отнесла ее вниз.
— Миссис Льюис, я отнесу Лили в больницу. Насчет денег не волнуйтесь: доктор Макензи ничего с вас не возьмет.
Потом она всю жизнь вспоминала полмили, отделявшие клинику от дома Льюисов, как кошмарный сон. Надвигались сумерки, снова пошел снег. Ее ботинки скользили в грязи. Она то шла, то бежала, подгоняемая страшными звуками, которые издавала девочка, пытавшаяся дышать. Ни такси, ни автобусов, которые шли бы в нужном направлении, не было. Когда девушка, сбитая с толку темнотой и снегом, столкнулась с каким-то прохожим, тот обругал ее. Руки и спина Робин ныли от тяжести. Она видела только белокурую прядь, выбившуюся из-под одеяла, и слышала душераздирающие стоны.
Добравшись до клиники, Робин толкнула тяжелую дверь и побежала по коридору. Она не стала стучать в дверь смотрового кабинета, а открыла ее плечом. Пациент, сидевший на кушетке с полузабинтованной ногой, уставился на нее разинув рот, а доктор Макензи сердито сказал:
— Робин, ради бога…
— Нил… По-моему, у нее дифтерит. Вы должны осмотреть ее… Пожалуйста…
Выражение его лица тут же изменилось.
— Мистер Симпсон, я попрошу вас на минутку выйти, — сказал Макензи, и пациент покорно захромал к двери.
— Сядь, Робин, и дай мне посмотреть на нее.
Она села, держа Лили на коленях. Дыхание ребенка стало еще более шумным и затрудненным. Когда Нил Макензи очень осторожно открыл девочке рот и посветил туда фонариком, комнату наполнили ужасные звуки.
— Боже всемогущий, — тихо сказал он. — Бедная малышка…
Робин молча смотрела на доктора, мечтая услышать, что девочка поправится и что она не опоздала. Но Макензи поднялся и пошел к телефону.
— Ее нужно немедленно отправить в инфекционную больницу.
Это случилось как раз в тот момент, когда он набрал номер. Наступила тишина; по детскому тельцу прошла дрожь, и страшные звуки, с которыми девочка втягивала в себя воздух, внезапно прекратились. На мгновение Робин показалось, что жуткая пленка, душившая Лили, исчезла и дала ребенку возможность дышать. Но потом она увидела неподвижное лицо малышки и прошептала:
— Нил… Ох, Нил…
Он тут же очутился рядом, забрал Лили и положил ее на кушетку. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем Макензи сказал:
— Боюсь, бедняжка умерла. Должно быть, сердце не выдержало. Такое иногда случается.
Робин встала, шатаясь подошла к кушетке и посмотрела на быстро бледневшее лицо и чудовищно распухшую шею Лили.
— Я не успела.
— Робин, мы уже ничем не смогли бы ей помочь, — негромко ответил Макензи, разворачивая одеяло. — Даже если бы мы успели отвезти ее в больницу, это ничего бы не изменило. Поверь мне.
Вскоре Робин очутилась на кухне с кружкой горячего сладкого чая в руках. Внезапно она посмотрела на Нила Макензи снизу вверх и проговорила:
— Мне придется сказать миссис Льюис.
— Матери? Ты говорила, у нее выкидыш? Я сам зайду к ней. Робин, иди домой, сожги все, что на тебе было, и вымойся для дезинфекции. Это приказ.
Но домой Робин не пошла. Она знала, что не вынесет сочувствия обеих мисс Тернер и не сможет сидеть в четырех стенах своей комнаты. Она бродила по улицам, подставляя лицо хлопьям снега. Когда девушка добралась до полуподвала в Хакни и обнаружила, что там темно и тихо, ей захотелось прижаться лбом к косяку и завыть в голос. Однако она пошла дальше, мимо жилых домов, пивных и магазинов. Она вспоминала другую метель и другую смерть. Но смерть Стиви была невидимой, случилась в далекой стране и не казалась Робин, в ту пору девочке, настоящей. Сегодня она впервые ощутила, насколько хрупка грань между жизнью и смертью.
Увидев знакомую вывеску, она толкнула тяжелую дверь. В «Штурмане» стоял дым коромыслом. У бара было многолюдно; мужчины в матерчатых кепках[11] смотрели на нее, звали к себе и предлагали угостить пивом или чем-нибудь покрепче. Других женщин видно не было. Протиснувшись сквозь потную, разгоряченную толпу, Робин подошла к бару и стала ждать, когда Джо обратит на нее внимание.
— Робин?
— Я искала Фрэнсиса.
— Он поехал куда-то насчет статьи для «Разрухи». Сказал, что вернется через день-другой.
