Вернувшись в полуподвал, Джо сложил в сумку свои скромные пожитки, бросил ключ на кухонный стол и ушел. Холодный зимний воздух смыл с него остатки гнева. Эллиот чувствовал себя измученным морально и физически. Он шел по тротуару, удаляясь от дома, в котором прожил пять последних лет, и только теперь начинал осознавать, что наделал.
Во-первых, бросил работу, свой единственный источник дохода, причем сделал это как раз тогда, когда найти другое место труднее всего. Во-вторых, лишился крыши над головой в самое холодное время года. В общей сложности у него было — Джо порылся в карманах — два фунта, три шиллинга и семь пенсов. Требовать у владельца «Штурмана» свое жалованье за последнюю неделю было бесполезно: оно пойдет в уплату за ущерб. Поскольку Джо работал неполный день, пособие по безработице ему не полагалось: кроме того, его выгнали, а не уволили по сокращению штатов. А в Комитете общественной помощи вряд ли стали бы рассматривать его заявление.
Но все мысли Джо были только об одном. Почему, ну почему он ударил Фрэнсиса? Он, который обычно легко справлялся с собственным гневом… А когда Фрэнсис не захотел дать сдачи, почему он сказал ему то единственное, что могло разлучить их навечно?
Дрожа от холода, Джо поднял воротник пиджака и вспомнил их беседу. Они говорили о Робин. «Она прибежит, стоит мне только свистнуть, — сказал Фрэнсис. — Как собачонка»… Он стиснул зубы.
Он ударил Фрэнсиса, потому что не мог слышать, как тот оскорбляет Робин.
— Эллиот, ты дурак, — пробормотал он себе под нос. — Ты любишь Робин Саммерхейс целую вечность.
Джо морочил себе голову, твердя, что они с Робин всего лишь друзья, что он относится к ней как старший брат, но знал, что обманывает себя. Он не мог сказать точно, когда эта дружба перешла в любовь, но зато хорошо помнил, когда именно его насмешливое и слегка покровительственное отношение к Робин сменилось уважением. Это случилось тогда, когда Джо понял, что из них троих только Робин имеет цель в жизни. Он сам видел, как она переживала из-за ребенка, умершего от дифтерита, и как упорно занималась работой, от которой любой другой лишился бы иллюзий и впал в депрессию. Даже сейчас при мысли о маленькой фигурке в знакомом зеленом пальто, бродящей по самым неприглядным лондонским улицам, у него сжималось сердце. Хотелось взять ее за руку, защитить и отвести туда, где тепло и уютно.
Но Робин любила Фрэнсиса. Джо мало что мог ей предложить. А после учиненного сегодня вечером у него не осталось ничего.
Глава девятая
Четверть у Хью закончилась, и он повез Элен в Эли покупать подарки к Рождеству. Она купила шерсть для вязания, чтобы сделать подарки служанкам и садовнику, и стеклянные глаза для мягких игрушек, которые сама сделала для деревенских девочек. Хью она уже подарила шарф, а отцу на каждое Рождество вязала перчатки и носки. Заглянув в витрину магазина игрушек, она попыталась решить, что можно купить для деревенских мальчиков. Потом подозрительно покосилась на кошелек и тщательно пересчитала полукроны, флорины и шестипенсовики. Воздушные шарики стоили пенни штука — дешево и сердито, но за оловянную машинку, которые так любят все мальчишки, нужно было заплатить два пенса три фартинга. В Торп-Фене было пять маленьких мальчиков. Нет, сосчитать все это было ей не по силам.
— Элен?
Она подняла глаза. Хью смотрел на нее так, что у девушки подкосились ноги.
— Тебе помочь?
Она покраснела — то ли стыдясь собственной глупости, то ли стесняясь взгляда Хью — и выпалила:
— Не пойму, сколько денег у меня осталось. Не сосчитаешь?
Элен вытряхнула в его ладонь содержимое кошелька, и через несколько секунд Хью сказал:
— Элен, у тебя десять шиллингов и пять пенсов. Сколько игрушек тебе надо купить?
Подарки они покупали вместе: Элен выбирала, а Хью подсчитывал сумму и платил. Когда они вышли из магазина, красная как рак девушка сказала:
— Наверно, ты считаешь меня полной идиоткой.
Хью взял ее за локоть и остановил посреди тротуара.
— Ну что ты, — сказал он. — Ничего подобного.
Они вернулись к машине. Элен ощущала страх и возбуждение. Она пообещала себе сегодня же поговорить с Хью, но все откладывала и откладывала. Теперь это можно было сделать только по дороге домой. Некоторое время они ехали молча. В небе летел большой клин диких гусей; тростник покрылся инеем; запруды обледенели. Всю прошлую неделю лил дождь, и теперь поля разделяли полосы замерзшей воды.
Наконец Хью нарушил молчание:
— Элен, отец поправился?
— Да. И теперь служит вовсю. Правда, доктор Лемон говорит, что у него неважно с сердцем.
— Значит, на работу ты не вернешься?
Девушка медленно покачала головой. Когда несколько недель назад она заикнулась об этом, отец посинел и весь остаток дня пролежал в постели. Хью посмотрел на нее и сочувственно улыбнулся:
— Не повезло тебе, старушка.
Поняв, что подходящий момент настал, она тронула Хью за руку и сказала:
— Остановись на минутку, ладно?
Он затормозил и свернул на обочину. Элен ощутила редкий прилив уверенности в себе и поняла, что поступает правильно. Она выбралась из машины и пошла к запруде с заиндевевшим тростником. Хью последовал за ней.