У Робин подкосились ноги. Не будь в зале так тесно, она бы упала на пол. Сквозь табачную мглу девушка увидела, что Джо схватил бутылку бренди и стакан и нырнул под стойку. Потом он очутился рядом, бережно обнял ее за талию и повел к столику.
— Вот. Выпей.
Бренди был ужасный, дешевый и вонючий. Зубы Робин стучали о край стакана.
Девушка услышала, как Джо сказал:
— Робин, что с тобой? Что случилось?
Девушка быстро рассказала о том, как Лили умерла у нее на руках.
— О боже… Бедный ребенок.
— Джо, ей было всего три года! Такая чудесная малышка… — Она начала тереть мокрые глаза. — Я чувствую себя такой никчемной…
— Ты не никчемная. Вспомни о своей работе. Обо всем, что ты сделала…
— Я ничего не делаю, Джо! — свирепо оборвала она. — Никто из нас ничего не делает! Мы ходим на собрания, подписываем петиции, пишем брошюры, но не делаем ничего! Или, по-твоему, я не права?
Их взгляды встретились, и Робин увидела в глазах Джо мрачную и горькую правду. А потом он сказал:
— Почти права. Конечно, мы с Фрэнсисом никчемные бездельники. Мы только болтаем. Болтаем без конца. — Джо покачал головой и пошарил в кармане, разыскивая сигареты. — Я не могу найти то, за что стоит бороться. А Фрэнсис… Несмотря на все его амбиции, я сомневаюсь, что он способен долго хранить верность какой-нибудь идее. — Он раскурил две сигареты и протянул одну из них Робин. — Но ты что-то делаешь. Заставляешь людей садиться и слушать тебя.
Она попыталась объяснить:
— Это я во всем виновата, Джо. Я не приходила к Льюисам несколько недель. Была слишком занята приемами и вечеринками, — хрипло добавила она.
Джо затянулся сигаретой и внимательно посмотрел на девушку.
— Если так, то… — Он запнулся.
— Что, Джо?
— Если так, то все зависит от силы твоего чувства к Фрэнсису, правда?
Вопрос был риторическим. Робин хорошо изучила себя за последний год и понимала, что эти чувства написаны у нее на лбу. Она желала Фрэнсиса так, как не желала никого в жизни.
— Ясно. Я не осуждаю. — Выражение глаз Джо было непроницаемым. — Раз так, тебе придется общаться с ним постоянно. Насколько я знаю, он только об этом и мечтает.
Глава седьмая
Горничная помогла Майе надеть вечернее платье: шелковое, скроенное по косой, плотно облегавшее ее идеальную фигуру. Майя расправила на бедрах прохладную скользкую ткань и посмотрела в зеркало. Платье было кобальтово-синим, более глубокого оттенка, чем ее глаза. Она подняла волосы и собрала их в гладкий темный узел.
— Спасибо, — сказала довольная Майя и отпустила горничную.
Было почти семь. Она еще раз посмотрела на себя в ручное зеркало и спустилась в гостиную.
— Здравствуйте, Чарлз, — сказала она и позволила Мэддоксу поцеловать ее в щеку.
Чарлз Мэддокс работал в агентстве, занимавшемся рекламой торгового дома «Мерчантс». Майя позволила их отношениям быстро перерасти из деловых в дружеские. Пора было вновь завоевывать себе место в обществе. Доступ в мужские компании, основанные на клубах и пивных, был Майе закрыт, а на ужины с танцами, где обычно и делались дела, ее, вдову, не приглашали. Для этого требовался спутник, а Чарлз Мэддокс был спутником не только красивым, но и завидным.
Именно благодаря Чарлзу она получила приглашение на коктейль — первый после смерти Вернона. В машине Чарлз рассказывал Майе про своего университетского профессора.
— Думаю, старый Хендерсон слегка опешил, когда я подался в рекламу. Но я не выношу академическую среду. Понимаете, Кембридж всегда напоминал мне монастырь.
У него были чарующая белозубая улыбка, темные кудри и гладкий лоб без единой морщинки. Какой красивый мальчик, вновь подумала Майя. Двадцатипятилетний Чарлз был на три года старше ее, но намного младше по жизненному опыту.
— Он простил вас? — спросила Майя.
— Мой профессор? — Чарлз затормозил и остановил машину у большого, ярко освещенного дома. — Думаю, да. Он постоянно пилит меня за то, что я зарываю в землю свой талант, но, похоже, смирился с этим.
Майя улыбалась, однако не слишком прислушивалась к его словам. Когда Чарлз открыл пассажирскую дверь, взял свою спутницу под руку и повел к парадному входу, она снова почувствовала дрожь ожидания.