— Я хотела сказать, что не стоит волноваться из-за папы. Он боится не моего замужества, а того, что я уйду из дома.
Хью казался сбитым с толку, и она поняла, что не слишком удачно выразила свою мысль.
— Понимаешь, дом священника очень большой. Ты мог бы ездить в школу на машине, правда? А мне не пришлось бы никуда уходить.
Они с Хью могли бы занять пустую спальню рядом с гостиной. А спальня Элен со временем стала бы детской… Может быть, папа даже обрадуется, если в доме появится еще один мужчина.
— Элен… — прошептал Хью.
Она улыбнулась и спросила:
— Да, милый?
Потом Элен увидела его лицо и тут же поняла, что совершила роковую ошибку. В его знакомых, родных карих глазах была не любовь, не радость, а жалость. Земля ушла у нее из-под ног. В этот долгий, страшный миг ей хотелось только одного: умереть на месте.
— Элен… — промолвил Хью. — Элен, ты мне очень нравишься, но…
— Но ты меня не любишь.
Чтобы сказать это, Элен потребовалось собрать все свое мужество. Мужество, которого у нее было не густо.
— Люблю, — очень мягко сказал он. — Только другой любовью.
Она стояла, смотрела на замерзшие болота и с болезненной отчетливостью понимала, что ее жизнь совершила крутой поворот. Прежней Элен нет и больше не будет.
— Мне следовало бы любить тебя. Ты моя лучшая подруга, ты милая, добрая, красивая и могла бы осчастливить любого мужчину. Но не меня. Мне очень жаль, если у тебя сложилось впечатление, что…
Хью осекся, однако его слова уже сделали свое дело. Всадили нож в сердце и повернули его.
— Но почему?
Он помолчал, а потом сказал:
— Потому что я люблю другую.
Фраза была короткой и еле слышной, но уничтожила последние искры надежды. Элен смотрела на него с немым вопросом. Но внезапно все встало на свои места и она прошептала:
— Майя…
Хью кивнул:
— Я люблю ее… Много лет. С той самой минуты, как увидел. Но знал, что моя любовь безответна.
Увидев его лицо, Элен на мгновение забыла о своем несчастье. Но нужно было сохранить остатки достоинства. Чего бы это ни стоило.
— Хью… — дрогнувшим голосом сказала она. — Ты не отвезешь меня домой?
Остаток пути до Торп-Фена они проделали молча. Когда машина остановилась у дома священника, Хью не стал оскорблять девушку просьбой остаться друзьями. Просто ждал, пока она заберет сумки и дойдет до дверей. Войдя в прихожую, Элен дрожащими руками сняла пальто и шляпу и повесила их на крючок. Бетти крикнула из кухни:
— Мисс Элен, обед почти готов!
Не ответив кухарке, Элен поднялась по лестнице, пробежала по коридору, миновала мрачный, затянутый паутиной чердак и очутилась в маленькой голой комнатке.
Она не плакала. Только скорчилась в углу, прижав кулаки к лицу и колени к подбородку. Элен знала, что будет помнить этот разговор с Хью до самой смерти. Что стыд с каждым днем, с каждой неделей, с каждым месяцем будет становиться не меньше, а больше. Она дрожала, раскачивалась и раз за разом билась затылком о стену чердака.
Фрэнсис сказал ей: «Робин, ты тоже значишься в списках». Робин продолжала сторониться его, эти слова причинили ей жгучую боль. Она не знала, что Фрэнсис способен на такую жестокость. Но после свадьбы Вивьен ей пришлось признать, что у Фрэнсиса есть две стороны. Он был умным, веселым и нежным, и эту сторону его натуры она любила без памяти. Однако у него была и другая сторона, темная, грозная и неожиданная. Робин понимала, что она и сама изменилась. Это она-то, всегда верившая, что сердцевина ее души останется нетронутой и недоступной ни одному мужчине… Пытаясь справиться с подавленностью, Робин снова погрузилась в работу. Законченную рукопись нужно было передать издателю в конце марта.
Однако занятость с утра до вечера была всего лишь попыткой перестать думать о Фрэнсисе. Без Фрэнсиса у нее оставалось больше времени на чтение газет и слушание радио. Она читала о событиях в Германии и пришла к страшному выводу: рано или поздно в Европе начнется новая война. Ей хотелось делать то же, что делало большинство: притворяться, будто это невозможно. Но ее ни на минуту не оставлял ледяной ужас, заставлявший писать письма, посещать митинги, выступать с речами. Слушали ее немногие, а кое-кто освистывал. Она простудилась, потеряла голос, но упрямо стояла на своем и хрипло выкрикивала пророчества, которых никто не хотел слышать.
Жизнь Робин превратилась в хаос. На нее сыпалось одно несчастье за другим. Она забыла свои записи в автобусе и целый день обзванивала бюро находок. Все трое Льюисов-младших подхватили ветрянку, и она три мучительных ночи помогала миссис Льюис ухаживать за ними. У ее квартирных хозяек умерла мать; узнав об этом во время спиритического сеанса, они надели траур еще до того, как пришла телеграмма. Затем обе мисс Тернер канули в пучинах Эссекса для печальных хлопот, оставив прислуге сложные инструкции по уходу за волнистыми попугайчиками и поручив Робин приглядывать за газовой колонкой для нагревания воды, — видимо, тайны сего агрегата были выше разумения придурковатой Пегги.